пугающую тревогу здраво, цело, со внесеньем богатых сокровищ в вашу испытанную бедами душу! Прощайте! Да не смущается сердце ваше!
Ваш весь Н. Г.
Болезнь отнимает силы думать теперь о приезде; но если станет лучше и доктор позволит… Впрочем, говоря откровенно, не знаю, чем могу быть вам нужен теперь. Думаю даже, не повредил бы чем-нибудь мой приезд; пойдут еще новые какие-нибудь нелепые слухи. Верьте, однако ж, тому, что сердцу было бы очень сладко, если бы бог сподобил меня быть каким-нибудь орудием к вашему утешенью. Зачем же не обратиться нам прямо к тому, кто сам просит нас и увещевает к нему обращаться? С богом же снова в путь ваш! Глядите твердо кверху и да не смущается ваше сердце! Всё нечистое пронесется мимо!
Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ
11 февраля 1850 Москва
Мне сегодня опять как-то не весьма хорошо, прошу вас покрепче обо мне помолиться.
Весь ваш Н. Г.
На обороте: Надежде Николаевне Шереметьевой.
К. С. АКСАКОВУ
Первая половина февраля 1850. Москва.
Зайдите ко мне, любезнейший Константин Сергеевич, я прихворнул и не выхожу. Навестить больного все-таки доброе дело.
Ваш весь Н. Г.
На обороте: Константину Сергеевичу Аксакову.
Филипповский переулок, в доме Высоцкого.
С. Т. АКСАКОВУ
Середина февраля 1850. Москва.
Чувствую лучше. Простуда и жар в голове уменьшается. Овер одобрил всё, сделанное моим доктором. Надеюсь если не сегодня, то завтра выйти на воздух. Рад, что вы также чувствуете лучше. За всё слава богу.
Ваш весь Н. Г.
На обороте: Сергею Тимофеевичу Аксакову.
А. М. МАРКОВИЧУ
Середина февраля 1850. Москва.
Вашу фамилию мне переврали. Я сижу больной и не могу видеть многих, но вас бы принял и с удовольствием побеседовал бы. Итак, не будете ли так добры, чтобы навестить больного, вам искренно преданного и вас искренно любящего.
Н. Гоголь.
На обороте: Александру Михайловичу Маркевичу.
В. А. ЖУКОВСКОМУ
28 февраля 1850. Москва
Почувствовав облегченье от болезни, в которой пробыл недели полторы, принимаюсь отвечать. В черновой редакции. Сейчас получил твое доброе письмо и, несмотря на то, что еще не совсем оправился, почувствовав облегченье от болезни, берусь, как видишь, за перо Друг, ты требуешь от меня изображений Палестины со всеми ее местными красками в таком виде, чтобы они могли послужить в пользу твоему «Вечному Жиду». Знаешь ли, какую тяжелую ты мне задал задачу? Что В черновой редакции: Но что могу сказать я, чего бы не сказали уже другие? Какие краски, какие черты представлю, В черновой редакции: какие новые черты представил бы когда всё уже пересказано, перерисовано со всеми малейшими подробностями? Да и к чему эти бедные черты, когда всякое событие евангельское и без того уже обстанавливается в уме христианина В черновой редакции: в уме нашем такими окрестностями, которые гораздо больше которые гораздо ближе дают чувствовать минувшее время, чем все ныне В черновой редакции: все ныне сохранившие видимые местности, обнаженные, мертвые? Что могут сказать, например, ныне места, В черновой редакции: те места по которым прошел скорбный путь спасителя ко кресту, которые все теперь собраны под одну крышу храма, так что и св. гроб, и Голгофа, и место, где спаситель показан был Пилатом народу, и жилище архиерея, к которому он был проводим, и место нахождения животворного креста — всё очутилось вместе? Что могут все эти места, которые привыкли мы мерять расстояниями, произвести другого, как разве только сбить с толку любопытного В черновой редакции: всякого того наблюдателя, если только они уже не врезались заблаговременно и прежде в его сердце и в свете пламенеющей веры не предстоят ежеминутно перед мысленными его очами? Что может сказать поэту-живописцу нынешний вид всей Иудеи с ее однообразными горами, похожими на бесконечные серые волны взбугрившегося моря? Всё это, верно, В черновой редакции: может быть было живописно во времена спасителя, когда вся Иудея была садом и каждый еврей сидел под тенью им насажденного древа, но теперь, когда редко-редко где встретишь пять-шесть олив на всей покатости горы, цветом зелени своей так же сероватых и пыльных, как и самые камни гор, когда одна только тонкая плева моха да урывками клочки травы зеленеют посреди этого обнаженного, неровного поля каменьев В черновой редакции: посреди серизны, да через каких-нибудь пять-шесть часов пути попадется где-нибудь приклеившаяся к горе хижина араба, больше похожая на глиняный горшок, печурку, звериную нору, чем на жилище человека, как узнать в таком виде землю млека и меда? В черновой редакции начато: Какую картину доставит твоей поэме Представь же себе посреди такого опустения Иерусалим, Вифлеем и все восточные города, похожие на беспорядочно сложенные груды камней и кирпичей; представь себе Иордан, тощий посреди обнаженных гористых окрестностей, кое-где осененный небольшими кустиками ив; представь себе посреди такого же опустения у ног Иерусалима долину Иосафатову с несколькими камнями и гротами, будто бы гробницами иудейских царей. Что могут проговорить тебе эти места, если не увидишь мысленными глазами над Вифлеемом звезды, над струями Иордана голубя, сходящего из разверстых небес, в стенах иерусалимских В черновой редакции: в Иерусалиме страшный день крестной смерти при помраченьи всего вокруг и землетрясеньи или светлый день воскресенья, от блеска которого помрачится всё окружающее, и нынешнее и минувшее? Право, не знаю, я не знаю что могу сообщить тебе такого о Палестине, что бы навело тебя на благодатные мысли и побудило бы тебя вдохновенно приняться за перо и свою поэму. Я думаю, что вместо меня всякий простой человек, даже русский мужичок, если только он В черновой редакции: он, верующий с трепетом верующего сердца поклонился, обливаясь слезами, всякому уголку святой земли, может рассказать тебе более всего того, что тебе нужно. Мое путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у гроба спасителя, я удостоился приобщиться от святых тайн, стоявших на самом гробе вместо алтаря, — и при всем том я не стал лучшим, тогда как всё земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное. Что могут доставить тебе мои сонные впечатления? Видел я как во сне эту землю. Подымаясь с ночлега до восхожденья солнца, садились мы на мулов и лошадей в сопровожденьи и пеших и конных провожатых; гусем шел длинный поезд через малую пустыню по мокрому берегу по самому берегу или дну моря, так что Далее начато: плоско с одной стороны море обмывало плоскими волнами лошадиные его лошадиные копыта, В подлиннике: копыты а с другой стороны тянулись пески или беловатые плиты начинавшихся возвышений, изредка поросшие приземистым кустарником; в полдень колодец, выложенное плитами водохранилище, Далее начато: под осененное двумя-тремя оливами или сикоморами. Здесь привал на полчаса и снова в путь, пока не покажется на вечернем горизонте, уже не синем, но медном от заходящего солнца, пять-шесть пальм и вместе с ними прорезающийся сквозь радужную мглу городок, картинный издали и бедный вблизи, какой-нибудь Сидон или Тир. И этакий путь до самого Иерусалима. Как сквозь сон, видится мне самый Иерусалим с Элеонской горы, — одно место, где он кажется Далее начато: прост обширным и великолепным: поднимаясь вместе с горою, как бы на приподнятой доске, он выказывается весь, малые дома кажутся большими, небольшие выбеленные выпуклости на их плоских крышах кажутся бесчисленными куполами, которые, отделяясь резко своей белизной от необыкновенно синего неба, представляют вместе с остриями минаретов какой-то играющий вид. Помню, что на этой Элеонской горе видел я след ноги вознесшегося, чудесно вдавленный в твердом камне, как бы в мягком воске, так что видна малейшая выпуклость и впадина необыкновенно правильной пяты. В черновой редакции: его пяту чудес Еще помню вид, открывшийся мне вдруг посреди однообразных серых возвышений, Далее начато: похо когда, выехав из Иерусалима и видя перед собою всё холмы да холмы, я и я уже не ждал ничего В черновой редакции: я уже начал скучать — вдруг с одного холма, вдали, в голубом свете, огромным полукружьем предстали горы. Странные горы: они были похожи на бока или карнизы огромного, высунувшегося углом блюда. Дно этого блюда было Мертвое море. Бока его были голубовато-красноватого цвета, дно голубовато-зеленоватого. Никогда не видал я таких странных гор. Без пик и остроконечий, они сливались верьхами в одну ровную линию, составляя повсюду ровной высоты исполинский берег В черновой редакции: как берег одинаково неизмеримо высокий над морем. По ним не было приметно В черновой редакции: нельзя было видеть сквозь ни отлогостей, ни горных склонов; все они как бы состояли из бесчисленного числа граней, отливавших разными оттенками сквозь общий мглистый голубовато-красноватый цвет. Это вулканическое произведение — нагроможденный вал бесплодных каменьев В черновой редакции: множество камней каких-нибудь мелких каменьев — сияло издали красотой несказанной. Никаких других видов, особенно поразивших, не вынесла сонная душа. Где-то в Самарии сорвал полевой цветок, где-то в Галилее другой; в Назарете, застигнутый дождем, просидел два дни, позабыв, что сижу в Назарете, точно как бы это случилось в России, на станции. Повсюду и на всем видел я только признаки явные того, что все эти ныне обнаженные страны, и преимущественно Иудея (ныне всех бесплоднейшая), были действительно землей млека и меда. По всем горам высечены уступы — следы В черновой редакции: следы уступов некогда бывших виноградников, В черновой редакции: и это знаменует, что всё 1 нрзб. виноградом и теперь даже стоит только бросить одну горсть земли на эти обнаженные каменья, чтобы показались на ней вдруг сотни растений и цветов: столько влажности, необходимой для прозябенья, заключено в этих бесплодных каменьях! Но никто из нынешних жителей ничего не заводит, считая себя кочевыми, преходящими, только на время скитающимися в сей пораженной богом стране. Только в Яффе небольшое количество дерев В черновой редакции: и малое количество дерев красуется шумит в красоте необыкновенного роста, незнакомые европейцу ломится от тягости тягости необыкновенной плодов, поражая красотой своего роста. Друг, сообразил ли ты, чего просишь, прося от меня картин и впечатлений для той повести, которая должна быть вместе В черновой редакции: в это время и внутренней В черновой редакции: истинной историей твоей собственной души? Нет, все эти святые места уже должны быть в твоей душе. Соверши же, помолясь жаркой молитвой, это внутреннее путешествие — и все святые окрестности восстанут пред тобою в том свете и колорите, в каком они должны восстать. Какую великолепную окрестность поднимает вокруг себя всякое слово в евангелии! Как беден перед этим неизмеримым кругозором, В черновой редакции: горизонтом открывающимся живой душе, тот
