уведомляю ничего о службе и о прочем. Что же сказать вам, ведь вы знаете сами, где я нахожусь. Впрочем я скинул с себя лишнюю обузу и отказался от других занятий [служб?]. Я теперь только профессор здешнего университета и больше никакой не имею должности, потому что [впрочем] и не имею желания занять и не имею времени.
Я здоров, довольно весел; сестры также. Письмо их вам при сем посылаю.
Прощайте; целую ваши руки. Обнимаю сестру Марию, Павла Осип. и Катер. Ивановну и кланяюсь дедушке и бабушкам.
Ваш Николай.
Поклон от меня Татиане Ивановне и Василю Ивановичу. Также поклон Ларию Ив. Трощинскому.
В. В. ТАРНОВСКОМУ
СПб. 1834 г. августа 7
Извини меня, любезный Василь (э, Василь! а що, як бы гимназия сгорила…), извини, что долго не писал к тебе. Я немного обчелся в обстоятельствах своих. Думал было на каникулах быть в Малороссии и лично видеться с тобою, откладывал нарочно для того писать к тебе, и ничего этого не случилось. Я попрежнему пребываю в Питере. Посылаю тебе Нибура столько книг, сколько до сих пор переведено на французском.
Что, видел ли ты Редькина? Он поехал на месяц полобызаться с батюшкою и потом должен опять возвратиться сюда. Он говорил, что если ты будешь дома, то заедет к тебе в Антоновку; если же ты будешь в Житомире, то по краткости времени не может заглянуть к тебе туда. Ну, каково живут дела твои? Как ты проводишь дома время каникул? Что болящий? Что дядюшка Гриша Степанович? Что поп, который говорит: чого-б такы сыдитъ так? вы б такы або гралы, або танцювалы и так, и так. Бываешь ли ты часто в Киеве? Ведь тебе, кажется, через него лежит дорога домой. Я слышал, что Белоусова дела довольно поправились, я этому очень рад. Да, пожалуста, скажи, если будешь в Киеве, Максимовичу, который там профессор словесности, что я просто приеду и поколочу его на все боки. Что в самом деле за дрянь такая! Вот ровно месяц, если не больше, как я от него ни строки не получаю. По крайней мере из Киева он мне ни двух запятых [ни строчки] до сих пор не написал, и я не знаю, что с ним, мерзавцем, делается. Ты скажи ему, что я велел ему особенно полюбить тебя и стараться перевести тебя в Киев, хотя адъюнктом, потому что киснуть тебе в литовском городе не годится. Что, как твое здоровье? Как …… ты, в круть или в смятку? и регулярно, или нерегулярно? Так же на счет поясницы и прочих почечуйностей. Каково идет ваша житомирская гимназия? Часто ли посещает вас пресловутый ваш Б.радке? Ну, какой сволочи набрали в ваш киевский университет! Мне даже жаль бедного Максимовича, что он попался между них. Можно ли это? Новый университет! тут бы нужно стараться, пользуясь этою выгодою, набрать новых профессоров, а вместо этого набрали старой плесени из глупого кременецкого лицея. Я сам было думал в киевский университет, да, к счастью, [да только] не сошелся с вашим Б.радке, остался в здешнем, и лучше, потому что через четыре месяца получаю здесь экстраординарного профессора.
Не слышал ли чего-нибудь о наших, особенно о Лукашевиче старшем или о Высоцком? Видаешь ли Маркова? Кажется, мне кто-то говорил, что он намеревался сюда ехать. Имеешь ли хороший аппетит, и чем именно более всего обжираешься, арбузами или дынями, или грушами? Много ли ходишь, прогуливаешься и вообще делаешь муцион, и есть ли у вас где-нибудь такие места, где можно [Далее начато: употребить?] прогуляться? Чем изобилует в это время Житомир? И какой урыльник обыкновенно употребляешь, фаянсовый или медный?
Впрочем, да хранят тебя вышние власти!
Будь здоров, пиши и не забывай твоего
Гоголя.
М. А. МАКСИМОВИЧУ
1834 августа 14. СПб
Я получил письмо твое от 4 августа вчера (13). Во-первых, позволь тебе заметить, что ты страшный нюня! Всё идет как следует, а он еще и киснет! Когда я, который должен остаться в чухонском городе, плюю на всё и говорю, что всё на свете трын-трава. А признаюсь, грусть хотела было сильно подступить ко мне, но я дал ей, по выражению твоему, такого пидплесня, что она задрала ноги. Что мне было делать с вашим Б.радке? [Далее начато: Жуковский] Обещать и не исполнить обещанного, разве этак можно делать. Жуковский писал к нему, что министр наконец согласен мне дать экстр.аординарного проф.ессора и что от него теперь зависит. В ответ было получено письмо, что он — Б.радке — согласен мне дать адъюнкта (как будто об адъюнкте его просили) и что это место для меня очень выгодное (как будто я нищий и мне оно дается из милости). Я заключил, что я не нужен, что я не имею счастия нравиться попечителю [вашему попечителю]; стало быть, с моей стороны весьма неприлично навязываться самому, а тем более действовать мимо его. Я решился ожидать благоприятнейшего и удобнейшего времени, хотел даже ехать осенью непременно в Гетьманщину, как здешний попечитель князь Корсаков предложил мне, не хочу ли я занять кафедры всеобщей истории в здешнем университете, обещая мне через три месяца экстраорд. профессора, зане не было ваканции [зане не было ваканции вписано]. Я, хорошенько разочтя, увидел, что мне выбраться в этом году нельзя никак из Питера; так я связался с ним долгами и всеми делами своими, что было единственною причиною неуступчивости моих требований в рассуждении Киева. Итак я решился принять предложение остаться на год в здешнем университете, получая тем более прав к занятию в Киеве. Притом же от меня зависит приобресть имя, которое может заставить быть поснисходительнее в отношении ко мне и не почитать меня за несчастного просителя, привыкшего чрез длинные передние и лакейские пробираться к месту. Между тем, поживя здесь, я буду иметь возможность выпутаться из своих денежных обстоятельств. На театр здешний я ставлю пиесу, которая, надеюсь, кое-что принесет мне, да еще готовлю из-под полы другую. Короче, в эту зиму я столько обделаю, если бог поможет, дел, что не буду раскаиваться в том, что остался здесь этот год. Хотя душа сильно тоскует за Украйной. Но нужно покориться, и я покорился безропотно, зная, что с своей стороны употребил все возможные силы. Я не знаю, отчего это произошло, что попечитель согласен теперь, по крайней мере по твоим словам, дать мне экстраор.динарного. Отчего же он прежде не хотел и отказал напрямик Жуковскому. Видно, Левашев просил его за меня, которому Дашков писал два раза. Но только всё мне непонятно. Письмо Жуковский получил довольно поздно. — Как бы то ни было, но перебираюсь на следующий год, и если вы не захотите принять к себе в Киев, то в отеческую берлогу, потому что мне доктора велят напрямик убираться, да притом и самому становится, чем дале, нестерпимее петербургский воздух. Я тебя попрошу, пожалуста, разведывай, есть ли в Киеве продающиеся места для дома, если можно, с садиком, и если можно, где-нибудь на горе, чтобы хоть кусочек Днепра был виден из него, и если найдется, то уведоми меня; я не замедлю выслать тебе деньги. Хорошо бы, если бы наши жилища были вместе. Пожалуста, напиши мне обстоятельнее о Киеве. Теперь ты, я думаю, его совершенно разнюхал, каков он, и каков имеет характер люд, обитающий в нем: офицеры, поляки, ученый дрязг наш, перекупки и монахи. Тот приятель наш, о котором я рекомендовал тебе, есть Семен Данил. Шаржинский; воспитывался в здешнем педагогическом институте, где окончив курс, был отправлен учителем в Феодосию, после в другие места, в южной России, в какие, не помню, а спросить его позабыл, потом служил в таможнях, наконец, находится у Булгакова в почтовом департаменте. В Нежин не изъявляет желания, зная, что там более трудностей, потому что гимназия имеет особенные права и постановления, да притом знает, что тамошние профессора большие бестии, от которых уже товарищи его, вместе с ним воспитывавшиеся и бывшие там профессорами, пострадали.
Спешу к тебе кончить письмо, зане страх некогда: сейчас еду в Царское, где проживу две недели, по истечении которых непременно буду писать к тебе. Прощай.
М. А. МАКСИМОВИЧУ
1834 Августа 23 СПб
Приятель наш Семен Данилов. Шаржинский хочет или в Каменец-Подольскую, или в Винницкую гимназию, и потому я тебе еще раз пишу об этом. Если эти места не вакантны теперь, то может быть тебе известно, когда они будут вакантны, и в таком случае пожалуста не прозевай. Пронюхай, что есть путнего в вашей библиотеке, относящегося до нашего края; весьма было бы хорошо, если бы ты поручил кому-нибудь составить им маленькой реестрец, дабы я мог всё это принять к надлежащему сведению. Я получил много подвозу из наших краев. Между ними есть довольно замечательных вещей. История моя терпит страшную перестройку: в первой части целая половина совершенно новая.
Есть ли что-нибудь на руках у Берлинского? ведь он старый корпила. А у монахов неужели ни …? Это жаль. Я тружусь, как лошадь, чувствуя, что это последний год, но только не над казенною работою, т. е. не над лекциями, которые у нас до сих пор еще не начинались, но над собственно своими вещами. На днях Сенков.ский и Греч перегрызлись, как собаки, но впрочем есть надежда, что сии достойные люди скоро помирятся.
Наши все почти разъехались: Пушкин в деревне, Вяземский уехал за границу для поправления здоровья своей дочери [своего здоровья]. Город весь застроен подмостками для лучшего усмотрения Александровской колонны, имеющей открыться 30 августа. Офицерья и солдатства [и солдатства вписано. ] страшное множество и прусских, и голландских, и австрийских. Говядина и водка вздорожала страшно. Прощай. Пиши, что и как в Киеве.
В. В. ТАРНОВСКОМУ
После 20 сентября 1834 г. Петербург
Письмо твое получил тоже не слишком по скорой почте. Хорош, братец, ты! Пишешь с 1 сентября, а я получаю 20, между тем как письмо из Житомира идет никогда не больше 10 дней. Ты, верно, поступаешь со мною так же, как я с почтенными родителями своими, т. е. выставляешь задним числом. Что я не пишу аккуратно к тебе, это извинительно, потому что я ленив; но что ты не пишешь, то это вовсе непростительно тебе, потому что ты был всегда трудящимся человеком. Ну, как поживаешь? Да: что тебе за охота думать о перемещении в Нежин? Охота же возиться с этою дрянью, какова например Мазепич Самойленко, Лопушевский, Урсо и прочие.
Мне кажется, нет лучше тебе места, как в Киеве. Если хочешь, я напишу об тебе Максимовичу; но если до того времени увидишься
