заглянуть пытался – кстати, заведомо бесполезное дело. Первой моей покупкой стали плотные и тяжелые шторы, через которые никто и ничего не увидит, хоть ты голой пляши.
Пришлось открыть дверь и втащить мальчишку внутрь.
Пакость малолетняя! Это ж надо себя так довести! Если б еще часа два просидел, мне бы его пришлось своим даром лечить, и кто знает, что бы он понял!
Я ругалась, растирая его винными выморозками, ругалась, заливая в мальчишку настойки, ругалась, заворачивая его в теплые шерстяные одеяла и укладывая третьим к болящим товарищам. Да так душевно, что портовый малек слушал меня, как песню.
Пара подзатыльников ему тоже перепала – для профилактики глупости. Авось, чего в голове прибавится!
А ведь я и двух часов этой ночью не проспалаа-а-а-а-ууу. Придремать, что ли, в кресле?
Так я и сделала, подумав, что если кто-то явится на рассвете и разбудит меня, убивать буду мучительно. И плевать на дар – это уже выше человеческих сил.
Слава Сияющему, хоть жены пострадавших оказались умнее мальчишки. Мне удалось проспать малым не до восьми утра. Приходил молочник, оставил кувшинчик с молоком у калитки, не разбудив меня – у нас так бывало. Мы давно договорились, что если я сплю, он просто оставляет молоко, а деньги я ему отдам назавтра.
Хоть и небогатый тут квартал, а и я не голытьба. Лекарь – это верное дело в руках.
Ох, бабушка, какое ж тебе спасибо, что ты меня учиться наставляла. До сих пор твой голос помню.
Все, все можно потерять. Был у тебя титул – и нету, был дом – и уйти пришлось, были деньги, власть, положение в обществе – все, все в один миг развеялось туманом. А вот то, что у тебя в голове, да в руках – то всегда с тобой останется. Всегда кусок хлеба принесет, с голоду не помрешь.
Я когда-то еще улыбалась на эти бабушкины рассуждения… дурой была. Верно говорят, придет беда – узнаешь цену. И себе, и своей жизни, и своему опыту. Жестоко, но верно.
В восемь утра проснулся Мэт Шаронер.
– Где я!? Что со мной!?
А глаза ясные, а выражение лица вполне бодрое, скоро бегать будет. Оно и неудивительно, я в него столько силы влила, что самой до сих пор тошно. Но надо поторопиться, пока он встать не попытался или головой подергать. Я хоть его и уложила на специальную деревянную лежанку, а все одно – ни к чему сейчас дергаться.
– Лежите смирно, господин Шаронер. Вам пока вредно резко двигаться.
Мужчина послушно скосил на меня глаза и замер, не шевеля ни рукой, ни ногой.
– А вы кто?
– Я Ветана, лекарка. Меня вчера позвали в порт, вас ящиком оглушило.
Мэт напрягся, явно вспоминая.
– Да, я не успел увернуться, меня в плечо ударило, и, кажется, по шее… Что со мной?
– Ключица сломана, а так – повезло. Вы что помните?
Мэт сдвигает брови.
– Не помню. Ударило, сильно, помню, голова откинулась… все…
Тогда, видимо, он перелом шеи и заполучил. Хорошо, что не помнит.
– И все?
– Д-да…
– Меня вас лечить позвали, я сюда перенести приказала, решила ночь сама приглядеть, мало ли…
– А почему вы?..
– Потому что ваш портовый лекарь нализался до потери памяти.
Мэт опустил веки. Кивать лежа не получалось.
– Понимаю. Спасибо, госпожа Ветана.
– Работа у меня такая, – проворчала я. – Как вы себя чувствуете?
– Не знаю. Голова болит.
Я коснулась шеи мужчины, посчитала пульс.
– Ничего страшного. Посмотрите на меня, теперь на свет, теперь опять на меня…
Зрачок послушно расширяется, сужается, опять расширяется. Проверила на всякий случай оба зрачка. Отлично, сотрясения мозга нет. То ли и не было, то ли я ненароком вылечила, все возможно.
– Голова кружится?
– Н-нет…
– Шея болит?
– Немного…
– Подвигайте руками, только несильно. Так, теперь ногами… Отлично!
Мэт послушно выполнял все мои просьбы, а я с удовольствием наблюдала, как он двигается. А только подумать, что этот здоровый молодой мужчина мог на всю жизнь остаться парализованной колодой. А мог бы, обычный-то лекарь ничего бы сделать не смог, даже если и распознал бы болячку. Эх, вот ради таких минут и живешь на свете.
– Сегодня вам бы еще не двигаться, а завтра домой пойдете.
– Отлично! А я один?..
– Еще Нот Ренар. Но ему повезло куда как меньше.
– Что случилось?
– Ноги лишился, – я пожала плечами.
Мэт аж дернулся.
– А я…
– Вам повезло. Но если будете дергаться, я за последствия не ручаюсь.
Мужчина послушно застыл.
– Скоро ваша жена прийти обещалась. И Шими – знаете такого?
– Шими? Мальчишка? Малек?
– Он самый. Глаза осторожненько скосите, вон в ту сторону.
Мэт так и сделал и увидел кокон из одеял. При достаточном напряжении фантазии в нем можно было опознать Шими. Вихор точно его торчал.
– Что с ним, госпожа Ветана?
А сколько тревоги в голосе, а? Кажется, у мальчишки таки будет дом и семья. И заботливый отец.
Бывает и такое. Прикипаешь к ребенку, и вовсе он уже даже не чужой, а почти твой собственный. Разве родство по крови имеет значение там, где есть родство по духу?
– Все будет в порядке, – ворчливо отозвалась я. – Проснется и опять бегать буудет. Но я бы на вашем месте его выдрала.
– За что?
Мелкий паршивец уже не спал. Я посмотрела на него с угрозой.
– За то, чтобы не подслушивал – раз. Чтобы не шлялся по ночам – два. И тем более не шлялся под чужими окнами – три. Переживал он, видите ли. А спокойно пойти, выспаться и прийти с утра никак не мог. Боялся, видимо, что я вас за ночь убью и съем.
Шими густо покраснел. Мэт скосил глаза, определяя, где лежит мальчишка, потом протянул руку и притянул к себе сверток.
– И стоило бояться, малыш? Госпожа Ветана хорошая…
– И руки у нее замечательные. От них прямо теплом тянет, – Шими уткнулся под мышку грузчику, только нос торчал. Ах ты, поганец!
– Посмотрим, чем от моих рук тянуть будет, когда я тебя за уши оттаскаю, – пригрозила я.
– Вы только грозитесь. А так вы добрая…
Конечно, из-под такой защиты мальчишка мог и дерзить. Я погрозила ему пальцем.
– Выздоровеешь – разберемся.
Ответом мне стала нарочито наивная улыбка. Пришлось вздохнуть – и вернуться к своим делам. Лекарь почему-то всегда занят. То в огороде с травами, то в лаборатории, готовя лекарства, то с больными, которых надо, кстати, обтереть, подставить судно, повернуть, перетряхнуть постель…
А домашние дела тоже никто не отменял. Убрать, постирать, сварить… И есть хочется.
Ничего, сейчас простокваши с хлебом и сыром глотну – и достаточно. И молочка поставлю сквашиваться. С моей работой желудок подсадить легче легкого, то приготовить не успеешь, то съесть некогда, целый день на ногах, в бегах… А простокваша для желудка самое милое дело.
Кстати, явилась и жена Мэта. И глядя, как она вьется вокруг мужа, как с теплотой поглядывает на Шими, я подумала, что мальчишку они рано или поздно возьмут к себе. И ему будет неплохо в этой семье. Просто шаг сложный. Своих двое, этот – третий, да и все ж живой человек, не щенок или кошка…
Накаркала.
У калитки скучковались четверо детей лет по семь-восемь. Стоят, смотрят, глазенки заплаканные… три мальчика и девочка, один из мальчиков держит какой-то сверток.
– Госпожа Ветана, помогите пожалуйста!
И как тут откажешь?
– Что случилось?
– Господа Ветана, у нас Муся помирает. Она под карету попала…
– А отец сказал, чтобы мы ее на свалку отнесли, пусть там подыхает…
И слезы градом.
– Что за Муся?
– Вот…
Старший из мальчишек протянул мне грязную тряпку, в которой лежала кошка. Пока еще живая.
Некогда это было симпатичное трехцветное животное, еще молоденькое и явно игривое. Бело-черно-рыжая шерсть, затуманенные болью зеленые глаза, пушистые лапки… сейчас на мордочке и белом галстучке запеклась кровь, дышала она с трудом и жива была еще чудом.
И как тут откажешь?
Когда пять пар глаз смотрят на тебя с одинаковой надеждой? Ты ведь большая, сильная, ну помоги же нам! Пожалуйста! Ты же взрослая! Неужели и ты нас разочаруешь?
М-да, если бы их отец знал, какую боль он причиняет детям, предлагая выкинуть кошку на помойку… А, ничего он все равно не поймет. До краба тупых животных, которые выросли, а людьми так и не стали!
– Мы вам заплатим, – всхлипывает девочка. – Вот!
На грязной ладошке три медяка. Целое состояние для малышни. Судя по одежде, они не из богатой семьи. Я мягко складываю пальчики малышки в кулачок.
– Не надо денег. Пойдемте в сад, посмотрю вашу Муську.
Да, снимать этот дом достаточно дорого, но тут есть несколько комнат и есть маленький садик на заднем дворе. Несколько деревьев и три грядки, на которых я могу сама выращивать и лекарственные травы, и зелень к столу. Так что он себя окупает. Да и высокий забор не дает соседям пристально вглядываться в происходящее.
Дети доверчиво потянулись за мной.
Я шла впереди и прощупывала кошку своим даром. М-да…
Помирает животинка. У нее внутреннее кровотечение, ребра сломаны и пробили легкое, что сюда донесли – уже чудо.
И что делать?
Отказать детям?
Пусть умирает, подумаешь – кошка! Новую заведут! И вообще, всех не пережалеешь! И спасать какую-то тварь… Не человек ведь! Сколько их по улицам бегает? На всех ни времени, ни сил не хватит…
По пальцам, которые зарылись в длинный мех животного, побежали крохотные искорки.
– Ребята, вам можно доверить важную миссию?
Пока я еще это контролирую. А спустя пару минут процесс уже будет не остановить.
Четыре пары глазенок смотрят с таким доверием, что я понимаю – придется лечить. Уговаривай себя, не уговаривай, а надо.
– Вы сейчас пойдете на кухню. Там стоит кувшин с молоком. Вот чтобы каждый выпил по стакану. И съел по ломтю хлеба с вареньем. Оно в буфете. Достанете. А потом я сама к вам приду с Муськой. Не нужно мне мешать ее лечить, ладно?
Сияющий!
И такой надеждой светятся глазенки! Да будь оно все проклято! Разве можно в такой ситуации отказать? Убить в детях веру в хорошее?
Я сажусь в уголке садика, который не просматривается из соседских дворов. Хозяин посадил на заднем дворе четыре яблони почти рядом. Теперь они выросли, сплелись кронами, и образовали нечто вроде природной беседки, в которую поместились крохотный столик и два стула. Там меня почти не видно, если не вглядываться. Ну, будем надеяться на лучшее.
И я отпускаю свою силу на свободу.
Она льется легко и спокойно. Находит повреждения в тельце кошки, а животинка замирает у меня на коленях, чувствуя, как прекращается боль, как расправляются смятые жестоким ударом ребра, как очищаются легкие… потом она начинает кашлять кровью, сплевывая ее
