школу, в которой непонятно чему учат неясно кого — обрисовал самыми черными красками. По счастью, Алексей Михайлович сразу не поверил и репрессий предпринимать не стал. А вместо этого решил отправиться на лето в Коломенское, а уж оттуда одним днем, без излишней помпы — в Дьяково.
Это было первым везением.
Царь отлично понимал, что поднимать скандал в своей семье, да еще с наследником — нет уж, сор из избы лучше не выносить. Разобраться по-тихому…
Симеон довольно потирал ручки.
Если все сложится, как ему надо — проект прикроют, а царевич окажется во дворце, где можно будет самому настроить разочарованного ребенка на что угодно.
Не учел он двух факторов. Первым был боярин Ордин-Нащокин. Так вот получилось, что Воин Афанасьевич, его сын, был отправлен в Архангельск — и старый лис отлично понимал всю важность этого поручения.
Как-никак наследник, будущий царь. Ежели Воин ему в милость войдет, то для всего рода хорошо будет. Займет сынок со временем его место. Опять же, сына женить пора, а кто за него — такого — пойдет? С клеймом чуть ли не предателя родины своей? Ведь сбегал, как ни крути…
Зато если царевич сватом выступит — тут уж никто отказать не посмеет.
Так что боярин готов был ковром расстилаться, лишь бы его сыну никто не помешал.
Свои выступления при дворе он прекратил полностью. Вместо попыток уговорить царя делать то, что по его мнению было выгоднее для страны, он объяснял это Алексею. С картами, договорами и указами. И мальчишка слушал его. Не понимал, переспрашивал, пытался разобраться — и вместе с ним, что самое удивительное, училась и его младшая сестра.
Не ожидал такого Ордин-Нащокин от четырехлетнего ребенка, но Софья не только сама тяготела к учебе, она еще и брата тянула за собой, что есть сил. И мальчишка старался. Более того, иногда малолетка задавала такие вопросы, что старцу бы впору.
Афанасий Лаврентьевич до сих пор помнил ее шуточку про два закона. Мол, чтобы при дворе хорошо жить, надо два закона знать. Первый — царь всегда прав. Второй — если ты решил подумать иначе — смотри закон первый.
И это — ребенок?!
Впрочем, боярин был достаточно умен, чтобы держать свое мнение при себе. А заодно — приглядываться, прислушиваться, держать нос по ветру…
Способности у него были великолепные, вот он сейчас и обратил их на пользу делу. Какому?
Да-да, делу укрепления своего влияния на царевича.
Не верилось боярину, что никто не решит подластиться к Алексею Алексеевичу, пока есть время и возможность. А ведь они есть. Сейчас, пока царевич еще дитя, пока на него легко надавить, настроить в свою пользу, спровоцировать в той или иной ситуации… То, что он уехал из Кремля дало громадное преимущество, сейчас до него добраться было труднее. Но летом, когда двор переедет в Коломенское, Алексей окажется в прямой досягаемости. И вот об этом надо с ним поговорить.
А еще…
Когда при дворе появился Симеон и стал плакаться царю, Афанасий первый догадался, чем это может грозить. И всю ночь его гонец нахлестывал коня, торопясь сообщить царевичу плохое известие.
Софья только выругалась — и подумала, что надо было накормить иезуита парой ложек мышьяка. А можно и не мышьяка. Самую обыкновенную соль, крупного помола — чтоб сожрал пять столовых ложек и копыта отбросил…
Сейчас царь приедет с инспекцией, особенно если неожиданно, найдет недостатки, разгневается — или кто-то что-то не то ляпнет — и понеслась арба по кочкам. Ну погожи ж ты у меня, Самуил, земля круглая, сочтемся…
Три царевны схватились за голову и принялись на скорую руку заделывать огрехи и прорехи.
Да-да, и Татьяна тоже. На воле ей понравилось намного больше, чем в Кремле — и возвращаться она не имела ни малейшего желания. Зато отписала царевне Ирине с тем же гонцом.
И все, включая царевича, поблагодарили боярина Ордина-Нащокина за предупреждение. Теперь у них есть время. А еще… надо бы отписать обратно царю про Симеона. В лучших традициях анонимок. Да, подло, некрасиво, мерзко, но он сам начал первый. А раз так — пусть получает полной ложкой по лбу.
* * *
Царевна Ирина получила письмо вовремя, иначе и не скажешь.
Сестры (что Анна, что Татьяна) в один голос уверяли, что счастливы, довольны жизнью и вообще — не могла бы сестрица любимая…?
Ирина могла, да еще как.
Умна была царевна, этого не отнять. Самая хитрая из сестер, она стала дороже всех венценосному брату — и видела, что примерно тот же процесс происходит в отношениях Алексея-младшего и Софьи. Вот и ладненько.
Помешать можно, но не нужно, у каждого должны быть близкие люди. Она вот, брата любит, а сейчас, когда две другие сестры уехали, она рядом с ним одна осталась. И в душе, и в разуме… разве плохо? И влиять на царя могла, хоть и немного.
А сестры просили о том, что и ей было выгодно.
Сейчас все тихо, спокойно, ни ссор, ни скандалов, вернутся еще две царевны — опять брат на части рваться начнет, опять буча поднимется в тереме… не-ет… пусть остаются, где и хотят.
Письмо пришло в утро, а вечером пришел и братец любимый, сел в кресло, взглянул горестно. И поделился, мол, так и так, приехал Симеон, да такое рассказывает, что страшно становится. Не ошибку ли я совершил с Алексеем, дав сыну слишком много воли?
Не к беде ли?
Не получи Ирина письма, она бы тоже сомневалась, думала, переживала. Она же была спокойна и попыталась, как могла, успокоить брата. Хотя бы простым вопросом — а кто клепал-то?
Ах, Симеон?
А кто он такой, чтоб царского сына судить? В чем вина Алексея?
Не прислушивается?
Так и не обязан. Что с ребенком будет, ежели он с детства всяких там слушать привыкнет? Родители у него есть, а остальные — вон пошли. Ты ж, братец любимый, с ним воспитателей отправил, а Симеон — кто? Официально — не пришей кобыле хвост, так-то. Его дело было ребенка латыни учить, а он куда полез?
Сам захотел поехать?
А с какой целью? Что он вообще на Руси делает? Кто он такой? Латинянин, иезуит… хоть и ученый, а только не вся ученость на пользу идет! Кто его в Виленской академии учил? Да иезуиты и латиняне, в коих православия, что в волке — овечьего!
Не слишком ли он старается к власти приблизиться?
Можно ли ему доверять, тем более ребенка доверить? Царя будущего?
Ой ли…
Алексей Михайлович даже чуть растерялся под натиском сестры и руками развел.
Человек, божий, за просвещенность ратует… так просвещенность-то она разная бывает. Ежели на европейский манер, так они там в разврате живут! У нас девицы, чай, в строгости воспитываются, а у них? Голые титьки вывалит и пошла плясать перед мужиками? Не-ет, тут серьезно надо разобраться, почему Симеон сбежал и принес донос. Не с воспитанником попытался справиться, не Аввакума обуздать, а сразу — к царю!
Так что воинственный настрой Алексею Михайловичу на несколько дней сбили, а там и письмецо пришло от сына.
Мол, так и так, батюшка, старец Симеон, не иначе, недоброе задумал. Они тут с Аввакумом Петровичем ненароком спор затеяли — и переругались вдрызг. Вот старец и заявил, что мол, протопоп наглый еще пожалеет. Не к тебе ли он поехал? Ежели так, все в воле твоей, только сначала прошу тебя, как самого справедливого царя, обе стороны выслушать, а уж мы, как почтительные и любящие дети, любой твой приговор примем.
Алексей Михайлович призадумался. Зная по собинному другу Никону, до чего доходили дела в церкви, в благочинность религиозных деятелей он уже лет десять как не верил. Ежели все и правда просто распри между Аввакумом и Симеоном… да и пес бы с ними! Пусть собачатся, ежели им вера позволяет! Главное, что сын, вроде бы, в ересь не впал и по-прежнему отца любит. И пишет здраво.
Надо бы, конечно, съездить, но еще дела добавились.
Болела царица, болел младшенький сынок, сильно плох был любимый воспитатель Борис Морозов, плохие вести шли с войны, не хватало денег — ну и?
Тут не до разборок, выстоять бы без подпорок.
Одним словом, царевна подарила сестрам почти две недели — и ими воспользовались с избытком. Хотя все равно времени не хватало…
* * *
В Дьяково Алексей Михайлович нарочно приехал с малой свитой. Мало ли что вскроется? И только головой покачал, глядя на аккуратные строения, на занимающихся детей… Алексей его чуть ли не в воротах встретил, на шею кинулся.
— Тятенька!!!
Сына царь любил искренне, а потому растрогался, обнял.
— Ну, как ты тут, сыне?
— Тятенька, у нас тут столько всего… ты позволишь показать тебе да ближникам твоим?
Алексей Михайлович чуть заметно улыбнулся.
«Тятя, у меня игрушка эвон какая! Мячик, синенький, да с колокольчиками…»
Мальчик вырос. И играет другими игрушками. А хорошее настроение у царя и потом сохранилось.
Когда он увидел аккуратные дома. Баню, в которой раз в неделю обязательно мылись все, кто жил в школе, а то и чаще. Саму школу, где дети, сидящие и слушающие учителя, согнулись в низком поклоне при виде государя и стояли так, пока он не разрешил подняться. И ведь учились же! При нем отвечали на всяческие вопросы, а Алексей тут еще ввернул, что Симеон-от не стал их латыни учить, отказался… И храм. Маленький, но красиво расписанный, и счастливая царевна Татьяна: «Братец любимый, посмотри, что мы с девушками учинили специально для тебя, готовились, старались» — показывающая роскошные росписи и вышивки. Он уж и не помнил, когда сестра такой счастливой была. И царевна Анна, потчующая вкусными яствами, и малышка Софья (как же ты выросла за это время!) которая лезла на руки.
Все в школе были спокойны и счастливы. А что же Симеон?
Этот вопрос царь и задал своему сыну. Алексей только что плечами пожал.
— Так не знаю, батюшка. Не по нраву мы ему пришлись, верно?
— Это чем же не по нраву?
— Симеон — бяка! — радикально вставила Софья. Обижаться или сердиться на ребенка царь посчитал глупостью и потребовал объяснений от царевича. Ну и получил их. На Симеона жаловались все.
Анна считала его слишком уж скользким, Алексей считал, что Симеон не умеет заниматься с детьми, Софья вообще считала его бякой, Татьяна морщила нос, мол, Симеон, может, человек и хороший, но… тут-то он к чему?
И последней каплей стал протопоп Аввакум.
Когда оный выплыл в парадной одежде, величаво благословил всех присутствующих, а потом вдруг отмахнул земной поклон царю и стоял так, пока Алексей Михайлович ему подняться не разрешил, глаза на лоб полезли у всех.
— Прости меня, государь…
Алексей Михайлович аж онемел от шока.
