барыня непременно желает видеть вас и просит вас уже в собственный дом свой.

Палитрин сбежал с лестницы сбежал под ворота. На дворе, точно, стояла карета. Он вошел, за ним дверцы хлопнули, камни мостовой загремели под колесами и копытами и перспектива домов с фонарями и вывесками понеслась мимо его по обеим сторонам каретных окон. Палитрин думал всю дорогу Далее начато: об этом своем. Собственный дом, карета, лакей в богатой ливрее… он ничего не мог вывесть из этого. ничего не мог понять.

Карета остановилась перед ярко освещенным подъездом и его разом поразили говор кучеров, ряд экипажей, глухо вылетавшие слова, яркие окна, звуки музыки. Лакей в богатой ливрее высадил его из кареты и почтительно проводил в сени с мраморными колонами, с облитым золотом швейцаром, с разбросанными плащами и шубами, Далее начато: с сидящими? с яркой лампою. Воздушная лестница с блестящими перилами, надушенная ароматом, неслась вверх. Он уже был на ней, уже взошел в первую залу, испугавшись и попятившись при первом шаге от ужасного многолюдства. Ужасная пестрота привела его в страшное замешательство; ему казалось, что ему казалось, что всё качалось перед ним какой-то демон искромсал весь мир на множество разных кусков и все эти куски без толку смешал вместе. Ослепительные дамские плечи и черные фраки, люстры, лампы свечи, лампы, воздушные летящие газы и эфирные ленты, толстый смычок контрабаса, выглядывавший из-за перил великолепных хоров. Он увидел за одним разом столько почтенных стариков почтенных седых стариков и полустариков с звездами на груди, дам так легко, гордо так легко, вольно и грациозно Далее начато: а. казавшихся б. всходивших выступавших по паркету и сидевших рядами, что растерялся совершенно. И в самом деле, молодые люди в черных фраках были исполнены такого благородства, с таким достоинством говорили и молчали, так не умели сказать ничего лишнего, так величаво шутили, так почтительно улыбались, такие превосходные носили бакенбарды, так искусно умели показывать отличные руки, поправляя галстух умели выставлять свои зубы и руки украшенные перстнями носили? … Там так дамы были воздушны, так погружены в совершенное самодовольство и упоение, так умели очаровательно улыбаться, но нечего говорить более, всё клонилось к тому, чтобы совершенно словом всё совершенно Фраза не дописана. … Но толпа обступила танцующую группу. Они неслись, увитые прозрачным газом и в платьях, сотканных из самого воздуха, небрежно касались паркета и были более эфирны, нежели если бы вовсе не касались его. Но одна между ними всех лучше, всех роскошнее одета. Невыразимое, самое тонкое сочетание вкуса разлилось во всем ее уборе и как будто она вовсе о нем не заботилась, но оно как бы невольно вылилось само. Она и глядела и не глядела на толпу плясавших и зрителей, прекрасные длинные ресницы опустились и чистая и стыдливая ее белизна лица еще ослепительнее еще ярче бросилась в глаза, особливо когда при наклоне головы ее легкая тень осенила при наклоне головы ее осенила очаровательный лоб. Пискарев продрался продрался сквозь ближе. Боже, это она! Она подняла свои полные безграничного и невыразимого блаженства ресницы и глянула своим ясным взглядом. О! как хороша! мог только он выговорить с захваченным почти дыханием. Она обвела своими глазами весь круг Далее начато: утомлены и не внимательно? на всё, который наперерыв жаждал остановить жаждал перехватить? на себе ее взор, но с какимто утомлением тихо отвращала его отвращала свой, с каким-то невниманием опускала его и встретилась с глазами Пискарева. О, какое небо! какой рай! дай силы, создатель, перенести этого. перенести всё его Жизнь не может вместить, он разрушит ее, он исторгнет и унесет душу. Она подала знак не рукою, не наклонением головы, нет, в ее сокрушительных глазах выразился этот знак таким тонким незаметным выражением, что никогда бы не заметил его, но он заметил. но он заметил его. Танец длился долго. Далее начато: а. утомленная музыка казалось б. горло его О, как нетерпеливо он ожидал, утомленная музыка, казалось вовсе погасала и замирала и опять вырывалась, визжала и гремела; наконец, Далее начато: она последним звуком 1 нрзб. танец кончился. Она села, усталая грудь ее вздымалась грудь ее волновалась утомилась под тонким дымом газа; рука ее Далее начато: она была (боже, какие руки!) упала на колени, измявши Далее начато: сжала под собою ее воздушное платье и платье под нею, казалось, стало дышать стало дышать ровнее. ; отделка и тонкий сиреневый цвет его еще прелестнее означал эту божественную форму этой прекрасной руки. Коснуться бы только и ничего больше, никаких других желаний — они все дерзки… Он стоял у ней за стулом, не смея говорить, не смея дышать. за стулом, не смея дышать. “Вам было скучно”, произнесли ее уста ее очаровательные уста.. — “Вы меня ненавидите”. — “Вас ненавидеть? мне? я…” готов был произнести он, совершенно потерявшись, и наговорил бы, верно, кучу самых несвязных слов, но в это время подошел с какими-то острыми и тонкими замечаниями камергер с прекрасным завитым на голове хохлом с прекрасным завитым хохлом.. Он довольно приятно показывал свои зубы и каждою остротою своею вбивал кучу игл в сердце Пискарева. Наконец какой-то камергер к нему обратился с вопросом. Наконец он заговорил с — “Как это скучно!” произнесла она, пользуясь временем: — “Я сяду на другом конце зала, будьте там”. — Она проскользнула между толпою и исчезла. Он, как помешанный, растолкал толпу и был уж там. Там она сидела она сидела, она искала, как царица как царица, как сон, всех лучше, всех прекраснее, и искала его глазами. — “Вы здесь?” произнесла сказала она тихо, его увидевши увидевши и подняла их на него, — и начала: “Неужели вы думаете, что я могу принадлежать к тому презренному классу творений, в котором вы встретили меня? Вам кажутся странными мои поступки Вам кажется странным моя всё что происходит и непостижимым, но я но я сейчас вам открою тайну… Будете ли в состоянии никогда не измениться?” — “О, буду! буду! буду!” — В это время подошел довольно пожилой человек, заговорил с ней на непонятном для Пискарева языке. Подал ей руку. Она умоляющим взором посмотрела на Пискарева и дала знак остаться на своем месте и ожидать ее прихода. Но в припадке нетерпения он не в силах был слушать никаких приказаний даже из ее уст, отправился вслед за нею, но толпа разделила их; он уже даже не видел сиреневого платья, с беспокойством пробирался с беспокойством переходил он из комнаты в комнату и толкал без милосердия всех встречных, но там были все тузы, все сидели за вистом, погруженные в мертвое обычное молчание сидели за вистом, молчали, в углу комнаты по углам спорило несколько важных пожилых людей о преимуществе спорило несколько ученых о какомто военной службы перед штатскою, в другом молодые люди в превосходных фраках бросали легкие замечания о многотомных трудах поэта-труженика. Пискарев чувствовал, что один пожилой человек и почтенной наружности схватил за пуговицу фрака его и представлял на его суждение одно весьма справедливое его замечание, но он грубо оттолкнул его, даже не заметивши, что у него на шее был довольно значительный орден. Он перебежал в другую комнату — и там нет ее, в третью — тоже нет. “Где же она? Дайте ее мне! О, я не могу жить, не взглянувши на нее! мне хочется выслушать то, что она хотела сказать”. Но все поиски его оставались тщетными. Беспокойный, утомленный Беспокойный он обратился в угол и смотрел на толпу, но напряженные глаза обратился к окну, но глаза начали ему представлять всё в каком-то неясном виде. Наконец, ему начало явственно показывать стены его комнаты. Он поднял глаза, перед ним стоял подсвечник стояла свеча уже с огнем, почти потухавшим в глубине его: свеча истаяла; сало было налито на ветхом столе на столе его. Так это он спал! Боже, какой прекрасный сон! И зачем было просыпаться, зачем было минуты не подождать, — она бы наверно опять явилась! Досадный? свет неприятным своим тусклым сиянием глядел в его окна. Комната в таком сером, таком мутном беспорядке. О, как отвратительна действительность, чтó она против мечты! Он разделся наскоро и лег в постель, закутавшись одеялом, желая насильно призвать улетевшее сновидение. Сон, точно, не замедлил к нему явиться, снилось вовсе Далее начато: представлялось как-то неясно не то, что бы желал он видеть: то поручик Пирогов являлся с трубкою, то академический сторож, то академический сторож с инструментом то действительный статский советник, то голова чухонки, с которой он когдато рисовал портрет, и тому подобная дрянь. чорт знает, какая дрянь.

До самого полудня пролежал он в постели, желая заснуть, но она не являлась. Хотя бы на минуту показала прекрасные черты свои, хотя бы на минуту зашумела ее легкая походка, хотя бы прелестная рука грациозно мелькнула перед ним!

Всё откинувши, всё позабывши, сидел он с сокрушенным, с безнадежным видом, полный только сновидения своего; ни к чему не думал он притронуться; Далее начато: он просто глаза его без всякого участия, безо всякой жизни глядели в окно, обращенное во двор где грязный водовоз лил воду, мерзнувшую на воздухе, и козлиный голос разносчика дребезжал: — 1 нрзб. старого платья продать, и нищие две старухи напевали во всё горло какой-то жалобный марш. Действительность вседневная странно поражала его слух. Так просидел он до самого вечера и с жадностью бросился в постель, долго боролся с бессонницей, наконец, сон пересилил его. пересилил его опять. Боже, какая радость! Опять она, но уже совершенно в другом мире. О, как хорошо она сидит у деревенского светлого домика! Наряд ее весь кажется весь кажется проникнут той простой тенью, которою той скромною простотою, какой? только облекается мысль поэта. Создатель! Прическа на голове ее — создатель, как хороша! Далее начато: в своей Простенькая косынка была накинута косынка завязывалась узлом на стройной шейке и груди; всё в ней скромно, всё в ней — тайное чувство вкуса и музыки. Как чудесно Далее начато: ее платья и башмаков грациозна ее походка, как музыкален милый, шум ее простого платья, как хороша кисть руки, стиснутая крепко браслетом! Она говорит ему с слезой с слезкой? на глазах: “не презирайте меня, — я вовсе не та, за которую вы принимаете меня. Поглядите на меня, взгляните пристальнее и скажите: разве я способна к тому, что