другое, или же люди, занимающиеся прогулками, чтением газет в кондитерских, словом, большею частию всё порядочные люди. В это благословенное время от 2 до 3 часов, которое может назваться движущеюся столицею Невского проспекта, происходит главная выставка всех лучших произведений человека: один показывает сюртук прекрасный сюртук с бобром из сукна, другой — греческий прекрасный нос, третий несет превосходные благородные? бакенбарды, четвертая — пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый — перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая — ножку в очаровательном башмачке, седьмой — галстух, возбуждающий удивление, осьмой — усы, повергающие в изумление. Далее начато: а. За три часа б. Но к трем часам Но бьет 3 часа, и выставка оканчивается, толпы редеют.
В три часа настает на Невском проспекте весна. Он покрывается весь чиновниками в зеленых вицмундирах. Голодные и 1 нрзб. надворные и прочие советники стараются всеми силами ускорить свой ход. столоначальники и другие начальники бегут, ускоряют ход свой. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари еще стараются воспользоваться временем и пройтиться по Невскому проспекту с осанкою, показывающие, что они вовсе не сидели 6 часов в присутствии.
Но старые коллежские секретари и титулярные и надворные советники идут скоро, потупивши голову. Им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих. Они еще не вполне оторвались от забот своих, в их голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел, им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии.
С 4-х часов Невский проспект пуст, и вряд ли вы встретите хотя одного чиновника. Какая-нибудь швея из магазина перебежит чрез Невский проспект с коробкою в руках. Какая-нибудь жалкая добыча человеколюбивого повытчика, пущенная по миру во фризовой шинеле, какой-нибудь заезжий чудак, которому все часы равны. Далее начато: Какой-нибудь артельщик с узенькой бородой Какая-нибудь длинная высокая англичанка с ридикулем и книжкой в руках. Какой-нибудь артельщик, русской человек в демикотоновом сюртуке с талией на спине, с узенькою бородкою, живущий всю жизнь на живую нитку, в котором всё шевелится: спина и руки, и ноги, и голова, когда он учтиво проходит по тротуару; иногда низкой ремесленник, — больше никого вы не встретите в это время на Невском проспекте.
Но как только сумерки упадут на домы и улицы, и будочник, надевший рогожу, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь, а из низких окошек выглянут те эстампы, которые не смеют показываться среди дня, так уж то уж Невский проспект опять оживает и шевелится. Невский проспект в одно мгновение наполняется гуляющими, но эти гуляющие молодые люди в Настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый чрезвычайно свет. Вы встретите очень много чрезвычайно много молодых людей, большею частию холостых, в их теплых сюртуках и шинелях. В это время чувствуется какая-то цель или лучше похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное, шаги всех ускоряются и толкаются, вообще очень неровны, длинные тени мелькают и чуть не достают головами Полицейского моста.
Молодые губернские регистраторы, губернские и коллежские секретари очень долго прохаживаются, но старые коллежские регистраторы, титулярные и надворные советники большею частью сидят дома или потому, что это что они народ женатый, или им очень хорошо готовят кушанья живущие у них на домах кухарки-немки. живущие у них на домах немки. Здесь вы встретите почтенных стариков, которые с такою важностью и с таким удивительным благородством прогуливались расхаживали в 2 часа по Невскому проспекту. Вы их увидите бегущими так же, как молодые коллежские регистраторы, с тем чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной даме, которой толстые губы и щеки, нащекатуренные румянами, так по душе многим гуляющим, но еще больше сидельцам и приказчикам, ходящим всегда в немецких сюртуках, под руку.
“Стой!” закричал в это время поручик Пирогов, дернув шедшего с ним молодого человека во фраке и в плаще: “видел?”
“Видел. Чудная, чудная, совершенная Перуджинова Бианка”.
“Да ты об какой говоришь?”
“Об ней, о той, что с темными волосами. И какие глаза! боже, какие глаза и какие ресницы, и оклад лица чудесный!”
“Я говорю об блондинке, что прошлась моей стороной. что прошлась в мою сторону. Что ж ты не идешь за брюнеткою, когда она тебе так понравилась?”
“О, как можно”, — вскрикнул, почти закрасневшись, молодой человек во фраке: “как будто она из тех, которые ходят ввечеру по Невскому проспекту. Один плащ на ней стóит больше 300 рублей; это должна быть какая-нибудь дама высшего…”
“Простак!” закричал поручик Пирогов, толкнувши его в ту сторону, где далеко уже развевался щегольский яркой плащ красавицы… “Ступай, простофиля, прозеваешь, а я пойду за блондинкою”.
Оба приятеля расстались. “Знаем мы всех их”, — прибавил он с самодовольною и самонадеянною улыбкою, уверенный, что нет красоты, осмелившейся ему противиться.
Молодой человек во фраке и плаще с робким и трепещущим движением поворотил в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, беспрестанно вдруг то окидывавшийся ярким блеском по мере приближения к свету фонаря, то покрывавшийся темнотою по удалении от него. Сердце его билось и он ускорил шаг свой. Он не смел и думать о том, чтобы иметь какое-нибудь право на внимание улетавшей вдали красавицы; тем более допустить такую черную мысль, какую только что объявил поручик Пирогов. Но ему хотелось только видеть дом, заметить, где имеет свое жилище это прелестное существо, которое, казалось, сорвалось с неба прямо на Невский проспект и, верно, улетит опять неизвестно куда. Он ускорил шаги свои Он ускорил шаги свои сколько можно было ускорить и, казалось, летел и, не глядя, сталкивал солидных господ с черными и поседевшими бакенбардами.
Этот мелодий человек принадлежал к тому классу, который составляет у нас странное явление и вовсе не принадлежит к гражданам Петербурга, а. который принадлежит? б. который не принадлежит к какому гражданам Петербурга, он представляет какоето маленькое, легонькое исключение так же как лицо, являющееся нам в сновидении, не принадлежит к существенному миру. Это небольшое сословие чрезвычайно странно Далее начато: между тем в том городе, где все или чиновники, или купцы, или ремесленники-немцы. или немцы мастеровые. Это сословие художников. Какое странное явление: художники петербургские! Художники северные! Художники в стране финнов, где всё мокро, гладко, где всё гладко, серо ровно, бледно, серо, туманно. — Эти художники вовсе не похожи на художников италианских, гордых, горячих, как Италия и ее небо.
Петербургские художники совершенно другое. Это большею частью добрый, кроткий народ, застенчивый, беспечный, любящий пить с двумя приятелями своими в маленькой комнате чай и скромно потолковать об любимом предмете. Он Далее начато: любит вечно зазовет к себе какую-нибудь нищую старуху и заставит ее просидеть битых часов шесть, Далее начато: за что в качестве натурщицы с тем, чтобы перевести на полотно ее жалкую бесчувственную рожу; он рисует перспективу своей комнаты, в которой является всякий художественный вздор: гипсовые руки и ноги, сделавшиеся кофейными от времени и пыли, изломанные станки, опрокинутую палитру, стены, запачканные палитру, пол запачканный красками, с растворенным окном, в котором мелькает бледная Нева и бледные рыбаки в красных рубашках. Далее начато: они почти с любовью
У них всегда почти на всем серенький смутный колорит— неизгладимая печать севера, — но при всем том они с истинным желанием и даже с наслаждением трудятся над своими картинами. Они часто питают в себе истинный талант, и если бы только пахнул на них свежий пламенный воздух Италии, он бы, верно, развился вольно, ярко и широко истинный талант, которому недостает только пламенной Италии, чтобы развернуться смело, вольно, широко и ярко так, как растение, которое из теплицы выносят наконец, на вольный воздух. Они вообще робки; их звезда и толстый эполет в такое приводит замешательство, что они невольно понижают цену своим произведениям. Они любят иногда пощеголять, но щегольство это кажется на них слишком резко и как-то несколько похоже и несколько похоже на заплату. На них вы встретите иногда отличный прекрасный фрак — и запачканный плащ, дорогой бархатный жилет — и 1 нрзб. фрак весь в красках. Таким же самым образом на недоконченном их пейзаже вы увидите иногда опрокинутою вниз головою нимфу, которую он от рассеянности и не желая искать нового грунта порожнего грунта наметал на прежней когда то им с наслаждением писанной с наслаждением рисованной картине. Он никогда не глядит вам прямо Далее начато: мутно в глаза; если же глядит, то как-то мутно неопределенно и не вонзает в вас ястребиного взора наблюдателя или соколиного орлиного взгляда кавалерийского офицера, взгляда военного потому что он в одно и то же время видит и ваши черты, и черты какого-нибудь геркулеса, стоящего в его комнате, или ему представляется представляется та 2 нрзб. картина, за которую он готовится приняться, и от этого и потому отвечает он часто несвязно и вовсе невпопад, и эти мешающиеся в его голове предметы еще больше увеличивают его робость. К такому роду принадлежал описываемый нами молодой человек Палитрин, застенчивый, робкий, но в душе своей носивший огонек, готовый при удобном случае превратиться в пламень. С тайным трепетом спешил он за предметом, так сильно его поразившим и, казалось, дивился своей дерзости. Существо, к которому прикованы были к которому устремились его глаза, мысли, чувства, вдруг оборотилось на повороте улицы и взглянуло на Палитрина. Боже, какие божественные черты! Ослепительной белизны лоб, прелестнейший лоб надвинут был прекрасными как агат волосами. Они вились, эти прекрасные волосы, и один прелестный локон упал из-под шляпы и коснулся щеки, тонко тронутой свежим румянцем, вечерним румянцем проступившим от вечернего холода. Уста были замкнуты целым роем прелестнейших ? грез, чтó остается от воспоминания о детстве, чтó доставляет мечтание и тихое вдохновение в священный час ночи при тихой лампаде поэта. Боже, всё это, казалось, совокупилось, слилось, отразилось в ее гармонических устах. отразилось в ее божественных чертах. Она взглянула на Палитрина, и при этом взгляде казалось упало, задрожало сердце. Она взглянула сурово, чувство негодования проступило у ней на лице при виде такого наглого преследования; но на этом прекрасном лице самый гнев но на этом прекрасном лице черты был обворожителен. Постигнутый стыдом и робостью, он остановился, потупив глаза. Но как утерять это божество, не узнать даже того святого места земли, где того святого места, где оно решилось гостить? Такие мысли пришли в голову молодому мечтателю, и он решился преследовать. Но чтобы не дать этого заметить, он отдалился на далекое расстояние, беспечно глядел по сторонам и рассматривал вывески, а между тем не упускал из виду
