я приеду из Иерусалима таким, как хочу приехать, внося мир, а не раздор в домы. Помолись же хорошенько богу о себе, да и о мне тоже помолись, о здоровье и о силах моих слабеющих. Восстание наше в его святой воле, и всё от него.
Обнимаю тебя от всей души.
Твой Г.
Языков Н. М. – Гоголю, 10 мая 1845
10 мая 1845 г. Москва [[1926 — РС, 1896, № 12, с. 635–636; Языков, с. 383–385. Сверено с автографом (ГБЛ).]]
Грустно мне было читать твое письмо от 1 мая[[1927 — Акад., XII, № 262.]]. Что это с тобою делается? Болезнь и хандра, хандра и болезнь, и ни та, ни эта о сю пору тебя не покидает. Я было надеялся, что весна отгонит их прочь от тебя, теперь вижу, что не воздух, не слякоть и кись и дрянь погоды, а что-то постояннейшее и действительнейшее расстраивает твое тело и томит и сокрушает дух твой. Приписываю это знаешь ли чему? Долговременному пребыванию твоему между немцами, среди чужого языка! Выдь на минуту из себя, взгляни на себя, как на всякого истинно русского человека, живущего и движущегося, положим, уже хоть полгода между шмерцами, и войди беспристрастно и сострадательно в его положение: ты согласишься со мною! Беги скорее от них, беги неоглядкой хоть куда глаза глядят: я уверен, что ты скоро поправишься, пободреешь и что болезнь и хандра убегут от тебя обе вместе, видя себе беду неминучую.
Погодин на днях делает консилиум, где решится судьба его на наступающее лето, т. е. ехать ли ему на воды или нет, и если ехать, то куда? Ноге его стало хуже.
Сердечно рад, что «Москвитянин» таки дошел до тебя. Благодарю за похвалы моим стихотворениям![[1928 — В письме от 19 апреля (1 мая) Гоголь положительно отзывался о стихотворениях Языкова, опубликованных в первом и втором номерах «Москвитянина», – «Я. П. Полонскому», «А. В. Киреевой» («Тогда, как сердцем мы лелеем…») и «А. Д. Хрипкову».]] Ты напрасно думаешь, что Хрипков – живописец вроде Мокрицкого; мое послание к Хрипкову я почитаю одним из удачнейших дел моих сего рода: стало быть, меня обманули чувства, что я восхитился дрянью. Нет! Я с тобою не согласен во мнении о моем кавказском пейзажисте. Спроси о нем Жуковского – он, конечно, помнит его и не назовет дрянью. Прискорбно мне еще и то, что ты вовсе ничего не сказал мне о моей элегии, напечатанной во 2-м № «Москвитянина»[[1929 — «Элегия» («Есть много всяких мук – и много я их знаю…»), в которой изображен докучливый посетитель, утомлявший Языкова в период его пребывания в Германии.]]; я думаю, что это одна из лучших картин, нарисованных моими стихами; не всякий может оценить ее достоинство, тут нужен взгляд знатока, но ты, мой любезнейший, должен отдать ей должную похвалу, ты, который умеет крепко ограждать себя от надоедников и который истинно геройски защитился от предмета этой элегии! Помнишь?
С. Т. Аксаков будет на днях писать к тебе, Шевырев тоже; Хомяков и Свербеев тебе кланяются – все мы зовем тебя в Москву; полно тебе кочевать в странах не русских и не православных. Пора тебе домой, и если ты боишься борея, то ведь русская земля не клином сошлась; от Черного моря до Белого много климатов, выбирай любой и живи со своими…
Прощай покуда. Поправляйся же. Я буду писать к тебе еще чаще.
Твой Н. Языков.
Мая 10 дня 1845
Языков Н. М. – Гоголю, 12 июня 1845
12 июня 1845 г. Москва [[1930 — РС, 1896, № 12, с. 637 (с пропуском); полностью публикуется впервые (ГБЛ).]]
Отвечаю на твое письмо от июня 5 дня[[1931 — «<…> болезнь моя сурьезна, только одно чудо божие может спасти», – писал в нем Гоголь (Акад., XII, с. 492), действительно испытывавший в то время полный упадок сил.]]. Если бы я записывал все, что я передумал о самом себе и о моей болезни, положим, хоть в одно полугодие многолетнего и непрестанного жития моего с нею, у меня недостало бы денег на бумагу. Мнительность – растение, растущее неимоверно быстро: оно разом развивается в огромное мачтовое дерево; наше воображение пользуется им так же быстро: тотчас строит из него и оснащивает корабль, сажает нас в этот корабль, спускает его на бурное море, и мы несемся черт знает куда. Кроме всего этого, ты, мой любезнейший, повторяю тебе, дышишь немецким воздухом, живешь между немцами, движешься на немецкой земле, среди чужого языка!
Жду приезда Смирновой в Москву, познакомлюсь с нею непременно и обещаюсь тебе воспеть ее: я давно уже жажду узнать ее лично, я о ней много слышал разных воспетий, но я держусь слов, сказанных не помню каким летописцем: «Не всякому слуху веруйте, но испытуйте духи: есть бо дух божий и дух льстечь!»[[1932 — Из Летописи Сибирской, содержащей повествование о взятии Сибирской земли русскими при царе Иоанне Васильевиче Грозном, с кратким изложением предшествующих оному событий. СПб., 1821.]]
Что ты делаешь в Гомбурге[[1933 — Письмо Гоголя Языкову от 23 апреля (5 мая) отправлено из Гомбурга – курорта близ Франкфурта, где писатель лечился на водах.]]? Гаштейн, по моему соображению, поможет тебе, только не забудь там устроить себе здоровую и сытную пищу. Гаштейнские воды, правда, укрепляют, но гаштейнская пища – самая слабительная: помнишь?! Вспомни штраубингеровскую говядину, телятину и особенно его супы, и особенно субботний!!
Вспомни и гр. Апр<аксина?> – как, бывало, вылетал он после обеда за общим столом на площадку перед моим окном, распаленный, грозный, браня встречному и поперечному обед, его не удовлетворявший, и в самом деле обед подлейший!
Путешествие А. Норова в Иерусалим я уже отдал Аксаковым, которые имеют с кем переслать его к тебе: оно мне очень понравилось: это не муравьевское[[1934 — «Путешествие ко святым местам в 1830 году» (СПб., 1832) А. Н. Муравьева. По воспоминаниям Ф. В. Чижова, Гоголь «отзывался об нем резко, не признавал в нем решительно никаких достоинств и находил в нем отсутствие языка», чему Н. М. Языков давал следующее объяснение: «Муравьева терпеть не мог Пушкин. Ну а чего не любил Пушкин, то у Гоголя делается уже заповедною и едва ли только не ненавистью» (Г. в восп., с. 226).]]! Книга дельная, ученая и необходимая всякому паломнику. Слышно, что Погодин не переменил своего намерения побывать в Святой земле, но я еще не говорил с ним об этом; уведомлю тебя, когда и как он решился.
Будь же здоров.
Твой Н. Языков.
Июня 12 дня 1845. Москва.
Языков Н. М. – Гоголю, июнь – первая половина июля 1845
Июнь – первая половина июля 1845 г. Москва [[1935 — РС, 1896, № 12, с. 646–647 (с пропуском и неверной датой); Языков, с. 387–388.]]
Где ты, милый? Что с тобою?!
Я давно уже не получал от тебя ни строчки; полагаю, что это время твоего ко мне неписания – время переезда твоего из Франкфурта в Гаштейн[[1936 — В конце июня (начале июля) Гоголь выехал из Франкфурта, но не в Гаштейн, а в Берлин.]]. Я надеюсь, что Гаштейн поправит твои нервы и освежит все твое бренное тело, и ты снова прибодришься духом и пойдешь твердо и весело по той дороге, на которой все мы и все наши сердечно желаем тебя видеть!! У нас теперь о тебе слухов мало, и те слабые. А. И. Тургенев видел тебя мельком. Аржевитинов не застал тебя во Франкфурте, Заикин видел тебя еще в Париже[[1937 — В Париже Гоголь был с 2 (14) января по 18 февраля (1 марта) 1845 г.]], а Мельгунова я еще <не> видал. Он возвратился в Москву и, как слышно, молодец-молодцом, процвел телом от водного лечения и расцвел душою, женившись на красавице.
Моя свояченица Ел. П. Языкова, которую ты знаешь, едет в Гаштейн еще в августе; итак, она едва ли найдет тебя там[[1938 — Эта встреча действительно не состоялась, поскольку Гоголь вместо Гаштейна направился для лечения в Греффенберг.]], но я все-таки пошлю тебе с нею что-нибудь.
Я прочел роман Кулиша «Михайло Чарнышенко»[[1939 — Михайло Чарнышенко, или Малороссия восемьдесят лет назад. Соч. П. Кулеша. Ч. 1–3. Киев, 1843. Хвалебная рецензия на роман, принадлежавшая С. П. Шевыреву, напечатана в седьмом номере «Москвитянина» за 1843 г.]]: скука и тоска! Не знаю, о каких отрывках его говоришь ты; где ты читал их?[[1940 — Отрывки из нового романа «Михайло Чарнышенко» (М, 1843, № 9, Смесь).]]
Мельгунов сказывает, что у Василия Андреевича уже готовы 12 песен «Одиссеи». Каково действует наш парнасский старейшина? А мы что делаем? О, если бы во всех в нас была хоть десятая часть его славной доблести!
Вышли, одною книжкою, 5-й и 6-й №№ «Москвитянина». Напрасно восклицал Погодин, что журнал его воскрес: книжка тощая, слабая, еле дышит и говорит много вздору! Погодинскому редакторству сильно вредит нелюбовь к нему молодого поколения московских книжников и литераторов; не знаю, праведна ли эта нелюбовь, но она ясна, как свет божий: все наши юноши решительно отступились от «Москвитянина» с тех пор, как И. Киреевский его оставил, а под редакцию Киреевского шли они ходко и весело, как жених на брак. Панов – юноша тебе знакомый, и дельный, и благонадежный, собирает альманах[[1941 — «Московский литературный и ученый сборник на 1846 год», объединивший писателей славянофильской ориентации.]]; не знаю, удастся ли и эта попытка дать сборное место жаждущим движения… Посылаю тебе письмо Н. Н. Шереметевой. Хомяковы, Свербеевы, Елагины и все мы желаем тебе здоровья и бодрости духа.
Прощай покуда.
Твой Н. Языков.
Аксаковы переехали в деревню близ Троицкой лавры и занимаются ужением рыбы; у них цветет благоденствие и сладчайшая деревенская жизнь.
Языков Н. М. – Гоголю, 21 ноября 1845
21 ноября 1845 г. Москва [[1942 — РС, 1896, № 12, с. 638–639. Сверено с автографом (ГБЛ).]]
Из твоего письма[[1943 — От 18 (30) октября 1845 г. (Акад., XII, № 305). В этом письме Гоголь извещал Языкова о своем приезде в Рим.]] вижу я, что ты, мой любезнейший, не получил двух писем, пущенных мною к тебе в Рим. Слава, громкая слава Присницу, что он восстановил, освежил, прибодрил и освежил бренное тело твое. Верь ты после этого нашим знаменитостям медицины![[1944 — Удачному лечению в Грефенберге по методу доктора Присница предшествовали консультации Гоголя в Галле и Дрездене у тогдашних медицинских знаменитостей, а также лечение в Карлсбаде, ухудшившее состояние писателя.]] Не только нашим, но и всяким, сколько их ни есть. – Больвера также холодная вода выправила.
Смирнова была в Москве несколько дней, виделась с Аксаковыми, которые, конечно, уже писали тебе об этом достопамятном
