мое искреннее участие в его утрате. Бог да сохранит вас. Если успеете, напишите хоть две строчки в ответ, адресуя в Москву в дом Талызина на Никитском булеваре.
Ваш весь Н. Г.
Еще раз прошу вас перецеловать ручки обеих графинь, Луизы Карловны и Анны Миха<й>ловны.
Армфельду А. О., май — июнь 1850*
172. А. О. АРМФЕЛЬДУ. <Май — начало июня 1850. Москва.>
Многочтимый Александр Осипович*.
Так как благодеяний о помещении сиротки не совершилось, то благоволите облагодетельствовать присылкой метрического о ней свидетельства. Хоть это и неважное, положим, благодеяние, но всё же без него девочка, что корнет без эполет — то есть не только без доброго имени, но даже вовсе без имени.
Ваш весь Н. Г.
Аксакову К. С., май — июнь 1850*
173. К. С. АКСАКОВУ. <Конец мая — начало июня 1850. Москва.>
Оказывается, что вам очень недурно съездить в Киев, Константин Сергеевич: во-первых, чтобы не обидеть первопрестольной столицы, а во-вторых, чтобы, задавши работу ногам, освежить голову, совершая путь пополам с подседом на телегу и с напуском[416] пехондачка, совокупно с нами, оттопавши[417] дорогу до Глухова, откуда Киев уже под носом, и потом, по благоусмотрению, можете устроить возврат.
Вьельгорской А. М., весна 1850*
174. А. М. ВЬЕЛЬГОРСКОЙ. <Весна 1850. Москва.>
Мне казалось необходимым написать вам хотя часть моей исповеди. Принимаясь писать ее, я молил бога только о том, чтобы сказать в ней одну сущую правду. Писал, поправлял, марал, вновь начинал писать и увидел, что нужно изорвать написанное. Нужна ли вам, точно, моя исповедь? Вы взглянете, может быть, холодно на то, что лежит у самого сердца моего, или же с иной точки, и тогда может всё показаться в другом виде, и что писано было затем, чтобы объяснить дело, может только потемнить его. Совершенно откровенная исповедь должна принадлежать богу. Скажу вам из этой исповеди одно только то: я много выстрадался с тех пор, как расстался с вами в Петербурге. Изныл весь душой, и состоянье мое так было тяжело, так тяжело, как я не умею вам сказать. Оно было еще тяжелее оттого, что мне некому было его объяснить, не у кого было испросить совета или участия. Ближайшему другу я не мог его поверить, потому что сюда замешались отношенья к вашему семейству; всё же, что относится до вашего дома, для меня святыня. Грех вам, если вы станете продолжать сердиться на меня за то, что я окружил вас мутными облаками недоразумений. Тут было что-то чудное, и как оно случилось, я до сих пор не умею вам объяснить. Думаю, всё случилось оттого, что мы еще не довольно друг друга узнали и на многое очень важное взглянули легко, по крайней мере гораздо легче, чем следовало. Вы бы все меня лучше узнали, если бы случилось нам прожить подольше где-нибудь вместе не праздно, но за делом. Зачем, в самом деле, не поживете вы в подмосковной вашей деревне? Вы уже более двадцати лет не видали ваших крестьян. Будто это безделица: они нас кормят, называя нас же своими кормильцами, а нам некогда даже через двадцать лет взглянуть на них! Я бы к вам приехал также. Мы бы все вместе принялись дружно хозяйничать и заботиться о них, а не о себе. Право, это было бы хорошо и для здоровья и веселей, чем обыкновенная бессмысленная жизнь на дачах. А если бы при этом каждый помолился покрепче богу о том, чтобы помог ему исполнить долг свой, — мы бы, верно, все стали чрез несколько времени в такие отношенья друг к другу, в каких следует нам быть. Тогда бы и мне и вам оказалось видно и ясно, чем я должен быть относительно вас. Чем-нибудь да должен же я быть относительно вас: бог не даром сталкивает так чудно людей. Может быть, я должен быть не что другое в отношении <вас>, как верный пес, обязанный беречь в каком-нибудь углу имущество господина своего. Не сердитесь же; вы видите, что отношенья наши хотя и возмутились на время каким-то налётным возмущеньем, но всё же они не таковы, чтобы глядеть на меня как на чужого человека, от которого должны вы таить даже и то, что в минуты огорченья хотело бы выговорить оскорбленное сердце. Бог да хранит вас. Прощайте. Обнимите крепко всех ваших.
Весь ваш до гроба
Н. Гоголь.
Данилевскому А. С., 5 июня 1850*
175. А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ. Москва. Июня 5 <1850>.
Ты[418] ни полсловечка не отвечал[419] мне, милый друг,[420] на мое письмо*, ни ты, ни Ульяна Григорьевна.[421] Что с вами, здоровы ли вы? Я всё время болел и вследствие того провел праздно всю зиму, что для меня во всех отношеньях, было тяжело и действов<ало> обратно[422] на расстройство моего здоровья. Опять перебираюсь на юг, на Средиземное море. Дорогу хочу сделать на Малороссию, чтобы еще повидаться с вами. Так как экипажем заводиться скучно, да и расходно по моим обстоятельствам, то я присоединился к Максимовичу, который едет отсюда в Глухов. Итак, если ты будешь в это время близ Глухова, то сделаешь большое одолжение, и себя показавши и меня подвезши. Если же тебя не случится, то обращусь с просьбой к Александру Миха<й>л<ови>чу Маркевичу, авось у него случится как<ая>— нибудь бричонка, а не то пущусь и «на телеграфе», по выраженью одного станционного смотрителя, не обращая вниманья на хворые бока. Прощай. Обнимаю тебя от всей души в ожидан<ии> обнять лично. Около 20 июня, я полагаю, мы уже будем в Глухове.
Стурдзе А. С., 6 июня 1850*
176. А. С. СТУРДЗЕ. Июня 6 <1850>. Москва.
Уже прошло два года с тех пор, как увидались мы в Одессе. Мы виделись мало: час с небольшим. Только прошлись по саду вашего приютного обиталища да едва тронулись в разговоре таких вопросов, о которых хотелось бы душе поговорить подольше. Но, несмотря на то, этот час и эта прогулка остались в памяти моей, как что-то очень отрадное. Может быть, бог приведет меня опять к вам в Одессу. Мои увеличившиеся недуги заставляют меня выехать снова куда-нибудь на юг. Не столько побуждает меня к этому самое сохранение здоровья, сколько желание найти место, где бы можно мне кончить свою работу. Голове потребно то благодатное освежение, какое бывает у меня только под небом благорастворенного климата. Нынешнюю зиму я провел в Москве очень дурно и ничего не мог работать. Благодаря[423] милосердье божье, конечно, и это дурное время было не без пользы, но как подума<ю> о том усыпленьи и бездействии сил, в какие повергают меня холод и стужа зимы, — заране<е> пробирает[424] страх. Хочу провести три зимние месяца[425] где-нибудь в Греции или на островах Средиземного моря. Где именно — на счет этот решусь, может быть, только в Одессе. Очень меня обрадуете, если несколькими строчками уведомите о себе, адресуя[426] в Полтаву, в деревню моей матери Василевку, где я пробуду, может быть, июль и весь август. Передайте душевный мой поклон Титовым*. Если Репнины* там, то очень меня обяжете, уведомивши словечком о них и передавши им также мой душевный поклон.
Весь ваш, искренно вас уважающий и любящий много
Н. Гоголь.
Гоголь М. И., 9 июня 1850*
177. М. И. ГОГОЛЬ. Москва. 9 июня <1850>.
Письмо ваше от 27 мая получил*. Говоря о переделке в доме, я вовсе не разумел совершенную его перестройку, но поправку, переборку полов, перестановку некоторых печей, перемену некоторых дверей и окон, иначе устроить сени и, наконец, щекотурку внутри. Словом, устроить дом так, чтобы вы могли в нем провести эту зиму. Хочу произвести работу при себе потому, что женщины многих вещей никак не сумеют сделать и вовсе не знают, как быть с мастеровыми и чего именно от них требовать. Для этого я занял не какую-либо большую сумму, но рублей 700, не больше, ассигн<ациями>. Можно даже употребить и до 1000. Хотелось мне именно в это лето, потому что есть у меня теперь свободное время. В будущем же году у меня будет много забот других. Если я пробуду в Малороссии, то дня три, не больше, проездом; стало быть, тогда мне не до того. Поэтому прошу похлопотать только о том, чтобы достать наемных плотников и человека два столяра, для того, чтобы в скорости произвести все те вещи внутри дома, которые я придумал для теплоты, да щекотурщиков. Расспросите только о том, как можно достать досок. Если не иначе, как из Кременчуга, то что будут стоить двухвершковые и полуторные с доставкою продающего, ибо нам высылать своих людей нельзя. Всё нужно сделать руками наемными. Хороший печник будет также нужен, но нужно, чтобы он был испытанный и действительно хороший печник. Конечно, было бы недурно[427] переделать хотя с одной стороны (с северной) пристройку[428] так, чтобы вышла лишняя комната: от этой было бы потеплей всему дому. Впрочем, это еще посмотрим при свидании, которое, если бог даст, может быть в начале будущего месяца, то есть июля.
Аксакову С. Т., 13 июня 1850 1850*
178. С. Т. АКСАКОВУ. <13 июня 1850. Москва.>
Мы с Максимовичем заедем к вам на дороге, то есть перед самым отъездом, часу во втором, стало быть, во время вашего завтрака, чтобы и самим у вас чего-нибудь перехватить: одного блюда, не больше, или котлет, или, пожалуй, вареников, и запить бульонцем.
Весь ваш Н. Г.
Иеромонаху Филарету, 19 июня 1850*
179. ИЕРОМОНАХУ ФИЛАРЕТУ. <19 июня 1850. Село Долбино.>
Ради самого Христа, молитесь обо мне, отец Филарет. Просите вашего достойного настоятеля, просите всю братию, просите всех, кто у вас усерднее молится и любит молиться, просите молитв обо мне. Путь мой труден; дело мое такого рода, что без ежеминутной, без ежечасной и без явной помощи божией не может двинуться мое перо, и силы мои не только ничтожны, но их нет без освеженья свыше. Говорю вам об этом неложно. Ради Христа, обо мне молитесь. Покажите эту записочку мою отцу игумену и умоляйте его вознести свои мольбы обо мне грешном, чтобы удостоил бог меня недостойного поведать славу имени его, не посмотря на то, что я всех грешнейший и недостойнейший. Он силен, милосердый, сделать всё и меня, черного, как уголь, убелить и возвести до той чистоты, до которой должен достигнуть писатель, дерзающий говорить о святом и прекрасном. Ради самого Христа, молитесь. Мне нужно ежеминутно, говорю вам, быть мыслями выше житейского дрязгу и на всяком месте своего странствия быть в Оптинской пустыне. Бог да воздаст вам всем сторицею за ваше доброе дело.
Ваш всею душою
Николай Гоголь. На обороте: Отцу
