выдавились из глаз его. Он оборотился, чтобы прямо сказать этому господину, чтó прикинулся статским советником, что он плут и подлец и что он больше ничего кроме собственный нос. — Но носа не было. Он успел ускакать вероятно опять к кому-нибудь с визитом. — Он вышел из церкви. Время бесподобное. Солнце светит. На Невском народу гибель. Дам так и сыплет целым водопадом. Далее начато: а. водопадом б. разноцветным водопадом Вон и знакомый ему надворный советник идет, которого он называл подполковником, особливо если это случалось при посторонних. Вон и Ярыжкин, столоначальник в сенате, большой приятель, вечно обремизивавшийся, когда играл в бостон восемь. — Вон и другой маиор, получивший на Кавказе коллежского асессора, махает ему рукой, чтобы шел к нему.
“А, чорт возьми!” сказал Ковалев. “Ей, извозчик! вези прямо к обер-полицмейстеру”.
Ковалев сел в дрожки и только приказывал извозчику валять дуть во всю ивановскую.
“У себя обер-полицмейстер”, вскричал он, взошедши в сени. “Никак нет”, отвечал швейцар: “только что уехали”.
“Вот тебе раз!”
“Да, уехали”, отвечал швейцар. Далее начато: Минуточкой ? “А оно и не так давно, но уехал. Только минуточкой бы пришли раньше, то может и застали бы дома”.
Ковалев, не отнимая платка от лица, сел на извозчика и закричал совершенно потерянным голосом: “пошел!”
“Куда?” сказал извозчик. “Пошел прямо”. — “Да направо или налево?”
“В управу Благочиния, или нет, стой! в Газетную экспедицию”.
В полицию своим порядком, а между тем нужно объявить в газету в газетную экспедицию, потому что этот плут может сегодня же как-нибудь улизнуть, — так думал сказал коллежский асессор и кричал извозчику: “Скорей подлец, скорей мошенник, а не то будут вытянуты из тебя на страшном суде все кишки! Пошел разбойник!” — “Эх, барин”, говорил извозчик и гнал лошадь. Они остановились и Ковалев, запыхавшись, вбежал в небольшую приемную комнату, где седой чиновник в старом фраке и в очках сидел за столом и Далее начато: считал, взявши в зубы перо, считал принесенные медные деньги.
“Кто здесь принимает объявления?” закричал Ковалев. “А, здравствуйте!”
“Мое почтение…” сказал седой господин, поднявши на минуту глаза и опустивши их снова на накладенные горки денег.
“Я желаю припечатать…” — “Позвольте, немножко прошу повременить”, произнес чиновник, ставя цифру и, смотря на бумажку, смотря на бумажку вписано передвигая пальцем левой руки два очка на счетах. Лакей с галунами и с довольно чистою наружностью, показывавшею его пребывание в аристократическом богатом доме, стоял возле стола с запискою с бумажкою в руках и почел приличным показать свою разговорчивость и общежительность. “Поверите ли, сударь, что собачонка не стоит восьми гривен, то есть я бы за нее не дал 8 копеек. Далее было: Пусть бы была лягавая или пудель, ну бесспорно бы эту можно держать при себе охотнику, но эта Вечно дрянная под ноги так и лезет. Далее было: То-есть не знаю какой вкус нашла в ней графиня. Как-нибудь наступишь ей на лапу — куда? Графиня такой подымет крик, что описать нельзя. И вот тому, кто только отыщет эту паскудную собачонку, 100 рублей! Далее начато: которая то есть и Понять нельзя какой вкус нашла в ней графиня. Уж когда охотник, держи лягавую собаку или пуделя, не пожалей 500, тысячу дай, да уж чтобы была хорошая”. Почтенный чиновник слушал это с значительною миною и в то же время занимался считанием другим делом принесенных им денег, принесенной им суммы отделяя 2 рубли 33 копейки за припечатанье объявления. — По сторонам стояло множество старух, Далее начато: сидельцев купеческих сидельцев, дворников, кучеров c записками. В одной отдавался кучер трезвого поведения, в другой мало подержанная коляска, работанная за Петра, Далее начато: в которой? у которой не было ни одного винта целого. Там отдавалась здоровая девка 19 лет, упражнявшаяся в прачешном деле, годная и для других работ в доме, у которой уже нескольких зубов недоставало во рту; прочные дрожки без одной ресоры; молодая, горячая, в серых яблоках, лошадь 17 лет от роду. Новые полученные из Лондона семена репы Далее начато: Там отдавалась дача и редис, так называемый индейской редис; отличная дача со всеми с местом угодьями, двумя стоялками для лошадей и местом, на котором можно развести превосходный сад. Далее начато: Извещение Там же было извещение о потерянном кошельке с обещанием приличного награждения Далее начато: о продаже, вызов желающих купить старые подошвы и благоволящих а. благоволящих б. и гвоздей явиться к переторжке в таком-то часу. — Комнатка, в которой всё то находилось, была маленькая, закопченная и воздух в ней был так густ, хоть топор повесь, потому что русские мужики имеют удивительное свойство сгущать атмосферу воздух, и где соберутся и четыре дворника в красных рубашках и один кучер, там смело можно повесить на воздухе топор. — К счастью коллежский асессор Ковалев не мог ничего этого услышать заметить, потому что закрылся платком и потому что самый нос его находился бог знает в каких местах.
“Милостивый государь, позвольте вас попросить… мне очень нужно”.
“Сейчас, сейчас! Далее начато: Три 2 рубли 43 копейки! Далее начато: 1 нрзб. копеек Рубль 60 копеек!” говорил седовласый господин, бросая в глаза старухам и дворникам записки.
“Вам что угодно?”, наконец сказал он, обратившись к Ковалеву.
“Я особенно прошу…” сказал Ковалев: “случилось мошенничество или плутовство, я до сих пор не могу никак узнать. Я прошу только припечатать, что тот, кто этого подлеца мошенника этого ко мне представит, получит достаточное вознаграждение”.
“Гм. Позвольте узнать, как ваша фамилия?”
“Коллежский асессор Ковалев. Впрочем Впрочем вписано вы можете просто написать: состоящий в маиорском чине”.
“Да что, сбежавший-то был ваш дворовый человек?”
“Какой дворовый человек? Это бы еще было не такое большое мошенничество. Но это нос Но вот это был мой нос… Далее было: И на большую сумму ограбил он? …”
“Гм. Какая странная фамилия. И на большую сумму этот Носов обокрал вас?”
“Нос, то-есть… Вы не то думаете. Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Сам сатана-дьявол захотел подшутить надо мною. Только этот нос разъезжает теперь господином по городу и дурачит всех. Так я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил ко мне мошенника, подлеца, сукина… но я закашлялся и у меня пересохло в горле: я не могу ничего говорить!”
Чиновник задумался, что означали его крепко сжавшиеся губы.
“Нет, я не могу поместить такого объявления в газету”, сказал он наконец после долгого молчания.
“Как, отчего?”
“Так. Газета может потерять репутацию. Если всякой начнет писать, что у него сбежал нос или губы… И так уже говорят, что печатают пишут много несообразностей и ложных слухов”.
“Да когда у меня точно пропал нос”.
“Если пропал, то это дело медика. Говорят, есть такие люди, которые Далее начато: учены в приставлении могут приставить какой угодно нос. Но впрочем я замечаю, что вы должны быть человек веселого нрава и любите пошутить”.
“Клянусь вам, вот как бог свят, если лгу. Хотите ли, я вам покажу?”
“Зачем беспокоиться!” продолжал чиновник, нюхая табак. “Впрочем, если вам не в беспокойство, то желательно бы взглянуть”, продолжал он с движением любопытства.
Коллежский асессор отнял платок.
“В самом деле, чрезвычайно странно!” сказал продолжал чиновник. “Совершенно как только что выпеченный блин, место до невероятности ровное”.
“Ну что, и теперь будете говорить! Извольте же сей же час напечатать”.
“Напечатать-то, конечно, дело небольшое, только я не предвижу в этом большой пользы. решительно никакой пользы Если уже хотите, то вы можете дать кому-нибудь описать искусным пером, как редкое произведение натуры и напечатать занимательную статейку в Северной Пчеле…” чиновник понюхал табак: “для пользы юношества, упражняющегося в науках…” при этом он утер нос: “или так, для общего любопытства”.
Коллежский асессор был в положении человека совершенно сраженного унынием. Он опустил глаза в лист газеты, где было извещение о спектаклях о двух водевилях и уже лицо его готово было улыбнуться, встретивши имя актрисы, хорошинькой собою, и рука взялась за карман пощупать, есть ли синяя ассигнация, потому что штаб-офицеры, Далее начато: должны по мнению Ковалева, должны сидеть в креслах, но мысль о носе как острый нож вонзилась в его сердце. душу.
Бедный Ковалев в нестерпимой тоске отправился к квартальному надзирателю, чрезвычайному охотнику до сахару. На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. нанесли к нему купцы. Кухарка в это время скидала с частного пристава казенные ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам и Далее начато: этот грозную трехугольную шляпу уже затрогивал трехлетний сынок его, и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира.
Ковалев вошел к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: “Эх, славно засну два часика”. И потому можно было предвидеть сначала, что приход коллежского асессора нового человека был совершенно не вó-время. И не знаю, хотя бы он даже принес ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно. то вряд едва ? ли бы он был принят хорошо Частный Хотя впрочем частный был большой поощритель всех искусств и мануфактурности, хотя иногда и говорил, что нет почтеннее вещи как государственная ассигнация: “места займет немного, в карман всегда поместится, уронишь — не разобьется.” Частный принял довольно сухо Ковалева, сказал, что после обеда не такое время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы человек, наевшись нагрузив тело, немного отдохнул (из этого Этот видно было, что частный пристав был философ большой философ) и что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких маиоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам. То-есть, это уже было не в бровь, а прямо в глаз. Нужно знать, что Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог извинить, что ни говори о нем самом, но никак не извинял, если это касалось к чину и званию. Он полагал, что по театральным пиэсам можно пропускать а. всё пропускать б. нападать свободно всё, что относится что ни относится к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак не должно нападать. Такой прием частного его так сконфузил, что он немножко стряхнул головою и с чувством собственного достоинства сказал, расставив руки: “Признаюсь, после этаких с вашей стороны обидных замечаний… я ничего не могу прибавить…” и вышел.
Он приехал домой едва слыша в себе под собой душу, а под собою ноги, после всех таких этих душевных революций. Усталый бросился он в кресла и, отдохнувши немного, сказал: “Боже
