барин так барин: мало в эти двери не войдет — такой славный.
Агафья Тихоновна. А сколько лет ему?
Фекла. А человек еще молодой: лет пятьдесят, да и пятидесяти еще нет.
Агафья Тихоновна. А фамилия как?
Фекла. А фамилия: Иван Павлович Яичница.
Агафья Тихоновна. Это такая фамилия?
Фекла. Фамилия.
Агафья Тихоновна. Ах, боже мой, какая фамилия! Послушай, Феклуша, как же это, если я выйду за него замуж, я вдруг буду называться Агафья Тихоновна Яичница? Бог знает, что такое!
Фекла. И, мать моя, да на Руси есть такие содомные прозвища, что только плюнешь да перекрестишься, коли услышишь. А пожалуй, коли не нравится прозвище, то возьми Балтазара Балтазаровича Жевакина — славный жених.
Агафья Тихоновна. А какие у него волосы?
Фекла. Хорошие волосы.
Агафья Тихоновна. А нос?
Фекла. Э… и нос хороший. Всё на своем месте. И сам такой славный. Только не погневайся: уж на квартире одна только трубка и стоит, больше ничего нет — никакой мебели.
Агафья Тихоновна. А еще кто?
Фекла. Акинф Степанович Пантелеев, чиновник, титулярный советник, немножко заикается только, зато уж такой скромный.
Арина Пантелеймоновна. Ну, что ты всё: чиновник, чиновник; а не любит ли он выпить, вот, мол, что скажи.
Фекла. А пьет, не прекословлю, пьет. Что ж делать, уж он титулярный советник; зато такой тихой, как шелк.
Агафья Тихоновна. Ну, нет, я не хочу, чтобы муж у меня был пьяница.
Фекла. Твоя воля, мать моя! Не хочешь одного, возьми другого. Впрочем, что ж такого, что иной раз выпьет лишнее — ведь не всю же неделю бывает пьян; иной день выберется и трезвый.
Агафья Тихоновна. Ну, а еще кто?
Фекла. Да есть еще один, да тот только такой… бог с ним. Эти будут почище.
Агафья Тихоновна. Ну, да кто же он?
Фекла. А не хотелось бы и говорить про него. Он-то, пожалуй, андворный советник и петлицу носит, да уж на подъем куды тяжел, не выманишь из дому.
Агафья Тихоновна. Ну, а еще кто? Ведь тут только всего пять, а ты говорила шесть.
Фекла. Да неужто тебе еще мало? Смотри ты, как тебя вдруг поразобрало, а ведь давича было испугалась.
Арина Пантелеймоновна. Да что с них, с дворян-то твоих? Хоть их у тебя и шестеро, а, право, купец один станет за всех.
Фекла. А нет, Арина Пантелеймоновна. Дворянин будет почтенней.
Арина Пантелеймоновна. Да что в почтеньи-та? А вот Алексей Дмитриевич, да в собольей шапке, в санках-то как прокатится…
Фекла. А дворянин-то с аполетой пройдет навстречу, скажет: «Что ты, купчишка? свороти с дороги!» Или: «Покажи, купчишка, бархату самого лучшего!» А купец: «Извольте, батюшка!» — «А сними-ка, невежа, шляпу!» Вот что скажет дворянин.
Арина Пантелеймоновна. А купец, если захочет, не даст сукна; а вот дворянин-то и голенькой, и не в чем ходить дворянину.
Фекла. А дворянин зарубит купца.
Арина Пантелеймоновна. А купец пойдет жаловаться в полицию.
Фекла. А дворянин пойдет на купца к сенахтору.
Арина Пантелеймоновна. А купец к губернахтору.
Фекла. А дворянин…
Арина Пантелеймоновна. Врешь, врешь, дворянин… Губернахтор больше сенахтора! Разносилась с дворянином, а дворянин при случае так же гнет шапку…(В дверях слышен звонок). Никак, звонит кто-то.
Фекла. Ахти, это они!
Арина Пантелеймоновна. Кто они?
Фекла. Они… кто-нибудь из женихов.
Агафья Тихоновна (вскрикивает). Ух!
Арина Пантелеймоновна. Святые, помилуйте нас грешных. В комнате совсем не прибрано. (Схватывает всё, что ни есть на столе, и бегает по комнате). Да салфетка-то, салфетка на столе совсем черная. Дуняшка, Дуняшка! (Дуняшка является). Скорее чистую салфетку! (Стаскивает салфетку и мечется по комнате).
Агафья Тихоновна. Ах, тетушка, как мне быть? Я чуть не в рубашке.
Арина Пантелеймоновна. Ах, мать моя, беги скорей одеваться! (Мечется по комнате; Дуняшка приносит салфетку; в дверях звонят). Беги, скажи: сейчас.
(Дуняшка кричит издалека: «сейчас!»).
Агафья Тихоновна. Тетушка, да ведь платье не выглажено.
Арина Пантелеймоновна. Ах, господи милосердный, не погуби! Надень другое.
Фекла (вбегая). Что ж вы нейдете? Агафья Тихоновна, поскорей, мать моя! (Слышен звонок). Ахти! а ведь он всё дожидается.
Арина Пантелеймоновна. Дуняшка, введи его и проси обождать.
(Дуняшка бежит в сени и отворяет дверь. Слышны голоса: «Дома?» — «Дома, пожалуйте в комнату». Все с любопытством стараются рассмотреть в замочную скважину).
Агафья Тихоновна (вскрикивает). Ах, какой толстый!
Фекла. Идет, идет! (Все бегут опрометью).
Явление XIV
Иван Павлович Яичница и девчонка.
Девчонка. Погодите здесь. (Уходит).
Яичница. Пожалуй, пождать — пождем, как бы только не замешкаться. Отлучился ведь только на минутку из департамента. Вдруг вздумает генерал: «а где экзекутор?» — «Невесту пошел выглядывать». Чтоб не задал он такой невесты… А, однакож, рассмотреть еще раз роспись. (Читает). «Каменный двухэтажный дом»…(Подымает глаза вверх и обсматривает комнату). Есть! (Продолжает читать). «Флигеля два: флигель на каменном фундаменте, флигель деревянный»… Ну, деревянный плоховат. «Дрожки, сани парные с резьбой под большой ковер и под малый». Может быть, такие, что в лом годятся. Старуха, однакож, уверяет, что первый сорт; хорошо, пусть первый сорт. «Две дюжины серебряных ложек»… Конечно, для дома нужны серебряные ложки. «Две лисьих шубы…» Гм. «Четыре больших пуховика и два малых» (значительно сжимает губы). «Шесть пар шелковых и шесть пар ситцевых платьев, два ночных капота, два»… Ну, это статья пустая! «Белье, салфетки»… Это пусть будет, как ей хочется. Впрочем, нужно всё это поверить на деле. Теперь, пожалуй, обещают и домы, и экипажи, а как женишься — только и найдешь, что пуховики да перины.
(Слышен звонок. Дуняшка бежит впопыхах через комнату отворять дверь. Слышны голоса: «Дома?» — «Дома»).
Явление XV
Иван Павлович и Анучкин.
Дуняшка. Погодите тут. Они выдут. (Уходит. Анучкин раскланивается с Яичницей).
Анучкин. Не с папенькой ли прелестной хозяйки дома имею честь говорить?
Яичница. Никак нет, вовсе не с папенькой. Я даже еще не имею детей.
Анучкин. Ах, извините! извините!
Яичница (в сторону). Физиогномия этого человека мне что-то подозрительна: чуть ли он не за тем же сюда пришел, за чем и я. (Вслух). Вы, верно, имеете какую-нибудь надобность к хозяйке дома?
Анучкин. Нет, что ж… надобности никакой нет, а так зашел с прогулки.
Яичница (в сторону). Врет, врет, с прогулки? Жениться, подлец, хочет! (Слышен звонок. Дуняшка бежит через комнату отворять двери. В сенях голоса: «Дома?» — «Дома»).
Явление XVI
Те же и Жевакин (в сопровождении девчонки).
Жевакин (девчонке). Пожалуйста, душенька, почисть меня… Пыли-то, знаешь, на улице попристало не мало. Вон там, пожалуйста, сними пушинку. (Поворачивается). Так! Спасибо, душенька. Вот еще посмотри: там как будто паучок лазит! А на подборах-то сзади ничего нет? Спасибо, родимая! Вон тут еще, кажется. (Гладит рукою рукав фрака и поглядывает на Анучкина и Ивана Павловича). Суконцо-то ведь аглицкое! Ведь каково носится! В 95 году, когда была эскадра наша в Сицилии, купил я его еще мичманом и сшил с него мундир; в 801, при Павле Петровиче, я был сделан лейтенантом — сукно было совсем новешенькое; в 814 сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам немного поистерлось; в 815 вышел в отставку, только перелицевал: уж десять лет ношу, до сих пор почти что новый. Благодарю, душенька, м… раскрасоточка! (Делает ей ручку и, подходя к зеркалу, слегка взъерошивает волосы).
Анучкин. А как, позвольте узнать, Сицилия — вот вы изволили сказать: Сицилия, — хорошая это земля Сицилия?
Жевакин. А прекрасная! Мы тридцать четыре дня там пробыли; вид, я вам доложу, восхитительный. Эдакие горы, эдак деревцо какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется поцеловать.
Анучкин. И хорошо образованы?
Жевакин. Превосходным образом! Так образованные, как вот у нас только графини разве. Бывало, пойдешь по улице — ну, русский лейтенант… Натурально, здесь эполеты (показывает на плеча), золотое шитье, и эдак красоточки черномазенькие — у них ведь возле каждого дома балкончики и крыши вот, как этот пол, совершенно плоски. Бывало, эдак смотришь и сидит эдакой розанчик… Ну, натурально, чтобы не ударить лицом в грязь…(Кланяется и размахивает рукою). И она эдак только. (Делает рукою движение). Натурально, одета: здесь у ней какая-нибудь тафтица, шнуровочка, дамские разные сережки… ну, словом, такой лакомый кусочек…
Анучкин. А как, позвольте еще вам сделать вопрос, — на каком языке изъясняются в Сицилии?
Жевакин. А натурально, все на французском.
Анучкин. И все барышни решительно говорят по-французски?
Жевакин. Все-с решительно. Вы даже, может быть, не поверите тому, что я вам доложу: мы жили тридцать четыре дня, и во все это время ни одного слова я не слыхал от них по-русски.
Анучкин. Ни одного слова?
Жевакин. Ни одного слова. Я не говорю уже о дворянах и прочих синьорах, то-есть разных ихних офицерах; но возьмите нарочно простого тамошнего мужика, который перетаскивает на шее всякую дрянь, попробуйте, скажите ему: «дай, братец, хлеба» — не поймет, ей богу не поймет; а скажи по-французски: «dateci del pane» или «portate vino!» — поймет, и побежит, и точно принесет.
Иван Павлович. А любопытная, однакож, как я вижу, должна быть земля эта Сицилия. Вот вы сказали мужик; что мужик? как он? так ли совершенно, как и русский мужик, широк в плечах и землю пашет, или нет?
Жевакин. Не могу вам сказать: не заметил, пашут или нет; а вот насчет нюханья табаку, так я вам доложу, что все не только нюхают, а даже за губу-с кладут. Перевозка тоже очень дешева; там всё почти вода, и везде гондолы… Натурально, сидит эдакая италианочка, такой розанчик, одета: манишечка, платочек… С нами были и аглицкие офицеры; ну, народ так же, как и наши: моряки… и сначала, точно, было очень странно: не понимаешь друг друга; но потом, как хорошо обознакомились, начали свободно понимать. Покажешь, бывало, эдак на бутылку или стакан, — ну, тотчас и знает, что это значит выпить; приставишь эдак кулак ко рту и скажешь только губами: паф, паф — знает: трубку выкурить. Вообще, я вам доложу, язык довольно легкий, — наши матросы в три дни каких-нибудь стали совершенно понимать друг друга.
Иван Павлович. А преинтересная, как вижу, жизнь в чужих краях. Мне очень приятно сойтись с человеком бывалым. Позвольте узнать: с кем имею честь говорить?
Жевакин. Жевакин-с, лейтенант в отставке. Позвольте с своей стороны тоже спросить: с кем-с имею счастье изъясняться?
Иван Павлович. В должности экзекутора, Иван Павлович Яичница.
Жевакин (не дослышав). Да, я тоже перекусил. Дороги-то, знаю, впереди будет довольно, а время холодновато: селедочку съел с хлебцом.
Иван Павлович. Нет, кажется, вы не так поняли: это фамилия моя — Яичница.
Жевакин (кланяясь). Ах, извините. Я немножко туговат на ухо. Я, право, думал, что вы изволили сказать, что покушали яичницу.
Иван Павлович. Да что делать. Я хотел было уже просить генерала, чтобы позволил называться мне Яичницын, да свои отговорили: говорят, будет похоже на собачий сын.
Жевакин. А это, однакож, бывает. У нас вся третья эскадра, все офицеры и матросы, — все были с престранными
