хорошенько. Для чего и кому мы жертвуем всем. Едем! Сколько мы там насобираем всякой всячины*! Всё выкопаем. Если вы будете в Киеве, то отыщите экс-профессора Белоусова. Этот человек будет вам очень полезен во многом, и я желаю, чтоб вы с ним сошлись. Итак, вы поймаете еще в Малороссии осень. Благоухающую, славную осень, с своим свежим, неподдельным букетом. Счастливы вы. А я живу здесь середи лета и не чувствую лета. Душно, а нет его. Совершенная баня; воздух хочет уничтожить, а не оживить. Не знаю, напишу ли я что-нибудь для вас! Я так теперь остыл, очерствел, сделался такою прозой, что не узнаю себя. Вот скоро будет год, как я ни строчки. Как ни принуждаю себя, нет да и только. Но, однако ж, для Денницы* вашей употреблю все силы разбудить мозг свой и разворушить вображение. А до того, поручая вас деятельности[266], молю бога, да ниспошлет вам здоровье и силы, что лучше всего на этом грешном мире. Уведомите, пожалуйста, какую пользу принесет вам московский водопой* и каким образом вы проводите на нем день свой. Я слышал, что Дядьковский отправился на Кавказ. Он еще не возвратился? Если возвратился, то что говорит о Кавказе, о употреблении вод, о степени их целительности, и в каких особенно болезнях? Из моих тщательных вопросов вы можете догадаться, что и мне пришло в думку потащиться на Кавказ, зане скудельный состав мой часто одолеваем недугом и крайне дряхлеет. Хотелось бы мне очень, вместо пера, покалякать с вами языком, да этот год мне никак нельзя отлучиться из Петербурга. Итак, будьте здоровы и не забывайте земляка, которому будет подарком ваша строка.
Прощайте.
Ваш Н. Гоголь.
Гоголь М. И., 4 июля 1833*
174. М. И. ГОГОЛЬ. Июля 4. <1833 г. Петербург.>
Я еще не получал от вас ни одного письма, писанного вами в июне месяце. Приписывая это ничему другому, как только беспрестанным заботам, я спокоен. Не знаю только, получили вы мои письма, тоже недавно мною писанные. Теперь я принялся за перо для того только, чтобы известить вас о перемене моей квартиры. Когда будете писать, то адресуйте: В Малую Морскую, в доме Лепеня под № 97.
Будьте здоровы, бесценная маминька. Целую бессчетно ваши руки и да пошлет вам бог много хорошего.
Ваш сын Николай.
Гоголь М. И., 9 августа 1833*
175. М. И. ГОГОЛЬ. 1833 г. Августа 9 <Петербург.>
Письма ваши все я получил исправно, и даже адресованное на старую квартиру*. Очень рад, что вы здоровы, а также и сестра с моим племянником. Более трех дней, как я нахожусь в городе. До сего же времени жил за городом в Стрельне и около Петергофа. Время было довольно дурно: весь июль месяц был дождлив, дни походили на осенние. Напишите, каков у вас был этот месяц, в какой степени велик неурожай и что стоит четверть хлеба. Сделайте милость, не приписывайте мне всякого вздору*; я в первый раз слышу, и то от вас, что существует книга под названием Кулябка. Верьте, что если бы я что-нибудь выпустил свое, то верно бы прислал вам. Впрочем вряд ли будет что-нибудь у меня в этом или даже в следующем году. Пошлет ли всемогущий бог мне вдохновенье — не знаю. Не могу вам также сказать совершенно верно, буду ли я у вас будущею весною, или нет. Мое желание самое ревностное приехать, и я всеми силами буду стараться это исполнить; но всё зависит от обстоятельств. Я позабыл название инструментов, употребляемых в кожевенном деле, а письма вашего, в котором вы писали о них, никак не отыскал, и потому не осведомлялся о них. Но если вы возьмете труд опять написать названия их, то я не премину уведомить. Прощайте! Желаю вам всегдашнего здоровья и успехов во всем. Целую руки ваши и остаюсь ваш Николай.
Посылаю поклон мой Катерине Ивановне, Павлу Осиповичу и всем нашим.
Гоголь М. И., 30 августа 1833*
176. М. И. ГОГОЛЬ. СПб. Авг. 30 <1833 г. Стрельна>.
И я от вас что-то давно уже <не> получал письма, почтеннейшая маминька! Э, э, э! не завелся ли и за вами тот грешок, в котором я погряз[267] и телом и душою, то есть лень. Но я уверен, что вы никогда не были знакомы с этим грехом, или лучше добродетелью. Скорее можно подумать, что вас полюбили лиходейки-заботы и не дают вам ни покою, ни времени. Посмотрите, как расписалась наша Анна, какое она наплела к вам длинное письмо! Тут же найдете и Лизыно царапанье. Какое прекрасное время настало у нас в конце августа! дни ясные, солнечные, совершенно летние, а до того времени сделалась было настоящая осень. Я до сих пор еще не переехал в город, и хотя надписываю на письме к вам Петербург и выставляю виньетку старого Театра Большого, но, однако ж, всё живу еще в Стрельне. Я любопытен очень знать, каков у нас в Малороссии неурожай, в какой цене хлеб, и проч. и проч. Я, кажется, писал <об> этом к вам в прошедшем письме, которое, не знаю, получили ли вы.
Здоровы ли все наши? Дедушка Иван Мат<веевич>, бабушка Мария Илин<ична>, Анна Матвеевна, Агафия Матвеевна и проч. Получаете ли какие-нибудь известия об Андрее Андреевиче, что он поделывает, бедный, в Кагорлыке? Пишут ли Косяровские? Кланяюсь всем, кому только вы можете передать поклон мой. Обнимаю сестру, Павла Осиповича, Катерину Ивановну и маленького Николиньку.
Ваш сын Николай.
Гоголь М. И., 26 сентября 1833*
177. М. И. ГОГОЛЬ. <1833> Сентябрь 26. <Петербург.>
Поздравляю вас, бесценная маминька, с наступающим днем ангела вашего. Молю бога, да пошлет он вам радость, здоровье и да избавит от неприятных забот и огорчений. Сестры посылают вам конфект и присоединяют свои молитвы к моим.
Мы все здоровы и веселы, и желаем здоровья и счастия всем нашим родным и знакомым, которым искренно кланяемся.
Вечно признательный сын ваш
Николай.
Погодину М. П., 28 сентября 1833*
178. М. П. ПОГОДИНУ. Сентябрь 28 <1833. Петербург.>
Очень благодарен тебе за то, что еще не позабыл меня. Я писал к тебе назад тому месяца два. И мне очень странно, что оно не дошло до тебя, тем более, что в нем не было ни о цензуре, ни о квартальных. Я однако ж извинял твое молчание женитьбою твоею* зная, что тебе не до того. Кстати: если ты не получал моего поздравления, так позволь теперь поздравить. Я давно, еще тогда, замечал что у тебя в кабинете как-то пусто и чего-то недостает. Рекомендуй меня жене своей как человека, который, один только бог знает, как тебя любит. Я ее несколько знаю, потому что составил о ней идею: она должна быть также добра с такою светлою душою как ты. Ох братец! зачем ты спрашиваешь что я пишу, что я затеваю, что у меня написано? Знаешь ли ты, какой мне делаешь вопрос, и что̀ мне твой вопрос? Ты похож на хирурга, который запускает адской свой щупал в пылающую рану и доставляет больному самую приятную забаву: муку.
Какой ужасный для меня этот 1833-й год! Боже сколько кризисов!* настанет ли для меня благодетельная реставрация после этих разрушительных революций? — Сколько я поначинал, сколько пережег, сколько бросил! Понимаешь ли ты ужасное чувство: быть недовольну самим собою. О не знай его! будь счастлив и не знай его — это одно и то же, это нераздельно. — Человек, в которого вселилось это ад-чувство, весь превращается в злость, он один составляет опозицию против всего, он ужасно издевается над собственным бессилием. Боже, да будет всё это к добру! Произнеси и ты за меня такую молитву. Я знаю, ты любишь меня как люблю тебя я, и верно твоя душа почует мое горе. Извини меня перед Максимовичем, что я не могу ничего дать ему, у меня ничего нет, ничего совершенно для альманаха, исключая разве двух начал двух огромных творений*, на которых лежит печать отвержения и которых я не смею развернуть. Мне жаль, очень жаль[268], что я не имею ничего дать ему. Еще более будет жаль, если он подумает, что я не хочу дать ему. — Где-то Смирдин выкопал одну повесть мою* и то в чужих руках, писанную за Царя гороха. Я даже не глядел на нее, впрочем она не годится для альманаха на 1834-й год, я отдал ее ему.
Напиши мне как ты теперь проводишь день твой, что и каким образом происходит у тебя в доме. Это меня займет, я воображу, что живу у тебя и вижу тебя. Кланяйся особенно Киреевскому*, вспоминает ли он обо мне? Скажи ему, — что я очень часто об нем думаю и эти мысли мне почти так же приятны, как о тебе и о родине. Любезному земляку Максимовичу поклон.
Затем умоляя да будешь ты здоров и также вечно деятелен, целую тебя и остаюсь
Адрес мой: в Малой Морской в доме под № 97 Лепена.
Тарновскому В. В., 2 октября 1833*
179. В. В. ТАРНОВСКОМУ. 1833, октября 2-го. С.-Петербург.
Фу ты пропасть, какая скорая почта! Письмо твое, писанное в апреле, я получил в октябре. Рудановский* весною не нашел меня, в продолжении же лета не мог найти, потому что я лето и часть осени живу на даче, весьма не близко от города. Как бы то ни было, только я обрадовался письму, чертовски запоздалому. Я был очень сердит на тебя, что ты вдруг заглох и не дал никакой об себе вести. Потом сердце мое прошло. Я хотел писать к тебе, несмотря на два года антракта. Осведомлялся о твоем жительстве у дядюшки твоего, что с сладкою миною <и> у настоящего; но ни один из них не дал мне никакого удовлетворительного ответа. Дядюшка объявил, что совершил-де какой-то странный карьер* и находится, несмотря на древность фамилии, учителем в Волынской, или Литовской или Гродненской губернии. Я, зная сам, что русское землеописание есть самая неблагопристойная вещь, не утруждал его вопросом, что значит именно Волынская, и что Литовская, и что Гродненская и в которой из них должен обретаться ты и решился было писать к твоей маменьке в славную губернию Антоновку*. Но Рудановский с письмом твоим весьма во время упредил меня. Итак, ты находишься в Житомире! Житомир! Клянусь Иисусом, если мне не во второй раз только приходится произносить это имя[269]. Один раз, когда Моисеев* спрашивал урок, а другой — ныне. Житомир! у тебя, должно быть много слушателей жидов. Тебе должно удовлетворить меня подробным описанием этого города в отношении к
