стр. 516–535; А. К. и Ю. Ф. „Русская Старина“, 1902, III, стр. 641–647; Ad. Stender-Petersen. Gogol und die deutsche Romantik, „Euphorion“, 1922, XXIV и др.). Но Чернышевский был прав в том, что „пересказыванье“ Гоголем фольклорного источника устранило фабульное сходство „Вия“ с отдельными произведениями западноевропейских литератур. Для „Страшной мести“ и для „Вечера накануне Ивана Купала“ могли быть приведены параллели из Тика, для „Вия“ — нет.

Близость Гоголя к немецким романтикам сказывается не в сюжете, а в общем литературном колорите „Вия“. В изображении переживаний и впечатлений Хомы Брута, когда он несется с ведьмой на плечах, Гоголь как бы намекает на „ночную сторону человеческой психики“, которую пытался изобразить в цикле своих сказок Л. Тик. Появление Вия в конце повести соответствует развертыванью сюжета в народной сказке, но то, что в Вии и в гномах подчеркнута их близость к земле, к природе, — это сближает Гоголя с немецким романтизмом.

Одна из деталей текста „Вия“ позволяет обнаружить связь мрачного фантастического колорита повести не только с личными, но и с общественными настроениями Гоголя этой поры: с его своеобразной гражданской скорбью. Имеем в виду эпизод о впечатлении, произведенном покойницей-панночкой на Хому: „Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно-пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе“. Слова „песню об угнетенном народе“ введены в текст настоящего издания из рукописи. В подцензурном печатном тексте этот многозначительный намек был вытравлен (фраза заканчивалась словами: „запел кто-нибудь песню похоронную“).

V

В отличие от „Вечеров на хуторе“, где фантастика окружена более или менее условными (чувствительными или комическими) сельскими сценами, фантастика „Вия“ окружена сценами вполне реалистическими — изображениями бурсацкого быта и частично — быта сотниковой дворни, быта (на языке враждебной Гоголю критики) — „низкого“ и „грязного“ Бытовые страницы „Вия“, осуществляя самостоятельное художественное задание, продолжая и совершенствуя начатую в „Вечерах“ линию демократизации „высокой“ литературы, — вместе с тем даны как антитеза к фантастическим элементам повести, связанным с другим социальным материалом (поместье сотника, панночка).

Как отметил И. Анненский („О формах фантастического у Гоголя“) Гоголь „обывательской невозмутимостью“ Хомы Брута резко оттенил „демоническую фантастику“. Чем равнодушнее реальный dominus Хома, тем страшнее и трагичнее фантастические ночные ужасы, испытываемые Хомой Брутом, в церкви у гроба панночки.

В начальных эпизодах „Вия“ с изображением быта киевской бурсы и бурсаков нужно видеть отражение как личных впечатлений Гоголя от разговоров и рассказов, слышанных на Украине, так и впечатлений литературных. Непосредственным литературным предшественником Гоголя в этом отношении был В. Т. Нарежный. О популярности на Украине „Бурсака“ Нарежного (1824 г.) на ряду с „Малороссийской деревней“ Кулжинского и „Монастыркой“ А. Погорельского упоминает Царынный (А. Я. Стороженко) в разборе „Вечеров на хуторе“ в „Сыне Отечества“ 1832 г. „Описание бурсы“ в „Вии“ охарактеризовано Белинским в его статье 1835 г. „О русской повести и повестях Гоголя“ как „немного напоминающее бурсу Нарежного“. Впоследствии Ап. Григорьев в статье: „Русская литература в 1851 г.“ мимоходом высказал мысль, что „грубые, так сказать, сырые материалы“ для бурсаков в „Вии“ можно найти в произведениях Нарежного.

Исчерпывающий анализ текстуальных совпадений „Вия“ и „Бурсака“ дал Ю. М. Соколов в статье „В. Т. Нарежный“ (сб. „Беседы“, 1915, I, стр 96-109). Ср. начало „Вия“ с такой картиной Нарежного: „но лишь только раздался звон колокола на семинарской колокольне, как в бурсе раздался басистый голос консула: «Ребята! на работу»“. В „Бурсаке“ Неон Хлопотинский упоминает о „праве“ консула „пить вино, курить табак и носить усы“ (гл. II). Ср. у Гоголя о риторе Тиберии Горобце. У Нарежного: „Богословы и философы образуют сенаторов“ (гл. II). У Гоголя: „Сенат, состоявший из философов и богословов“. Общая характеристика бурсаков, как „голодных“ и „вороватых“, всегда „стремящихся к насыщению“, подсказана Гоголю, вероятно, Нарежным. Описание пения бурсаков под окнами у богатых переяславских мещан у Нарежного непосредственно использовано Гоголем. В „Бурсаке“ Нарежного читаем: „Мы остановились под окнами одного видного дома… Вступили мы на двор и стали полукругом около стола сажени за две… Начался духовный концерт“… „Концерт кончен… Когда всё утихло, то ласковый хозяин поднес философу большую чарку водки и сунул в руку сколько-то денег; по приказанию доброй хозяйки в наш мешок высыпана мерка гороха, впущена часть свинины и оставшийся от полдника большой кус жаркой говядины“ (гл. II).

В той же второй главе „Бурсака“ следует отметить эпизод похода бурсаков на огород. „По прошествии малого времени консул громко произнес: — Не правда ли, братцы, что для перемены в пище не худо было бы на вечер сварить кашу тыквенную? Все одобрили такое предложение. Тогда он возгласил: — Неон, Памфиль, Епифан и Аверкий залезут в ближайший огород и будут рвать там тыквы и что попадется, ибо всё устроено на потребу человека, а риторы Максим и Лукьян станут у забора с мешками для принятия добычи. Когда смерклось, то будущие мои товарищи в сем ночном подвиге начали приготовляться“. Дальше Нарежный изображает сцену набега на соседний огород. Ср. сходный эпизод у Гоголя.

Описание путешествия компании бурсаков, расходящихся на вакации, по хуторам, соответствует у Гоголя началу другого романа Нарежного, — „Два Ивана или страсть к тяжбам“.

С другой стороны, необходимо отметить у Гоголя ряд фактических деталей бурсацкого быта, которых нет у Нарежного. Так, у Нарежного бурсаков бьют по ладоням деревянными лопатками; по Гоголю риториков „по пальцам“ били „розгами“, богословов — „коротенькими кожаными канчуками“, что же касается „деревянных лопаток“, то они, как утверждает Гоголь, были предназначены специально для философов. Сюртуки, простирающиеся до пят, „по сие время“, описание приготовления уроков, роль авдиторов и цензоров, кулачные бои — всех этих деталей у Нарежного нет. Ю. Соколов, указав, что „у Гоголя встречаем также семинарские должности авдиторов и цензоров, у Нарежного же нет…. ни цензоров, ни аудиторов“, замечает: „Некоторое сходство (в описании облика философа, в упоминании об авдиторах и кондициях, не отмечаемых Нарежным) с деталями «Вия» мы находим в «Федюше Мотовильском», сочинении учителя Гоголя, Кулжинского, вышедшем в 1833 г.“. Н. Белозерская („В. Т. Нарежный“, стр. 108) указывает как на общий источник в изображении бурсы и для Нарежного и для Гоголя — на описание бурсы в книге Шафонского, написанной в Чернигове в 1786 г. и хотя напечатанной только в 1851, но распространенной в списках. Впрочем, по мнению Н. Белозерской, совпадения у Шафонского и Нарежного объяснимы общим объектом описания. К мнению Н. Белозерской присоединяется и Ю. Соколов, отмечающий, что „описание бурсы Шафонского далеко не покрывает картин, данных Нарежным и Гоголем“ (стр. 108).

На желание Гоголя придать повести некоторый исторический колорит указывает характеристика отца панночки, как „именитого сотника“. Гоголь этим отмечает специфическую особенность провинциального управления на Украине, в основе которого лежало полковое устройство, обратившееся впоследствии в территориальное. Хотя Гоголь называет „сотника“ „именитым“ и „одним из богатейших“, однако должность „сотника“ не принадлежала к высшим в полку. „Решительные пункты“ 1728 г. устанавливали такой порядок замещения должностей: кандидатов на сотника выбирают сотенные казаки, кандидатов на должности полковой старши́ны — полковая старши́на совместно с сотниками, представляя кандидатов на утверждение гетмана. Хотя замещение сотничьей должности должно было принадлежать казакам данной сотни однако очень часто сотники не выбирались, а просто назначались полковниками. Позднейшая инструкция Разумовского, подтверждая порядок выбора сотников, фактически передала их выбор старши́не данной сотни, а не казакам. Сотнику подчинялись атаманы, стоявшие во главе сельских „громад“ (общин); последние пользовались правами самоуправления, и атаманы были выборными.[24]

Вопрос о времени, к которому приурочено действие „Вия“, не вполне ясен. Гоголь говорит в „Вии“ о Киевской семинарии: „Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарский колокол…. висевший у ворот Братского монастыря“… „По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам“… „В торжественные дни и праздники семинаристы и бурсаки отправлялись по домам с вертепами“… „Самое торжественное для семинарии событие было — вакансии“. Хома Брут именуется „киевским семинаристом“. Умирая, панночка говорит отцу. „Пошли, тату сей же час в киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута“. Киевская семинария была открыта в 1817 году (преобразована из „преждебывшей“ Киевской академии, помещавшейся в Братском монастыре). Если считаться с тем, что у Гоголя фигурирует Киевская семинария, а не академия (в „Тарасе Бульбе“ — академия), приходится отнести время действия „Вия“ к 20-м годам XIX ст., между тем как общий колорит повести позволяет предположить, что Гоголь думал время действия повести приурочить если не к XVII, то к XVIII ст., отодвинуть его в более или менее неопределенное прошлое. Весьма вероятно, что Гоголь, говоря о „бурсе“ и „семинарии“, исходил из некоторого общего недифференцированного представления о духовном учебном заведении.

Однако некоторые детали указывают именно на академию, а не на семинарию. Так, например, Гоголь называет в числе бурсаков — грамматиков, риторов, философов и богословов. Но грамматического отделения в курсе Киевской семинарии не было. В Киевской академии XVIII ст., существовавшей до основания Киевской семинарии, действительно были не только риторы, философы, богословы, но и грамматики. В Академии середины XVIII ст. были: нижний грамматический класс, средний грамматический класс, высший грамматический класс, класс поэзии, класс риторики, класс высшего красноречия, класс философский и богословский класс (В. Аскоченский. „Киев с древнейшим его училищем“, Киев, 1856, ч. II, стр. 399–401, ср. стр. 251–254).

Что касается самого слова „бурса“, то оно в украинском языке обозначает: 1) общежитие, 2) толпа, гурьба, группа. У Гоголя в первом смысле общежитие. Слушатели Киевской академии жили по квартирам, снимаемым у мещан „по приходам“ в избах, „приходских школах“ и в „сиротском доме“. Жившие по приходским школам и в сиротском доме образовывали общежития на артельных началах, т. е. „бурсы“ в собственном смысле слова. Нарежный в „Бурсаке“ так объясняет слово „бурса“: „Есть многие сельские и иногородние отцы, кои, охотно желая видеть сыновей своих учеными, по бедности не в силах содержать их в городе, где понадобилось бы платить за квартиру и пищу. Чтобы и таковым доставить посильные способы к образованию, то помощью вкладов щедрых обывателей и по распоряжению монастырей при каждой семинарии устроены просторные избы с печью или двумя, окруженные внутри широкими лавками; на счет также монастырей снабжаются они отоплением и более ничем. Сии-то избы и называются бурсами, а проживающие в них школьники — бурсаками“.

Различая „семинаристов“ и „бурсаков“, говоря о „наследственной неприязни“ между семинарией и бурсой, Гоголь либо имел в виду антагонизм между беднотой, жившей в бурсе, и более обеспеченной своекоштной частью семинаристов, либо переносил в неопределенное время