схватят желтоглазого верные ему люди — и только нож взблеснет. Ни к чему такие свидетели…
* * *
Матвей скользнул тенью по улице. Все были уже на месте, ждали только его.
Нет, сейчас его не убьют. На него надо еще указать.
Игра такая.
Его попробуют убить, он попробует уйти.
Только вот сегодня на его руках хватает козырей.
Боярин уже ждал в трактире. Там сегодня было непривычно тихо. Так сидела за одним столиком компания вполне привычных людишек — то ли ворье что отмечает, то ли разбойники. Спал в углу, завернувшись в доху какой-то пьяный, еще один храпел, уткнувшись мордой в стол. Ну и Матвеев… Мужчина подсел к нему, ухмыльнулся.
— Доволен ли, боярин?
— Доволен.
— Что лекари говорят?
— Что только молитва поможет.
— Яд они уже распознали?
— Ты еще и ядом..?
— Боярин, царского сына так легко не убьешь! Мне царапины хватило бы, я ядом болт смазал. Сгорит теперь в два-три дня, если еще не…
— Вот твои деньги.
Матвеев положил на стол несколько тяжеленьких мешочков, которые приятно звякнули.
А в следующий миг…
Таверна осветилась ярко-ярко, словно днем.
— Как приятно что тебя так высоко ценят, — голос был молодым, с издевкой.
В дверях стоял Алексей Алексеевич, ухмылялся насмешливо. А за его спиной теснились казаки.
Да и пьяные…
Один скинул доху — и оказался Гришкой Ромодановским. И смотрел он так… Матвеев видел, что не пощадит.
Второй поднял голову со стола — и с ужасом понял боярин, что это Стрешнев! Который тоже уже давно не любил Матвеева.
Да и пьяные вдруг оборотились вполне трезвыми солдатами, скинули лохмотья с плеч, сверкнули мундиры — и по тому, как вскочили они, как вытянулись, понял Артамон Матвеев, что уйти ему не дадут.
Неужели все?!
Совсем все?!
Прорываться?
Кошели полетели со стола под ноги солдатам, сам Матвеев схватился за клинок, но ничего сделать уже не успел. Матвей кинулся ему в ноги, спеленал, навалился…
И оказалось слишком много всего для боярина.
Взвыл Матвеев, на полу дугой выгнулся, пена изо рта пошла… Люди в сторону отскочили, Алексей Алексеевич смотрел на припадок спокойно и холодно. Потом, когда перестало боярина в дугу скручивать, кивнул.
— Взять — и в судный приказ его. Пока в Московский, а там и до Володимирского дело дойдет. Да стеречь, чтоб не сбежал или чего над собой не учинил!
А сам вместе с боярами отправился к отцу.
Алексей Михайлович был не просто грустен — тосклив и печален. Но бояр выслушал честь по чести.
Да, были там. Да, слышали все, как платил Матвеев татю за убийство твоего, государь, наследника. Нет, то не помрачнение ума, в своем уме он был.
Нет, ошибки быть никакой не может.
Уж прости нас государь, что вести черные принесли…
Алексей Михайлович простил. И Алексея слушал спокойно — внешне, а в душе буря клокотала. Боль там билась. Волнами накатывала, отступалась, рвалась, закручивалась злыми черными жгутами — в клочья душу полосовала.
За что?!
Ведь все дал другу! Ан нет!
Что Никон, что Морозов, что Матвеев… одного куста волчья ягода, твари гнусные… все им хотелось править поперед царя, все в свою сторону тянули… да за что ж с ним так?
Неужто человеческого участия нет на свете?!
Алёша на отца поглядел — и не стал затягивать. Отчитался кратенько, да и улизнул. Алексей Алексеевич остался один. Сидел, смотрел невидящими глазами на пламя свечи… а спустя минуту дверь отворилась.
Тихой тенью скользнула Любушка, у ног опустилась, за руку взяла.
— Не рви себе сердце, любый мой. Верь, не одно зло кругом. Вот дети у тебя замечательные, я у тебя есть…
Алексей Михайлович смотрел — и постепенно отступали куда-то когти тоски, схватившие сердце. А ведь и верно.
Дети у него хорошие.
Алёшка вообще чудо растет. Ведь понял, что плохо ему сейчас. И наверняка — он сейчас к нему Любушку прислал. Царевны…
Марфиньку замуж выдать можно. Вишневецкий, хоть и католик, а все ж рядом Речь Посполитая и Русь. Надобно им рядом стоять. А там, кто знает, Алёшка умница. Может, со временем и подомнет под себя соседей. Уже сейчас такое придумать…
Хороший у него сын!
Опять же, время сейчас выгодное, пока Матвеева ломать будут, бояре и пискнуть не посмеют — забоятся слово поперек сказать.
А что с Матвеевым… ну так что ж, дело житейское.
По трудам тебе, боярин, и награда будет. Дыба да плаха.
* * *
Софья расцеловала брата, перевела дух.
— Вот надо тебе было самому туда лезть?
— Так ежели не я, то кто?
— А вот некому, да? Некому? Уж скажи честно, что с Матвеевым ты хотел рассчитаться за все его пакости!
— А хоть бы и так! Не читай нотаций, Соня! Я тебя не за то люблю!
— Что, если ругать начну — так разлюбишь? Ах ты негодяй малолетний! — Софья с удовольствием огрела брата подушкой, выплескивая напряжение. Алексей, не долго думая, ответил ей тем же. Ваня Морозов попытался возмутиться, но тут же его приласкали с обеих сторон и он включился в битву, закончившуюся геройским разгромом горницы.
К тому же одна подушка треснула — и теперь три подростка чувствовали себя чудесами в перьях. Но довольными.
— Что с Матвеем делать будем? — первой пришла в себя Софья.
— Матвей? Волчара тот?
Иван чуть кашлянул, привлекая внимание.
— Да Ванечка?
— Мама сказала — ежели пожелает, может у нее оставаться.
— Вот как?
— Она хоть и решительная, да в доме тяжко без мужчины. Приказчик ей нужен, прежний заболел сильно…
— Надо ему предложить, — решил Алексей. — Коли согласится — быть по сему.
И к удивлению ребят — Матвей согласился.
Трактир ему держать не хотелось, торговать или воевать — тоже, к казакам — не привык он приказам подчиняться, не та натура. А здесь почти свобода. Да и…
Феодосия, как ни крути, женщина интересная, яркая… мало ли что у них сладится? Ваня, например, на это очень надеялся. Отлично разбираясь в людях, он слышал легкую дрожь в мамином голосе, когда та говорила о ночном госте. И неспроста была та дрожь, ой, неспроста…
Не запирать же ей себя на веки вечные?
* * *
Ох и веселое время — Масленница!
Старую зиму провожают, новую весну встречают! Гуляния кругом!
Соломенные куклы, колядки, блины, веселье — и та особенная атмосфера праздника.
Тем страннее и страшнее была телега, везущая человека на казнь. Медленно, очень медленно проскрипела она колесами к Болоту[26].
Две кумушки переглянулись. Обе краснощекие, симпатичные, веселые, явно купеческие жены али дочери…
— Матрена, что это?
— Ой, Луша, это, говорят, боярин Матвеев.
— Как?!
— Да, мне вчера все Сенька рассказал! Он же у меня подьячий в Московском приказе…
— Расскажи, голубушка? Не таи!
— Тут дело темное, государево. Помнишь, когда по Москве слух прошел, что Алексея Алексеевича тати убили? Государя нашего, царевича?
— Ой, помню! Я потом всю ноченьку не спала, молилась за него! Хороший он! Дай ему Бог…
— Вот. А Сенька мне потом рассказал, что Матвеев этого татя нанял.
— За что ж он так?!
— Да вот! Опаивал он царя зельями заморскими, девку свою ему подсунуть хотел, колдовку чернявую!
— Вот! А царевич узнал об этом! Да и отца своего отвел…
— И?
Матрена слушала с горящими глазами. Луша сплетничала увлеченно…
— Матвеев тогда и задумал царевича порешить! Да только не удалось ему ничего! Говорят, убивец выстрелил, да только государь наш сыночка отмолил. Лекарь заморский уж и не надеялся, что царевич оживет, а вот государь как узнал, так сразу в храм бросился. И молился там.
А наутро и оказалось, что оживел царевич!
— Чудо-то какое!
— Не иначе, благословение на нем… А убийца тот, как узнал, в ноги государю бросился, во всем покаялся… царь его и отослал в монастырь дальний, ажно на Соловки!
— Да что ты!
— А Матвеева пытать приказали нещадно, чтобы сообщников выдал…
— Назвал он их?
— Ой, Мотря! Я уж как Сеньку не пытала, а он все одно — молчит! Говорит, за такое дело государево мы с ним можем оба голов лишиться…
— Ой! — Матрена схватилась за щеки. — Неужто ж такие негодяи по земле нашей ходят?!
— Ну, одним-то сегодня меньше станет, — Луша говорила вполне рассудительно. — Сама видишь, Матвеева казнить повезли…
— Говорят, что четвертуют его, как татя, культи смолой прижгут, а что останется — на кол посадят!
Матрена в ужасе зажмурилась.
Лукерья усмехнулась. Пока подруга не видела — можно было. Лукерья-то она, Лукерья, а только не простая бабенка. Одна из воспитанниц царевны Софьи.
Сама их царевна с улицы взяла, воспитала, заботилась — и они ей благодарностью ответили. А позднее уж, когда познакомилась Луша с простым писарем Сенькой, когда полюбила его — отпустила ее царевна. И приданное дала, хватило дом себе прикупить. И Сеньку царевич милостью своей не оставил, тот из простого писаря уже до подьячего дорос…
А взамен что?
Да мелочи.
Вот так с Матреной посплетничать, еще с кумушками — это пустяки. Зато сейчас еще несколько десятков людей ту же сплетню повторяют. Скоро все на Москве знать будут про Матвеевское коварство, подхватят, понесут, да еще и разукрасят…
Луше для своей благодетельницы такой мелочи не жалко.
Ну и еще одно. Ежели увидит она кого, годного в царевнины воспитанницы — мимо не пройти.
Разве то в тягость?
Мотря открыла глаза, опять принялась выпытывать — и Лукерья привычно украшала сплетню страшными подробностями, словно на калаче завитушки делала.
Да разве это большая цена за счастье? За спокойную жизнь рядом с любимым человеком? За детей, которым в жизни нищеты и голода знать не придется?
Дай Бог здоровья и царевне, и царевичу…
* * *
Михайло Корибут думал не слишком долго.
Замириться с Русью через брак?
Да о таком только мечтать можно!
Согласен?
Да!!!
Но поторговаться стоит…
Вот с той точки зрения весь диалог и велся. Марфа срочно учила все, что может ей понадобиться. Софья к ней заходить боялась — еще задушит благодарностью-то… Это она мелочь, Марфа же девушка статная и красотой ее Бог не обидел. Но сестренку она так и норовит в объятиях стиснуть. Еще бы!
Все, что Софья ей в ту ночь за разговором обещала — все сбылось. С лихвой сбывается!
Королевич заморский к ней посватался, да какой!
Портрет прислал!
Кудри черные, взгляд орлиный, стать, опять же…
И поди, объясни девочке, что на таких портретиках и козла — орлом нарисуют!
Софья иллюзий особых не питала, знала, что Марфе тяжко придется, ну да ладно, справится, никуда не денется. Любой женщине в мужнином дому радости поначалу мало бывает. Поедут с ней четыре девочки в свите, потом вернутся. А то и замуж в Польше выйдут… там уж что и как сложится — Бог весть.
Ладно, это дело житейское…
Впрочем, Михайло обнаглел до того, что предложил в качестве приданного дать за Марфой часть
