рассказать, что оно такое. Я с каждым месяцем, с каждым днем вижу новое, и вижу свои ошибки. Не думай также, чтобы я старался только возбудить чувства и воображение. Клянусь, у меня цель высшая. Я, может быть, еще мало опытен, я молод в мыслях, но[364] я буду когда-нибудь стар. Отчего же я через неделю уже вижу свою ошибку? Отчего же передо мною раздвигается природа и человек? Знаешь ли ты, что значит не встретить сочувствия, что значит не встретить отзыва? Я читаю один, решительно один в здешнем университете. Никто меня не слушает, ни на одном ни разу не встретил я, чтобы поразила его яркая истина. И оттого я решительно бросаю теперь всякую художескую отделку, а тем более желание будить сонных слушателей. Я выражаюсь отрывками и только смотрю в даль и вижу его в той системе, в какой оно явится у меня вылитою[365] через год. — Хоть бы одно студентское существо понимало меня. Это народ бесцветный, как Петербург. Но в сторону всё это.
Ты спрашиваешь, что я печатаю. Печатаю я всякую всячину*. Все сочинения и отрывки, и мысли, которые меня иногда занимали. Между ними есть и исторические, известные уже и неизвестные. — Я прошу только тебя глядеть на них поснисходительнее. В них много есть молодого.
Я рад, что ты, наконец, принялся печатать. Только мне всё не верится. Ты мастер большой надувать. Пришли, пожалуста, лекции* хоть в корректуре. Мне они очень нужны, тем более, что на меня взвалили теперь и древнюю историю, от которой я прежде было и руками и ногами, а теперь постановлен в такие обстоятельства, что должен принять поневоле после нового года. Такая беда! а у меня столько теперь дел, что некогда и подумать о ней.
Кланяйся от меня всем, да скажи журналистам, чтобы думали о том только, чтобы потолще книжки были и побольше было в них всякой пестроты. А в веленевой бумаге, ей богу, не знают толку наши читатели.
Ну, прощай. Принимаюсь опять за заботы и хлопоты. Пиши скорее, хоть немного, да скорее: страниц пять, а больше и не нужно.
Гоголь М. И., 15 декабря 1834*
230. М. И. ГОГОЛЬ. 1834. Декабря 15-го. СПб.
Вчера получил я письмо ваше, маминька. Очень рад, что вы здоровы. Только вы напрасно тужите о сделанных долгах. Что ж делать? Ведь не вы виноваты, виноваты тяжелые годы*. Я почти никого не знаю, кто бы не наделал в продолжение их долгов. Жаль мне очень, что не могу так скоро сделать плана для иконостаса. Если бы вы согласились немного обождать, то я бы прислал вам. — Впрочем, вы сами виноваты: вы не прислали ни меры, [ни] величины его. Так нельзя сообразить; притом вам нужно бы было прислать рисунок прежнего, т. е. того, который хотели вы заказать. Для сметы это необходимо. Необходимо также знать число образов, длину и ширину их. По зимней дороге мне не можно быть к вам; притом я с делами здешними не раньше могу управиться, как к весне, стало быть, месяца два вы еще должны подождать после февраля. Анете и Лизе еще далеко до большого класса. Я вам и прежде говорил, что полтора <года> должны потеряться, потому что они не были так приготовлены дома, чтобы через полтора года вступить в большой класс, или их нужно было везть маленькими, или приготовленными. Впрочем, это не мешает, если они пробудут еще, время не вовсе пропащее. Они более выучатся музыке и другим искусствам.
Но прощайте! Благодарю сестру за то, что не забывает меня, и обнимаю малюток ее. Завидую очень Павлу Осиповичу, что он разъезжает себе с места на место, между тем как я сижу байбак в своей норе.
Ваш сын Николай.
Пушкину А. С., декабря 1834 — январь 1835*
231. А. С. ПУШКИНУ. <Конец декабря 1834 г. — начало января 1835 г. Петербург.>
Вышла вчера довольно неприятная зацепа по цензуре[366] по поводу Записок сумасшедшего. Но слава богу, сегодня немного лучше. По крайней мере я должен ограничиться выкидкою лучших мест. Ну да бог с ними! Если бы не эта задержка, книга моя может быть завтра вышла. Жаль однако ж, что мне не удалось видеться с вами. Я посылаю вам предисловие. Сделайте милость, просмотрите и если что, то поправьте и перемените тут же чернилами. Я ведь, сколько вам известно, сурьезных предисловий еще не писал, и потому в этом деле совершенно неопытен.
Гоголь М. И., 4 января 1835*
232. М. И. ГОГОЛЬ. 1835, генваря 4-го <Петербург>.
Поздравляю вас, почтеннейшая маминька, с новым годом! Желания мои вам известны: оне беспрерывно на моем благодарном сердце и состоят в том, чтобы вы провели остальную жизнь вашу в радости и счастии, которыми вы так достойны пользоваться, и чтобы все протекшие ваши печали исчезнули даже в ваших воспоминаниях. Время праздников и первые дни нового года я провел довольно хорошо, и тому, без сомнения, способствовали ваши материнские о мне молитвы, которые, верно, будут хранить меня и в будущем. Поздравляю от всего сердца сестру и Павла Осиповича и желая им всего хорошего, также и всем родным нашим, остаюсь благодарным
сыном вашим.
Николай.
Новостей здесь совершенно нет никаких. У вас только происходят перемены. Вы, без сомнения, известны о том, что вместо князя Репнина* будет военным губернатором граф Гурьев*. — Какова зима у вас? Я слышал, что будто вовсе нет снега. Не получали ли вы чего-нибудь об Андрее Андреевиче и о его поездке?
Пушкину А. С., январь 1835*
233. А. С. ПУШКИНУ. <Ок. 22 января 1835 г. Петербург>.
Я до сих пор сижу болен, мне бы очень хотелось видеться с вами. Заезжайте часу во втором[367]; ведь вы, верно, будете в это время где-нибудь возле меня. Посылаю вам два экземпляра Арабесков, которые ко всеобщему изумлению очутились в 2-х частях. Один экземпляр для вас, а другой разрезанный для меня. Вычитайте мой и сделайте милость, возьмите карандаш в ваши ручки и никак не остановливайте негодование при виде ошибок, но тот же час их всех на лицо. — Мне это очень нужно.
Пошли вам бог достаточного терпения при чтении!
Ваш Гоголь.
На обороте: Его высокородию Александру Сергеевичу Пушкину.
Погодину М. П., 22 января 1835*
234. М. П. ПОГОДИНУ. СПб. 1835, вторник, 22 генваря.
Посылаю тебе всякую всячину мою. Погладь ее и потрепли: в ней очень много есть детского и я поскорее ее старался выбросить в свет, чтобы вместе с тем выбросить из моей конторки всё старое, и, стряхнувшись, начать новую жизнь. Изъяви свое мнение об исторических статьях в каком-нибудь журнале. Лучше и приличнее, я думаю, в журнале просвещения. Твое слово мне поможет. Потому что и у меня, кажется, завелись какие-то ученые неприятели. Но <..> их мать!
Как поживаешь и что поделываешь? Ты всё только говоришь, а ничего не делаешь. Ну что за страм, до сих пор я не дождусь твоих лекций; говоришь печатаешь, а до сих пор еще не вышли. Неужели они[368] так велики, что[369] типографии ваши не управятся? Пожалуста, не мучь так долго. Я также думаю хватить среднюю историю томиков в 8 или 9, если бог поможет.
Раздай прилагаемые экземпляры по принадлежности.
Максимовичу М. А., 22 января 1835*
235. М. А. МАКСИМОВИЧУ. СПб. Генваря 22. 1835.
Ну, брат, я уже не знаю, что и думать о тебе. Как, ни слуху, ни духу? Да не сочиняешь ли ты какой-нибудь календарь или конской лечебник? Посылаю тебе сумбур, смесь всего, кашу, в которой есть ли масло, суди сам.
За то ты должен непременно описать всё: что и как? начиная с университета[370] и до последней киевской букашки. Я думаю, что ты пропасть услышал новых песен. Ты должен непременно поделиться со мною и прислать. Да нет ли каких-нибудь эдаких старинных преданий? Эй, не зевай! Время бежит, и с каждым годом всё стирается. А! послушай, хоть не кстати, но чтоб не позабыть. Есть некто мой соученик, чрезвычайно добрый малый и очень преданной науке. Он, имея довольно хорошее состояние, решился на странное дело: захотел быть учителем в Житомирской гимназии из одной только страсти к истории. Фамилия его Тарновский. Нельзя ли его как-нибудь перетащить в университет? Право, мне жаль, если он закиснет в Житомире. Он был после и в Московском универс<ите>те и там получил канди<да>та. Узнай его покороче. Ты им будешь доволен. — Ну! весною увидимся, нарочно еду на Киев для одного тебя.
Что тебе сказать о здешних происшествиях? У нас хорошего, ей богу, ничего нет. Вышла Пушкина История Пугачевского бунта*, а больше ни-ни-ни. Печатаются Жуковского полные сочинения* и выдут все 7 томов к маю месяцю.
Я пишу историю средних веков, которая, думаю, будет состоять томов из 8, если не из 9.
Авось либо и на тебя нападет охота и благодатный труд. А нужно бы, право нужно озарить Киев чем-нибудь хорошим. Но…
Прощай! Да неужели у тебя не выберется минуты времени писнуть хоть две строчки?
Никитенко А. В., 24 января 1835*
236. А. В. НИКИТЕНКО. Генваря 24. 1835. <Петербург>.
Мне очень жаль, что я не имел удовольствия застать Александра Васильевича дома. Я однако же оставил вам экземпляр*. Не знаю, как вам понравятся, но желаю по крайней мере чтобы они не принесли вам скуки и чтобы вы не уменьшили чрез то ко мне вашей приязни. Я не знаю, как мне поднести князю*, прилично ли мне явиться с подвязанною щекою и обмотанным горлом. Я ожидаю Вашего совета. В таком случае я уже утруждаю просьбою Вас представить посылаемый экземпляр и изъяснить князю причину моей личной неявки. Как жаль, что проклятая болезнь до сих пор препятствует и лишает меня удовольствия вас видеть. После вчерашнего выезда я чувствую себя как будто немного хуже. А мне бы нужно было о многом переговорить с Вами таком, что на бумаге как-то не может говориться.
Желая вам всегда быть здоровым, остаюсь со всегдашним моим почтением и признательностью —
Вашим покорнейшим слу<гою>
Н. Гоголем.
На обороте: Его Высокоблагородию милостивому государю Александру Васильевичу Никитенку.
Гоголь М. И., 30 января 1835*
237. М. И. ГОГОЛЬ. <1835> Генваря 30. СПб.
Благодарю вас, бесценная маминька, за поздравление меня новым годом. Дай бог, чтобы желания ваши совершенно исполнились! И чтобы мы все в этом и в будущих годах были счастливы. Очень радуюсь, что зима предвещает вам хороший урожай. Сделайте милость, не скучайте за детьми и развлекайте себя всеми силами. Вы должны себя беречь для жизни самой приятной, и это время, которое вам так кажется долго, вдруг пролетит, и мы будем
