улицы, и Черевик Далее было: вдруг наш вдруг почувствовал себя схваченным дюжими руками. «Вязать его! Это тот самый, который украл у доброго человека Черевика кобылу!» — «Господь Бог с вами, за что вы меня вяжете?» — «Он же и спрашивает! А за что ты украл кобылу у заезжего мужика Черевика?» — «С ума спятили вы, хлопцы! Бог знает что Где таки видано, чтобы человек сам у себя крал что-нибудь?» — «Старая штука! Зачем бежал ты во весь дух, как будто бы сам сатана за тобою по пятам гнался?» — «Поневоле побежишь, когда сатанинская одежда…» — «Э, голубчик, Далее начато: проведи не до пенька прыскочив! Обманывай других этим. Будет еще тебе от комисара за то, чтоб не пугал чертовщиною людей…»

«Лови! Лови его!» послышался крик на другом конце улицы. «Вот еще один беглец! Держите его, братцы, покрепче». Тут глазам нашего Черевика представился кум в самом жалком положении, ведомый, с закрученными назад руками, несколькими хлопцами.

«Тут чудеса завелись!» говорил один из них: «послушали б вы, что говорит этот мошенник, на которого глянь только, угадаешь так узнаешь что вор. Когда стали спрашивать: от чего бежал он, как полоумный? — „полез“, говорит „хотел“, говорит „в карман табаку понюхать, только вместо тавлинки, глядь, вытащился кусок чертовой красной свитки, от которой вспыхнул красный огонь“, и он давай бог ноги!» — «Эге, ге! Да это из одного гнезда оба. Вязать их обеих вместе!»

12

Чим, люди добрые, я винен перед вами?

За що глузуете вы надо мною так?

За що, за що? тай попустыв патiоки,

Патiоки гирких слиз, узявшися за боки.

«Может быть, ты в самом деле, кум, подцепил что-нибудь?» спросил Черевик, лежа связанный вместе с кумом под соломенною яткою на соломе «И ты туда же, кум! чтобы мне отсохнули руки и ноги, если я когда-либо когда-нибудь крал что-нибудь, кроме пирога с вареной капустой, когда мне было десять лет еще от роду». «За что же это, кум, на нас напасть такая? Тебе еще ничего, тебя винят еще, по крайней мере, за то, что украл у другого; за что же мне, непорабку небораку? недобрый поклеп, будто бы у самого себя стянул кобылу? Вместо „недобрый ~ кобылу“: кто видал на свете поклеп, да еще будто бы украл у самого себя кобылу. Видно, нам, кум, на роду уже написано быть горемыками». — «Горе Далее было: сиротам бедным нам, сиротам!» Тут оба кума принялись всхлипывать навзрыд, рассуждая о суете мира сего. Далее было: Как вдруг, вошедший в это время потихоньку Грицько помешал излиянию горести «Что это с тобою, Солопий?» сказал вошедший в это время Грицько. «Кто это так связал тебя?» — «А, здорово, Охримов сын!» вскричал Солопий, обрадовавшись. «Слава богу, хоть тебя удалось мне видеть. Вот, как видишь, наказал бог, видно, за то, что провинился пред тобою. Прости, добрый человек! Ей богу, рад бы был сделать. Что прикажешь. В старухе моей дьявол сидит…» Далее было: «Что ж», прервал его другой узник — «Полно, Солопий, говорить об этом. Что было, было то прошло», говорил парубок: «не злюсь я. Ты можешь снова свести дело на лад… свадьбу сегодня свадьбу да и попируем так, чтобы и дальние люди знали!» — «Славно, ай ей славно!» сказал Черевик, ударив руками?: «чорт возьми, если мне не так же стало весело, как когда бы как будто мою старуху ведьму москали увезли! Да что смотреть, годится или негодится так! Сегодня свадьба да и концы в воду!» — «Смотри ж, Солопий: через час я буду к тебе, а теперь ступай, там ожидают тебя покупщики твоей пшеницы и кобылы».

«Как! Разве кобыла нашлась?»

«Нашлась!»

Черевик от радости остался неподвижен, глядя вслед уходившему Грицьку.

«Что, Грицько, худо мы сделали свое дело?» сказал высокий цыган спешившему парубку: «Волы мои теперь?»

«Твои! твои!»

13

Не бiйся, матинко, не бiйся,

В червоные чобитки обуйся,

Топчи вороги

Пид ноги,

Щоб твои пидкивки

Брязчалы,

Щоб твои вороги

Мовчалы.

    Свадебная песня.

Подперши локтем хорошенький подбородок свой, задумалась Параска перед столом, в хате а. Подперши локтем хорошенькую головку, сидела Параска за столом в хате б. Призадумалась Много грез обвивалось около русой головы «Много ~ головы» вписано. Иногда вдруг легкая улыбка трогала подымала ее алые губки, и какое-то радостное чувство подымало темные ее брови, то снова облако задумчивости опускалось на ее карые светлые очи. «Ну, что, если не сбудется то, что говорил он?» шептала она с каким-то выражением сомнения на лице своем. «Ну, что, если меня не выдадут? Далее было: да и только Ну, что если… Нет, нет, этого не будет никогда не будет! Мачиха делает всё, что только ей вздумается: разве и я и я не женщина, разве не могу сделать того, что мне вздумается? Далее было: Вот какие еще новости Упрямства-то и у меня достанет. Как же он хорош! Как чудно горят его черные очи! Всё бы смотрела на него в глаза! Как идет к нему белая свитка! Жаль, что у него не слишком яркой пояс; ну, да я ему вытку после из шленской шерсти шерстяной? а может быть даже из гарусу», возбученясь продолжала, вынимая из-за пазухи маленькое зеркало, обклеенное красною бумагою Вместо «маленькое ~ бумагою»: карманное зеркало и глядясь в него с тайным удовольствием: «когда я встречусь тогда с ней, я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Нет, мачиха, полно полно бить тогда бить тебе свою падчерицу. Скорее Далее было: после дождя зацветет на камне песок взойдет и дуб будет а. будет б. станет в. головою? гнуться в воду, чем нежели я тебе кивну головою. Да, Далее начато: вот тебе я и позабыла примерить к себе очипок, посмотреть, как то он идет ко мне?» Тут встала она и, держа в руках зеркальце и наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, Далее начато: видя под собою как будто бы опасаясь опасаясь беспрестанно упасть, видя под собою, вместо полу, потолок с накладенными под ним досками, с которых низринулся попович, и полки, уставленные горшками. «Что я, в самом деле, как будто дитя маленькое» маленькое дитя вскричала она, смеясь: «боюсь ступить ногою!» И начала притопывать ногами, всё чем далее, смелее, смелее, наконец, левая рука ее опустилась и уперлась в бок, и она пошла танцовать, держа всё же держа перед собою зеркало, напевая любимую свою песню:

Зелененькiй барвиночку,

Стелися низенько!

А ты, мылый, чернобрывый,

Присунься блызенько!

Черевик заглянул в это время в дверь и, нашед свою дочь танцующею перед маленьким зеркалом, остановился, смеясь и смеялся? невиданному капризу девушки, которая, задумавшись, казалось, не примечала не могла приметить? ничего; но когда он услышал знакомые звуки песни, все жилки зашевелились в нем: гордо подбоченившись, выступил он вперед и пустился в присядку, позабыв и зачем пришел пришел он и все дела свои.

Тут громкий хохот кума заставил обоих их вздрогнуть. «Ладно! Эх, чудеса, хорошо! Батько с дочкой затеяли заране отплясывают? сами свадьбу. Ступай же скорее: жених пришел!» Далее начато: Солопий наш вспомнил Параска, при последнем слове «при последнем слове» вписано. вспыхнула ярче алой ленты, повязывавшей ее голову, а простодушный ее отец вспомнил, зачем пришел. «Ну, дочка, пойдем спешим? скорее! Хивря, Далее начато: тебя от радости, что я продал кобылу, побежала как лисица, помахивая хвостом, закупать себе плахт всяких плахт и дерюг всяких, так нужно Начато: прежде до приходу ее всё кончить». Не успела она выступить из порога хаты, как почувствовала себя в объятиях парубка в белой свитке с черными очами, который давно уже стоял на улице, окруженный танцующими «который ~ танцующими» вписано. «Боже благослови!» сказал отец, складывая их руки: «Пусть их живут, как венки вьют!» Обыкновенное приветствие у малороссиян новобрачным. (Прим. Н. В. Гоголя.) Шум послышался в народе. «Я скорее тресну, нежели допущу до этого!» кричала сожительница нашего Черевика, которую с хохотом не допускала шумная толпа в середину. «Не бесись, не бесись, жинка!» говорил хладнокровно Черевик, видя, что пара дюжих цыган овладела ее руками: «что сделано, то сделано; я переменять уж не люблю…» — «Нет, нет!» кричала Хивря: «этого-то не будет!» Но никто не слушал. Несколько пар Толпа обступило новую молодую? пару и составляло непроницаемую танцующую стенку около нее. Странное чувство овладевало душею зрителя, когда видя от одного удара смычка деревенского музыканта, всё обратилось, волею и неволею, к единству и превратилось в согласие. Угрюмые лица, на которых, казалось, век не проскальзывала улыбка, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Всё неслось, всё танцовало. Далее вписано: но, казалось, не лишены были чувства Но страннее всего было видеть старушек, на ветхих лицах которых веяло равнодушие могилы, между новым, смеющимся, беспечным! Даже без детской радости, без искры живого, которых один хмель только, как механик своего безжизненного автомата, заставил делать показать что-то подобное человеческому, они тихо покачивали охмелевшими головами и плелись, подтанцывая за веселившимся народом, не обращая даже глаз на молодую чету. И на развалине и на гробе зеленеет и лепится мох, как будто бы самое разрушение может улыбаться. Вместо «самое разрушение может улыбаться» начато: а. самое разрушение показывает? б. улыбается самое разрушение Толпа вереницей шумно передвигалась и уходила, как тени волшебного фонаря. Шум, гром, хохот, песни Далее начато: казалось слышились тише и тише. Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. Далее начато: Наконец Еще слышилось где-то топанье и что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро всё стало пусто и глухо. Не так ли и радость, прекрасная быстрая, непостоянная? и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье. В собственном эхе слышит уже он грусть печаль и пустыню и дико внемлет ему и с ужасом ему внемлет Не так ли резвые други бурной и вольной юности, по одиночке, один за одним, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело жалко и грустно сердцу, и нечем помочь ему.

БИСАВРЮК, ИЛИ ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ИВАНА-КУПАЛА

МАЛОРОССИЙСКАЯ ПОВЕСТЬ (ИЗ НАРОДНОГО ПРЕДАНИЯ), РАССКАЗАННАЯ ДЬЯЧКОМ ПОКРОВСКОЙ ЦЕРКВИ. ЖУРНАЛЬНАЯ РЕДАКЦИЯ 1830 г

Дед мой имел удивительное искусство рассказывать. — Бывало час, два стоишь перед ним, глаз не сводишь, вот словно прирос к одному месту: так были занимательны его речи; не чета нынешним краснобайным балагурам, от которых, прости господи, такая нападает зевота, что хоть из хаты вон. Живо помню, как, бывало, в зимние долгие вечера, когда мать моя пряла перед слабо-мелькающим каганцем, качая