какое впечатление производит на гостей. Не привыкшие к европейскому платью, а более того, к дамам в откровенном наряде по последней французской моде, гости смущались. Опять же, ее молодость и красота служили добрую службу, а более того умение поддержать беседу. И тут — такой афронт.
Ну откуда ж бедной женщине было знать, что откровенными нарядами Алексея не удивить. Лейла по просьбе Софьи, показывалась и в более откровенных нарядах. Более того, нечто подобное было сшито всем девушкам — и они прекрасно умели их носить.
К тому же — культура движения.
Как умеют показать себя гаремные красавицы… ну, тут Мэри Гамильтон тоже было далеко до них. Одним словом — на безрыбье она была королевой, а при удачной рыбалке — не боле чем камбалой.
— Д-да… — после недолгого молчания прозаикалась женщина. Алексей чуть скосил взгляд и довольно отметил красные пятна гнева на щеках и плечах. Вот и ладненько. Выведенный из себя противник прекрасно поддается допросу.
— Венеция, ваше высочество.
— Зеркала, я так полагаю, тоже венецианские?
— Да, ваше высочество.
К такому отношению дама не привыкла. Алексей не собирался с ней любезничать, он вообще воспринимал ее, как живой справочник. А привлекательность… кто-то другой посчитал бы ее привлекательной. Алексей же… Ну, так себе. Сойдет для сельской местности.
И менять свое мнение он не собирался.
— Пойдем, сынок. Посмотрим представление.
Домашний театр боярина Матвеева вместо скамеек был оборудован мягчайшими креслами — и Алексей удобно устроился в одном из них, позаботившись, чтобы оказаться соседом отца. Да, конечно, рядом уселась рыжая Матвеевская супруга, но всегда можно было изобразить внимание к представлению — и не общаться с дамочкой.
Само же представление на Алексея впечатления не произвело. Тяжеловесные вирши, библейский сюжет… скоморохи ему понравились куда как больше.
Да, по настоянию Никона, из городов их гнали, а вот в деревнях те работали. И в Дьяково тоже. Алексей несколько раз ездил посмотреть на представления, с удовольствием рассказывал о них Софье — и та сожалела, что не сможет прийти сама. Был у них и задел на дальнейшее. Алексей, по настоянию сестры, щедро платил за представления, но после оставался — и расспрашивал скоморохов. Сам.
Узнавая, где какие порядки, кто сколько ворует, какая о ком слава идет…
Молва по стране пошла быстро, теперь многие скоморохи знали, что ежели есть какие сведения, то государь царевич за них может и монетой пожаловать. А уж что их из Дьяково не погонят — так это точно.
Аввакум ворчал, но недолго и не сильно. Алексей подозревал, что это благодаря его собственным детям, которые также воспитывались при школе. Да и вообще, априори, все, что делал Никон — для Аввакума было неприятно. Хорошо хоть сейчас поостыл, перестал на все собакой бросаться. Но зубы остались.
Ничего, придумаем что-нибудь.
Грех между собой грызться, когда столько внешних врагов!
А вот царю понравилось. Он смотрел с воодушевлением, благодарил Матвеева, да и потом, в уютных креслах, у камина — еще одно англицкое изобретение, был доволен и многословен. Алексей же…
С отцом он соглашался. А вот самого Матвеева разглядывал, как жука на булавочке. Нет, надо, надо будет его давить. Рано или поздно, но надо. Не потому, что Матвеев силен, нет. Это слабые люди боятся тех, кто сильнее. Но потому, что Матвеев преследует только свои интересы и уже пытается подмять под себя царя. Он и Алексея не воспримет никогда, как государя, для него царевич — мальчишка. А значит — ибо ломать жестко, либо просто убрать.
Скрипнула дверь и в комнату вошла девушка. Поклонилась — то есть присела на иноземный манер, прошуршало по полу белое платье.
— Не побрезгуйте, государь…
Голос был неплох. Низкий, грудной, чистый. Алексей вскинул глаза.
Полновата, бледновата, но вполне ничего девушка. Разве что глаза слишком навыкате, она из-за этого лягушку напоминает. А вот отец смотрит с удовольствием.
А девушка замерла и слова сказать не может… да что с ней такое?
Алексей недовольно фыркнул (про себя), поднялся, забрал у нее из рук поднос, мимоходом коснувшись ледяных девичьих пальчиков, и поставил на стол. А то еще грохнет… развели неумех! Вот Лейле такой и на голове носила, еще и девушкам показывала, как в танце его не сронить, на колени опуститься, подать красиво… скорее бы в Дьяково!
* * *
Наталья ждала знака от тетушки, поглядывая в глазок. Вот сложила Евдокия веер, подхватила она поднос с винами и заедками разными — и лебедушкой поплыла в комнату.
Присела в реверансе, произнесла, как учили… а потом подняла глаза — и пропала.
Потому что не осталось в комнате никого.
Ни дядюшки с тетушкой, ни пожилого полноватого человека с русыми волосами — никого.
Потому что сидел в кресле самый прекрасный мужчина из всех, что Наталье видеть довелось. Золотоволосый, синеглазый, с такой улыбкой на устах, что сердце зашлось. Прижаться бы к нему, целовать, что сил есть… а пока она ни жива ни мертва стояла, красавец у нее поднос забрал.
— А это племянница моя, Наташенька, — услышала она голос дядюшки, только вот опамятовать так и не смогла.
Кажется, что-то говорил пожилой человек, а Наталья отвечала, только вот что — она бы и не вспомнила, потому что сияли перед ней синие очи — и ничего другого значения не имело.
На подгибающихся ногах вышла — да и сползла за углом по стеночке. Слуги подхватили, в комнату унесли… и только там Наталья поняла — кого она видела.
Ведь в гостях у дядюшки сегодня были государь Алексей Михайлович и царевич Алексей Алексеевич.
Ой, горюшко девичье…
* * *
Алексей и не понял, какое впечатление произвел на юную Наталью.
Ну, девушка. И что?
Таких в базарный день на пятачок — пучок. А потому он вернулся домой и улегся спать. И назавтра уже и не вспоминал об этой мелочи.
Наталье, конечно, досталось от Мэри Гамильтон за все хорошее, но сильно ее и не ругали.
Девица ведь!
А тут — царь! Еще бы она не сомлела! Посчитали, что это от впечатлений — и на том успокоились. Беспокойны были двое.
Сама Наталья, которая горела, то смеялась, то рыдала, дрожала — и сама не заметила, как по уши влюбилась в царевича.
И ничего удивительного в этом не было.
У любой, даже самой сильной и властной, жестокой и решительной женщины есть в глубине души воспоминания. И заглянув в них, она тихо скажет — вот тут я могла сломаться. Вот на этом парне…
Наталья не стала исключением. Любовь вспыхнула ярко и живо, пожирая все доводы рассудка, как деревянные здания столицы. Нет сомнений, если бы ей дали время, она бы перегорела, передумала, успокоилась — и спустя десять лет, став женой какого-либо какого-нибудь боярина, вспоминала бы этот день с усмешкой.
Но жизнь славится своими злыми шуточками.
На третий день Алексей Алексеевич уехал обратно в Дьяково.
На пятый — царь пришел в гости к Матвееву и завел разговор.
Сначала — ни о чем. Потом — о Наталье.
— А кто, боярин, та милая девушка, которая нам прошлый раз вино подавала?
— То Наташа, Кириллы Нарышкина дочь. Взял к себе да воспитываю помаленьку.
— Отчего ж ты, боярин? Я чай, и отец ее не беден?
— Да у него еще семеро, мал мала меньше, жена от них и никуда, а что девочке в деревне делать? Е жениха присматривать нужно, государь. Не век же ей вековать! И так уж шестнадцать было, когда забрал!
— Неужто такая красивая девушка — и не сговорена? Быть не может!
— Ох, государь, красивая она, это есть, да приданного у девочки нет. а без денег… сам знаешь.
— А любовь? Неужто никто не люб ей? Быть такого не может!
— Откуда бы, государь? Да и какое у девки соображение? Это мне надо партию искать, а ее дело принять, что скажут. Но девочка она разумная, добрая, хорошей женой кому-то станет.
— Кому-то… Знаешь, боярин, сватом у тебя выступить хочу.
— Государь?
— Есть у меня на примете человек один. Богатый, не старый, правда, вдовец, да и дети у него есть, зато добрый он и Наташу твою любит.
— Ох, государь! Ежели есть у тебя такой на примете — век благодарен буду за девку…
— Есть. Да только согласится ли невеста?
— Ее дело…
— Ему нужно, чтобы и она любила.
— Поговорю я с ней, государь. Скажи мне только, о ком ты речь ведешь? Кто счастливец тот?
— Сам я жениться хочу, Артамон.
Выражение «дубиной по головушке огрели» сюда подходило как нельзя более.
Именно как дубиной, именно по головушке… Матвеев просто сидел и глазами хлопал минут пять. Зато потом не сплоховал.
Упал на колени, взвыл от радости и принялся царю руки целовать — чуть все камни в перстнях не обгрыз, а уж обслюнявил… с чувством лобызал, от всей широкой души!
Еще бы, такие перспективы!
Да боярин за них голым бы разделся, медом обмазался и на столб влез, а тут все просто так предлагают! Просто потому что Наташка царю приглянулась!
Но это у государя всякие доводы вроде люблю, ценю, жениться хочу, а у Артамона другие колесики прощелкивают.
Он окажется еще более приближен к трону.
Наталья ему благодарна будет.
Лет пять, а то и поболее, его власть будет не меньше царской.
А еще?
А если Наталья сына царю родит? Может так быть, что тот его наследником сделает? А дума боярская утвердит?
Есть, конечно, Алексей Алексеевич, но для того государь вроде как Польшу приглядел, да и мутный он. А еще…
Кирпичи — они в любом времени падают одинаково качественно. Или там ворона нагадит со смертельным исходом. Или стрельцы взбунтуются… кого им Алексей Алексеевич противопоставит? Писаришек своих?
Смешно!
Но это потом, все потом, а пока…
— Государь, такая честь! Такое счастье!!!
Минут двадцать ушло только на заверения, расшаркивания, раскланивания и умиления. И только потом мужчины перешли к делу.
Алексей Михайлович готов был хоть завтра. Вот только траур по царице выждет, хотя бы с полгодика — и сразу честным пирком да за свадебку. А чего тянуть?
Не мальчик уже!
Хотя Матвеев и уверял, что Наташу это ничуть не смутит. У них, вот, с женой разница и того больше — и счастливы! Дочка, сын… чего еще надо? Вот на слове «сын» мечты и грохнулись с размаху о жестокую реальность жизни, как разогнавшийся бегун о стеклянную стену.
В кровь и в осколки.
Поскольку подумали оба — о царевиче Алексее Алексеевиче.
М-да….
А ведь не одобрит. И высказать все в лицо не постесняется.
Да не в том бы дело, как-никак он — сын, а Алексей Михайлович — отец, поругались да и помирились. Но ведь действительно…
Так-то все звучит прекрасно.
Полюбил, женился, вдовец…
А в реальности?
