вы думаете? О, нет, нет! пусть тот, кто осмелится это подумать, пусть тот…” Боже, но он проснулся. “Боже! Боже, но он проснулся. О боже, Боже! Это ужасно как болит расстроенное бедное сердце лучше бы ты вовсе не существовала, не жила в мире, а была бы создание вдохновенного художника! Я бы не отходил от холста, на котором изобразила тебя божественная кисть; я бы вечно глядел на тебя; я бы целовал тебя; я бы жил и дышал тобою, как прекраснейшею мечтою, и я бы был тогда счастлив! Никаких бы желаний не простирал далее! О, тебя бы призывал я как ангела-хранителя перед сном и бдением, о тебе бы молился я, когда бы случилось мне представить божественное и святое. Но теперь подумай, какая ужасная жизнь! Что пользы, что она живет? Разве жизнь сумасшедшего приятна его родственникам и друзьям, некогда его любившим? родственникам и друзьям, которые его любили. — Боже, что за жизнь наша? — вечный раздор мечты с существенностью!” Такие мысли занимали его беспрестанно Далее было: ни о чем он не думал даже в течение всего дня, ничего не ел почти и ожидал всё и с этого времени жизнь его приняла странное направление. Ни о чем он не думал, даже почти не ел и и только с нетерпением, со страстью любовника ожидал вечера и желанного видения. Беспрестанное устремление мыслей к одному, наконец, взяло такую власть над всем бытием его и чувствами, что желанный образ неотразимо являлся ему каждую ночь всегда почти в положении в виде противоположном действительности, потому что мысли его были совершенно чисты, как мысли ребенка. Через это сновидение самый предмет как бы более делался чистым и мало-помалу преображался. Жажда сновидений сделалась наконец его жизнью Далее начато: образ. И с этого времени самая жизнь приняла странный образ; он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал во сне спал на яву и жил во сне.. Если бы его кто-нибудь видел сидящим дома или шедшим по улице, то, верно бы, принял его за лунатика принял его за безумно задумчивого или разрушенного крепкими напитками; взгляд его был вовсе без всякого выражения, а природная рассеянность, наконец, развилась разрослась и властительно вытеснила и властительно скрыла все чувства, все движения на его лице. Он оживлялся только приближению ночи. Такое состояние неминуемо должно было расстроить его силы и самое ужасное мучение самое ужасное наказание для него было то, что наконец сон начал оставлять его вовсе. Желая спасти единственное свое счастие, он употреблял все средства, наводящие сон, и наконец, прибегнул к опиуму Далее начато: а. Жизнь его опять началась б. Любимые сновидения опять снились. Это средство сильнее всех других помогло ему и сновидения начали ему представать еще в лучшем виде. начали ему представлять еще в лучшем виде? всё это Они еще более раскаляли его мысли, и если когда-нибудь был влюбленный совершенно до безумия, стремительно, ужасно, разрушительно, мятежно, то этот несчастный был он. Из всех сновидений его одно было радостнее, прекраснее для него всех; ему представилась его мастерская, картин было множество; он так прилежно и с таким наслаждением а. он так радостно? б. он так живо и радостно? сидел с кистью в руках. И она тут. Она была его женой. Она сидела возле него, облокотившись прелестным локотком на спинку его стула на стол и смотрела на его работу. В ее глазах, томных, усталых, написано было бремя блаженства; всё в комнате его дышало раем, было так светло, так убрано. Создатель! она склонила к нему на грудь прелестную головку. Лучшего сна он еще никогда не видывал. Он встал после него как-то свежее и менее рассеянный, нежели прежде. В голове его родились странные мысли. Может быть, она вовлечена каким-нибудь невольным случаем в разврат; может быть, движения души ее склонны к раскаянию; может быть, она желала бы сама вырваться из ужасного своего состояния, Далее начато: а. неужели он б. может быть она сама возвратится к добродетели и неужели равнодушно допустить ее гибель? и неужели должна она погибнуть тогда как Далее начато: одной только стоит подать руку, чтобы спасти ее от потопления. Далее начато: меня не знает Мысли его простирались еще далее: “Меня никто не знает”, говорил он сам в себе, — “да и кому какое дело ко мне? до меня да и мне тоже нет дела ни до кого. Если она изъявит чистое раскаяние, я женюсь на ней, я должен тогда жениться и, верно, сделаю гораздо лучше, нежели многие нежели многие статские действительные статские и даже действительные советники; Пискарев уже начал, как сами читатели заметят, немного вольнодумствовать, которые женятся на своих ключницах и даже часто на самых презренных тварях. Мой подвиг будет велик: я возвращу миру прекраснейшее одно прекраснейшее его украшение”. На полях написано: Он ждал как любовного свидания с нею; там было всё его счастие; там был его весь рай, там была вся жизнь, вся ее поэзия, всё небо. Краска живости осенила мутное лицо его; он подошел к зеркалу и испугался сам впалых щек и бледности лица; тщательно начал он принаряжаться; приумылся, пригладил волоса, надел новый фрак, щегольский жилет, набросил плащ и вышел на улицу. Он дохнул свежим воздухом и почувствовал свежесть на сердце, как больной выздоравливающий, в первый раз решившийся выйти после решившийся после своей долгой болезни.
Сердце его билось страшно билось сильно, когда он подходил к той улице, на которой нога его не была со времени роковой встречи. Долго он искал дома, но память ему изменила; он два раза прошел улицу и не знал, перед которым остановиться. Наконец один показался ему похожим. Он взбежал на лестницу с сердцем, казалось, стремившимся вырваться из груди, постучал в дверь. Дверь отворилась — и кто же ему навстречу? Его идеал, его таинственный образ, оригинал мечтательных картин, та, которою он жил так ужасно, так страдательно, так сладко жил, — она, она сама стояла перед ним. Он задрожал; оригинал мечтательных картин, она, она сама; он затрепетал. он едва мог удержаться он едва не упал на ногах от слабости, охваченный порывом радости. Она стояла перед ним так же прекрасна, хотя глаза ее были заспаны; бледность усталости проступала на ее лице, уже не так свежем, но она всё была прекрасна. “А!” — сказала она, увидевши Пискарева и протирая глаза свои (тогда было уже два часа): “Зачем вы убежали тогда от меня?” Но он в изнеможении сел на стул и глядел на нее. — “А я только что теперь проснулась, меня ведь привезли совершенно без чувств, — тогда уже было 7 часов утра. Я была совсем почти пьяна”, — прибавила она с улыбкою. “О, лучше бы ты была нема и лишена вовсе языка, нежели произносить такие речи!” В этих немногих словах выразилась вся беспорядочная, вся жалкая развратная жизнь. Однакож, несмотря на это, он Однакож Пискарев решился попробовать, не будут ли иметь над нею действия его увещания. Собравшись с духом, он дрожащим голосом начал представлять ужасное ее положение. Она слушала его с внимательным видом и с тем чувством удивления, которое мы изъявляем при виде какой-нибудь неожиданной странности Далее начато: или какой-нибудь неожиданности.. Она взглянула на сидевшую в углу свою приятельницу на сидевшую в углу женщину, которая оставила свои карты и тоже слушала со вниманием нового проповедника, и улыбнулась. “Правда, я беден”, сказал наконец после долгого и поучительного увещания наш художник, — “но мы станем трудиться, Далее было: труд будет нам приятен мы станем наперерыв один перед другим стараться улучшить нашу жизнь. Нет лучше, как быть обязану во всем самому себе. Я буду сидеть над картинами, ты будешь, сидя возле меня сидеть возле него, одушевлять мои труды, шить или заниматься другим рукоделием, и мы ни в чем не будем иметь недостатка”.
— “Как можно”, — прервала она речь: — “я не прачка и не швея, чтобы стала заниматься работой”. Боже! в этих словах выразилась вся низкая, вся презренная жизнь, жизнь, исполненная пустоты и праздности, верных спутников разврата. — “Женитесь на мне”, — подхватила с наглым видом молчавшая дотоле в углу ее приятельница: — “Если я буду женою, я буду сидеть вот как”, — при этом она сделала какую-то глупую мину на жалком лице своем, причем красавица начала смеяться от души.
— “Боже! помоги мне вынесть!” — произнес отчаянным голосом Пискарев и уже готов был собрать весь гром сильного весь гром душевного, из самой души излитого красноречия, чтобы потрясти бесчувственную, замерзшую душу красавицы, как вдруг дверь отворилась, и вошел с шумом один офицер. — “Здравствуй, Липушка”, — произнес он, без церемонии ударивши по плечу красавицу. — “Не мешай же нам”, сказала красавица, принимая глупо серьезный вид. — “Я выхожу замуж и сейчас должна принять предлагаемое мне сватовство”. принять сватовство О, этого уже нет сил перенести! бросился он вон как сумасшедший бросился он вон, потерявши и чувства, и мысли. Ум его помутился. Глупо, без цели, не видя ничего, не слыша, не чувствуя, бродил он весь день бродил он весь день по городу; никто не мог знать, ночевал ли он где-нибудь или нет. На другой только день он каким-то глупым инстинктом зашел на свою квартиру, бледный, с ужасным видом, с растрепанными волосами, с признаками безумия на лице. Он заперся в своей комнате и никого не пускал, ничего не требовал. Далее начато: так что Четыре дня прошло, и его запертая комната ни разу не отворялась. Наконец прошла неделя и его комната всё так же была заперта. Бросились к дверям, начали звать его, но никакого не было ответа. Наконец выломали дверь и нашли труп с перерезанным горлом. Окровавленная бритва валялась на полу. По судорожно раскинутым рукам и по страшно искаженному лицу можно было заключить, что бритва была довольно тупа и что он долго еще мучился прежде нежели прежде еще нежели грешная душа его оставила тело. — Так погиб, жертва безумной страсти, бедный Пискарев, тихий такой тихий, робкий, скромный, детски простодушный, носивший в себе искру таланта носивший в себе такую любовь и, может быть, Далее начато: с блеском покажет? развившийся совершивший бы когда-нибудь со славою свое поприще. Никто не поплакал над ним, никого не видно было возле его бездушного трупа, кроме обыкновенной фигуры кроме пошлой фигуры квартального надзирателя и равнодушного лица городского
