Также писем не кладите во внутрь посылки, чтобы не давать им поводу к привязкам. Если какие-нибудь попадутся вам старые рукописи, вы тотчас велите им сделать обвертку. Теперь, я думаю, у вас в вине большая нужда по случаю неурожая. Как бы я желал чем-нибудь помочь вам! Но теперь как на беду для меня весь этот год прошел совершенно без всякой пользы. Ничего я не мог приобресть. На следующий, если бог поможет, то я буду иметь кое-что и буду, может быть, так счастлив, что уменьшу хоть сколько-нибудь заботы ваши.
Вы очень хорошо делаете, что отдаете Олиньку в пансион. В теперешних обстоятельствах ничего лучше не можно сделать. Хорошо также, что вы не даете с нею девки. Это совершенно не нужно. Особенно подтвердите и мадаме, чтобы она держала ее при себе, или с другими детьми, но чтобы отнюдь не обращалась она с девками. Больше всего заставлять заниматься ее рукоделием и практикою языков, музыки, особенно танцами: это укрепляет члены.
Прощайте, бесценная маминька! Желаю вам удач и успехов и молю бога скорее вам дать возможность наживать.
Ваш сын Николай.
Обнимаю и целую всех: сестру, Катерину Ивановну, дедушку, бабушек.
М. И. ГОГОЛЬ
Декабря 20. СПб. 1833
Поздравляю вас с наступающими праздниками и желаю вам провесть их как только можно веселее. Надеюсь, что вы не преминете известить меня, каким образом и где встретите и проведете их.
Снегу валит везде множество. Зима, как слышу, везде стоит ровно. Такая ли и у вас, и каковы всходы? Это меня тем более интересует, что везде я слышу неблагоприятные вести о новых посевах. Каково идет Ваш завод кожевенный? Имеется ли сбыт?
Кстати, если можно будет, прикажите мне сделать колоши в таком роде, как присланные вами теплые сапоги, которые, несмотря на то, что недурно сделаны и как раз по ноге, лежат у меня совершенно без употребления. Ходить в них на улице хорошо, но с улицы нужно же войти в комнату, где нельзя сидеть, по причине их теплоты; а носить с собою сапоги для перемены другие — тоже не слишком ловко. Но колоши мне бы очень теперь были нужны; когда бы только они были сделаны в пору и могли бы удобно находить на сапоги.
Кого вы видаете чаще из знакомых, имеете ли вести об Андрее Андреевиче, и что поделывает управитель в Кагорлыке вместе с отцом Емельяном?
Павел Осипович писал ко мне в письме, что собирается ехать в Петербург. Жаль мне очень, если он это выполнит, потому что меня, я думаю, не застанет. У нас теперь свободное время, и я думаю ехать на два или три месяца в Ревель, куда призывают меня разные необходимые для моего труда разыскания; итак мы не будем видеться с ним. Не лучше ли дождать лета, когда, может быть, я каким-нибудь случаем заверну к вам, и тогда можно вместе приехать в Петербург. Однако ж вы письма все пишите по тому же адресу: хоть меня не будет и я даже переменю, может быть, квартиру, однако всё же мне доставят очень аккуратно в самый Ревель ваше письмо.
Прощайте, бесценнейшая маминька. Желаю вам побольше веселиться и быть спокойными при виде ваших вседневных хлопот, и да утешает вас мысль, что всё переменится, что мы когда-нибудь заживем лучше. Обнимаю сестру, племянника и Павла Осиповича.
Ваш Н.
М. А. МАКСИМОВИЧУ
После 20 дек. 1833. Петербург
Благодарю тебя за всё: за письмо, за мысли в нем, за новости и проч. Представь, я тоже думал. Туда, туда! в Киев! в древний, в прекрасный Киев! Он наш, он не их, не правда? Там или вокруг него деялись дела старины нашей.
Я работаю. Я всеми силами стараюсь; но на меня находит страх: может быть, я не успею. Мне надоел Петербург, или, лучше, не он, но проклятый климат его: он меня допекает. Да, это славно будет, если мы займем с тобой киевские кафедры. Много можно будет наделать добра.
А новая жизнь среди такого хорошего края! Там можно обновиться всеми силами. Разве это малость? Но меня смущает, если это не исполнится… Если же исполнится, да ты надуешь — тогда одному приехать в этот край, хоть и желанный, но быть одному совершенно, не иметь с кем заговорить языком души — это страшно! Говорят, уже очень много назначено туда каких-то немцев, это тоже не так приятно. Хотя бы для святого Владимира побольше славян. Нужно будет стараться кого-нибудь из известных людей туда впихнуть, истинно просвещенных и так же чистых и добрых душою, как мы с тобою. Я говорил Пушкину о стихах. Он написал путешествуя две большие пиесы [Далее начато: постараюсь], но отрывков из них не хочет давать, а обещается написать несколько маленьких [несколько маленьких стихотворений.]. Я с своей стороны употреблю старание его подгонять.
Прощай до следующего письма. Жду с нетерпением от тебя обещанной тетради песен, тем более, что беспрестанно получаю новые, из которых много есть исторических, еще больше — прекрасных. Впрочем я нетерпеливее тебя и никак не могу утерпеть, чтобы не выписать здесь одну из самых интересных, которой, верно, у тебя нет:
Наварыла сечевыци
Поставыла на полыци
Сечевыця сходыть, сходыть
Сам до мене козак ходыть.
Наварыла гороху
Да послала Явдоху.
Що се с биса, нема с лиса?
Що се братця, як барятця?
Наварыла каши з лоем
Налыгалась з упокоем.
Що се с биса, нема с лиса,
Що се братця, як барятця.
А я с того поговору
Пишла …… за комору.
Що се с биса, нема с лиса,
Що се братця, як барятця.
Сила дивка тай заснула*
Свынья бигла тай зопхнула.
Що се с биса, нема с лиса,
Що се братця, як барятця.
Бижыть свынья ковáная:
«Чого сыдыш, поганая?
Чого сыдыш надулася?
Чому в кожух не вдяглася?»
— Бодай в тебе стильки дух,
Що се с биса, нема с лиса,
Що се братця, як барятця.
Ведуть свынью перед пана
Крычыть свынья: я не пхала
Вона сама в …… впала.
Крычыть свынья репетуе
Нихто еи не ратуе.
Що се с биса, нема с лиса,
Що се братця, як барятця.
* Черта совершенно малороссийская
А. С. ПУШКИНУ
23 декабря 1833. Петербург
Если бы вы знали, как я жалел, что застал вместо вас одну записку вашу на моем столе. Минутой мне бы возвратиться раньше, и я бы увидел вас еще у себя. На другой же день я хотел непременно побывать у вас; но как будто нарочно всё сговорилось итти мне наперекор: к моим гемороидальным добродетелям вздумала еще присоединиться простуда, и у меня теперь на шее целый хомут платков. По всему видно, что эта болезнь запрет меня на неделю. Я решился, однако ж, не зевать и вместо словесных представлений набросать мои мысли и план преподавания на бумагу. Если бы Уваров был из тех, каких не мало у нас на первых местах, я бы не решился просить и представлять ему мои мысли. Как и поступил я назад тому три года, когда мог бы занять место в Московском университете, которое мне предлагали, но тогда был Ливен, человек ума недального. Грустно, когда некому оценить нашей работы. Но Уваров собаку съел. Я понял его еще более по тем беглым, исполненным ума замечаниям и глубоким мыслям во взгляде на жизнь Гётте. Не говорю уже о мыслях его по случаю экзаметров, где столько философического познания языка и ума быстрого. — Я уверен, что у нас он более сделает, нежели Гизо во Франции. [Далее начато: Если только он прочтет план мой] Во мне живет уверенность, [Далее начато: что он поймет меня] что если я дождусь прочитать план мой, то в глазах Уварова он меня отличит от толпы вялых профессоров, которыми набиты университеты.
Я восхищаюсь заранее, когда воображу, как закипят труды мои в Киеве. Там я выгружу из под спуда многие вещи, из которых я не все еще читал вам. Там кончу я историю Украйны и юга России [и юга России вписано. ] и напишу Всеобщую историю, которой, в настоящем виде ее, до сих пор к сожалению не только на Руси, но даже и в Европе, нет. А сколько соберу там преданий, поверьев, песен и проч.! Кстати, ко мне пишет Максимович, что он хочет оставить Московский университет и ехать в Киевский. Ему вреден климат. [Фраза вписана. ] Это хорошо. Я его люблю. У него в Естественной истории есть много хорошего, по крайней мере ничего похожего на галиматью [на бестолковую галиматью] Надеждина. Если бы Погодин не обзавелся домом, я бы уговорил его проситься в Киев. Как занимательными можно сделать университетские записки; сколько можно поместить подробностей, совершенно новых о самом крае! Порадуйтесь находке: я достал летопись без конца, без начала об Украйне, писанную, по всем признакам, в конце XVII-го века. Теперь покамест до свиданья! как только мне будет лучше, я явлюсь к вам.
На обороте: Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину. Против Пантилемона, в доме Оливио.
М. А. МАКСИМОВИЧУ
1834 Генварь 7. СПб.
Поздравляю тебя с 1834 и от души благодарю тебя за Денницу, которой, впрочем, я до сих пор не получал, потому что Одоевский заблагорассудил кому-то отдать мой экземпляр. Слышу, однако ж, что в ней есть много хорошего; по крайней мере, мне так говорил Жуковский.
Что ж ты не пишешь ни о чем? Ох, эти земляки мне! Что мы, братец, за лентяи с тобою! Однако наперед положить условие: как только в Киев — лень к чорту, чтоб и дух ее не пах. Да превратится он в русские Афины, богоспасаемый наш город! Да, отчего до сих пор не выходит ни один из московских журналов? Скажи Надеждину, что это нехорошо, если он вздумает, по-прошлогоднему, до тех пор не выпускать новых, покаместь не додаст старых. Что за рыцарская честность? теперь она в наши времена так же смешна, как и ханжество. Подписчики и читатели и прошлый год на него сердились все. Притом же для него хуже: он не нагонит и будет отставать вечно, как Полевой. Знаешь ли ты собрание галицких песень, вышедших в прошлом году (довольно толстая книга in-8)? Очень замечательная вещь! Между ними есть множество настоящих малороссийских, так хороших, с такими свежими красками и мыслями, что весьма не мешает их включить в гадаемое собрание.
Как проводишь время и что делаешь в Москве? И что другие делают? Верно, есть что-нибудь новое? Когда же погляжу я на песни?
Прощай.
М. П. ПОГОДИНУ
1834 Генварь 11. Петербург
Эге, ге, ге ге!.. Уже 1834-го захлебнуло полмесяца! Да, давненько! Много всякой дряни уплыло [перебыло] на свете с тех пор, как мы в последний раз перекинулись жиденькими письмами, а еще больше с тех пор,
