–
Мы все здоровы. Холера проходит[[943 — Эпидемия, стихшая в Москве к концу 1847 г. и возобновившаяся в следующем году.]]. Действовала слабо и только на неосторожных. Для характеристики Москвы: Иверскую[[944 — Икона Иверской богоматери.]] брали в 17 000 мест, и надо было записываться за две недели. С утра до вечера разъезжала она по городу, а петерб<ургские> журналы говорят, что Россия изжила свою религ<иозную> жизнь. Слава богу – нет.
–
Посылаю тебе несколько моих последних отрывков. Желаю знать мнение о «Святославе»[[945 — Речь идет о статьях Погодина «Святослав (отрывок)» (М, 1847, ч. 2, с. 9–30) и «Великая княгиня Ольга» (М, 1847, ч. 3, с. 17–24).]].
–
Хомяков проехал чрез Москву, не видавшись ни с кем.
–
Аксаковых ты сильно огорчил[[946 — Письмом к С. Т. Аксакову от 16 (28) августа 1847 г.]]. Если они виноваты, то идолопоклонством пред тобою. И не тебе за то наказывать. Мои отношения к ним также изменились внутренно, потому что у них стало два семейства в одном: старое и молодое, которого крайностей я не разделяю, а старики наоборот.
–
Чем дальше живешь, тем более убеждаешься, что, что… но об этом или много, или ничего.
–
Мои обстоятельства плохи. Прощай!
Твой М. Погодин.
Последнее письмо твое ко мне[[947 — От 19 (31) августа 1847 г. (Акад., XIII, № 212).]] не понравилось: все как-то обращаешь ты внимание на пустяки, мелочи, а не на главное. Поймем мы себя и других, верно, не здесь. А понять непременно должно, след<овательно>, Там – есть.
Гоголь – Погодину М. П., 25 ноября (7 декабря) 1847
25 ноября (7 декабря) 1847 г. Неаполь [[948 — РЖ, 1892, № 84; Акад., XIII, № 224.]]
Декабря 7. Неаполь.
Что же ты, добрый мой, замолчал опять? Остановило ли тебя просто нехотенье писать, неименье потребности высказывать настоящее состояние твоего духа или оскорбило тебя какое-нибудь выраженье письма моего? Но мало ли чего бывает в словах наших? Мы ими беспрестанно оскорбляем друг друга, даже и не примечая того. Что нам глядеть на слова? Будем писать по-прежнему, как обещали, и станем прощать вперед всякое оскорбление. Мне очень многих случилось оскорбить на веку. Если мне не станут прощать близкие и великодушные, как же тогда простят далекие и малодушные? Чем далее, тем более вижу, как я много оскорбил тебя; могу сказать, что только теперь чувствую величину этого оскорбления, а прежде и в минуту, когда я нанес это публичное оскорбление тебе, я вовсе его не чувствовал, я даже думал, что я поступаю так, как следовало мне. Странное, однако ж, дело, я не чувствую, однако ж, ни стыда, ни раскаяния. Я только люблю тебя больше, именно от<того>, что чувствую себя неправым перед тобою, точно как бы мне теперь хочется любить только тех, кто великодушнее меня. Твердое ли убеждение в том, что нет вещи неисправимой, и гордая надежда на силы, которые подаст мне бог исправить промахи мои, – что бы то ни было, только я гляжу с каким-то бесстыдством в глаза всем тем, которых я оскорбил, а в том числе и тебе. Но довольно об этом. Пожалуста, напиши мне хоть несколько строчек о себе. Возьмись за перо, даже хоть и нет расположения, мне теперь очень нужны письма близких мне. Вспомни, что я их долго буду не получать, если выеду в дорогу. Пиши, не дожидаясь моих ответов, до самого февраля месяца. Пиши всякий раз, когда захочется тебе отвесть душу или станет тяжело. Не стыдись и малодушия твоего, поведай и его, если оно найдет на тебя. Ты скажешь дело знающему человеку. Малодушнее меня, я думаю, нет в мире человека, несмотря на то что есть действительно способность быть великодушным. Но довольно. Жду с нетерпением о тебе известий. О себе скажу только то, что покаместь здоровьем слава богу. Много, много произошло всякого рода вещей, явлений в моем внутреннем мире, и все божьей милостью обратилось в душевное добро и в предмет созданий точно художественных, если только даст бог силы физические совершить то, что уже вызрело в душе и в уме. Я не сомневаюсь, что также и в тебе совершилось почти то же или по крайней мере похоже<е>. Мне очень теперь хочется ехать в Россию, но замирает малодушный дух мой при одной мысли о том, какой длинный мне предстоит переезд, и все почти морем, которого я не в силах выносить и от которого страдаю ужасно. Не ехать же в Иерусалим как-то стало даже совестно. Если нет внутреннего желанья так сильного, как прежде, то все-таки следует хотя поблагодарить за все случившееся, потому что случилось многое из того, что, я думал, без Иерусалима не случится: дух освежило и силы обновились… Но прощай до следующего письма.
Твой <Г>.
Адресуй в Неаполь, poste restante.
Погодин М. П. – Гоголю, 5 апреля 1848
5 апреля 1848 г. Москва [[949 — ЛН, т. 58, с. 833–834 (с пропуском); полностью публикуется впервые по автографу (ГБЛ).]]
Апреля 5. 1848.
Я только что собрался написать к тебе в Константинополь, куда ты, по моим соображениям, должен бы был теперь приехать, как вдруг услышал, что ты уже в Одесском карантине! Приветствую тебя в отечестве, поздравляю с совершением обета веры, как было для тебя сладко, животворно, действенно посетить Святую землю! Ты произнес горячую молитву за святую Русь в такое страшное время: Вскую смятенная языци и людие научишася тщетным! Да – дается знамение, а понимать мы не умеем или не хотим. Так мы погрязли в тине ежедневной злобы! Много мыслей переходит через главу и через сердце!
Я очень рад, что ты поживешь теперь на родине, под сенью малороссийских черешен. Один воздух, не только физический, но и нравственный – воспоминаний и впечатлений, – будет для тебя благотворен. Уединение, спокойствие, любовь – лекарства целебные. А когда же увидимся? Обнимаю… Должен сию минуту кончить, чтоб не опоздать на почту. Предосадно – меня прервали на первых строках и отняли время.
Твой М. Погодин.
Посылаю тебе «Москвитянина» – тем более что конторщик не отправил по недоразумению его к матушке, как я узнал недавно. Кланяюсь милостивой государыне Марье Ивановне[[950 — М. И. Гоголь.]] и посылаю к ней письмо <дефект рукописи. – А. К.> маменьки, которое пролежало у меня довольно долго в бумагах, а теперь подвернулось в пакете. Нового к нему маменька ничего не прибавит: она, слава богу, здорова (и все мы) и кланяется твоей по-прежнему.
Погодин М. П. – Гоголю, 13 августа 1848
13 августа 1848 г. Москва [[951 — ЛН, т. 58, с. 834. Печатается по автографу (ГБЛ).]]
Август 13. 1848.
Что ты запал? Здоров ли? Мы пережили трудное время. Холера у нас свирепствовала. У меня кругом были и болезнь и смерть. Матушка напугала сильно – только не холерою: воспаление, тоже грозившее антоновым огнем, и пр. Теперь выздоравливает. Дядю схоронил. На улицах нельзя было показаться, чтоб не встретить дроги, траур, можжевель. Болезнь прошла почти, но неутешительны известия о жатве, о пожарах и проч. Знамение по местам! А в Европе-то что делается![[952 — Имеются в виду революционные события 1848 г.]]
У меня было одно убежище и утешение – «История»! Работаю пристально и надеюсь скоро кончить приготовление к печати томов 4, 5 и 6 исследования – до татар[[953 — «Исследования, замечания и лекции о русской истории». Первые три тома (из семи) этого труда Погодин издал в 1846 г. Четвертый том вышел лишь в 1850 г.]]. Эти шесть томов – фундамент, собственно, и истории, в коей не будет уже никакого исследования, рассуждения, толкования, а один рассказ. Рад, что тебе понравился отрывок[[954 — Видимо, отрывок «Ярополк. Владимир» (М, 1848, № 2, с. 103– 128).]]. Не читал ли ты прежний – «Святослава», помещен <ного> в 1847 году? Тот в другом роде. Тебе, то есть впечатлениям, тобою произведенным, понятиям, тобою возбужденным в «Ревизоре» и «Мертвых душах» об объективности действующих лиц, обязана моя «История» много[[955 — Высоко ценя драматический интерес изучаемого им периода русской истории, Погодин стремился создать труд, обладающий занимательностью и выразительностью художественного произведения. Отстаивая эти особенности своего сочинения, он писал в 1847 г. профессору И. И. Давыдову: «О тоне «Истории» своей <…> я думал <…> десять лет <…>; смотря и слушая Гоголя, записал на своей тетради, 1840 г., января 5: «Вот каких живых людей надо в историю» (Барсуков, кн. 9, с. 89).]].
А прочие мои обстоятельства очень плохи.
Твой М. Погодин.
Откликнись!
Гоголь – Погодину М. П., начало октября 1848
Начало октября 1848 г. Петербург [[956 — Акад., XIV, № 57.]]
Вот тебе несколько строчек, мой добрый и милый! Едва удосужился. Петербург берет столько времени. Езжу и отыскиваю людей, от которых можно сколько-нибудь узнать, что такое делается на нашем грешном свете. Все так странно, так дико. Какая-то нечистая сила ослепила глаза людям, и бог попустил это ослепление. Я нахожусь точно в положении иностранца, приехавшего осматривать новую, никогда дотоле не виданную землю: его все дивит, все изумляет и на всяком шагу попадается какая-нибудь неожиданность. Но рассказов об этом не вместишь в письме. Через неделю, если бог даст, увидимся лично и потолкуем обо всем[[957 — Гоголь приехал в Москву 14 октября и прожил в доме Погодина до конца декабря, после чего переехал к А. П. Толстому.]]. Я заеду прямо к тебе, и мы с месяц поживем вместе. Обнимаю и целую тебя крепко. Передай поцелуй всем домашним. Весь твой
Н. Гоголь.
Не позабудь также обнять Шевырева, С. Т. Аксакова и всех, кто любит меня и помнит. Зеньков у меня был. Из него выйдет славный человек. В живописи успевает и уже почувствовал сам инстинктом почти все то, что приготовлялся я ему посоветовать.
Гоголь – Погодину М. П., сентябрь 1851
Сентябрь 1851 г. Москва [[958 — Барсуков, кн. 11, с. 311–312; Акад., XIV, № 250.]]
Павел Васильевич Анненков, занимающийся изданием сочинений Пушкина и пишущий его биографию[[959 — «Материалы для биографии А. С. Пушкина» П. В. Анненкова составили первый том подготовленного им издания сочинений Пушкина (т. 1–7, СПб., 1855–1857). Ознакомившись с трудом Анненкова, Погодин набросал в 1855 г. заметки (ЛН, т. 58, с. 348–356).]], просил меня свести его к тебе затем, чтобы набрать и от тебя материалов и новых сведений по этой части. Если найдешь возможным удовлетворить, то по мере сил удовлетвори, а особенно покажи ему старину, авось-либо твое собрание[[960 — Речь идет о «Древлехранилище».]] внушит уважение этим господам, до излишества живущим в Европе.
Гоголь и М. С. Щепкин
Вступительная статья
Знакомство Гоголя с великим русским
