все что она делает — будет помечаться крестом. Красным. А захочет она раскрывать свое инкогнито — или нет…
Разберемся!
Пока Лилю устраивало то, что мастера готовы были за нее в огонь и в воду. Раньше никому не приходило в голову объединить их усилия, а она смогла. И получила хорошее стекло. Пусть маленькое, всего размером с ладонь — больший участок получить не удалось, но даже такое зеркало было прорывом!
Особенно когда она показала, что может быть и зеркало… серебрить металл здесь давно научились. Посеребрить одну из поверхностей стекла и покрыть черной краской — было несложно. И в Иртоне на свет появилось первое стеклянное зеркало, которое Лиля без размышлений забрала себе.
И на память — и хотелось ведь посмотреть на себя…
А результат радовал.
Из зеркала на нее смотрела весьма симпатичная особа.
Полная, да. Да, пара подбородков явно лишняя.
Но уже не безобразная гора сала, нет. При росте примерно метр семьдесят, Лиля дала бы себе килограмм девяносто. Ну может быть восемьдесят пять. Но лишняя вода уже ушла. Оставался плотный жирок на достаточно узкой по ее меркам кости. Ну что — еще килограмм десять — и почти красотка?
Больше как-то худеть не хотелось…
Хотя с таким режимом жизни…
Помотайся то на уроки, то в стеклодувную мастерскую, то к швеям, которые тоже кружева просто так не сплетут (это кажется, что все просто, а на деле — возьмись! Рехнешься!), то на конюшню, то к лекарю, то…
Лиля сильно подозревала, что поправиться ей не грозит. Наоборот — можно плюнуть на диету и жрать все подряд.
А то скоро на овощах ноги таскать перестанешь.
***
Ганц Тримейн это же время провел в Иртоне, допрашивая всех, кто подвернется на глаза. И с грустью констатировал, что дело хуже, чем казалось вначале.
Истеричных баб хватало всегда. И лучший метод обучения для них был указан еще Эдоардом третьим. Плетью по заднице.
Только вот Лилиан Иртон не была истеричной. Она была по уши занята, так, что иногда даже не обедала. С рассвета и до заката. Вставала присутствовала на службе, занималась дочерью, хозяйством, беседовала с чужеземным лекарем… единственное увлечение, которое не одобрял Ганц — стеклодувные мастерские. Но это не так страшно. Стекло — продукт ценный.
Она ни разу больше ни на что не пожаловалась. А вспоминая ее рассказ, Ганц убедился, что она и не преувеличивала. Старые слуги, как один, показывали, что графиня была тихой и скромной. Сидела у себя в комнате со служанкой, молилась, вышивала, ждала приезда супруга — и все.
Да, хозяйством она не занималась. Так и господин граф… он замечательный, лучше господина и не пожелаешь…. Только вот приезжает редко, пастера к нему не пустили, налоги драл в четыре руки (аналог трех шкур, прим. авт.).
А так граф — замечательный, дай Альдонай ему здоровьичка.
Суммируя все, у Ганца получалась такая картина.
До потери ребенка (долгожданного) это была тихая девочка. Сидела себе сиднем, вышивала вышивки, на мужа не жаловалась, хотя и имела право. Судя по опросам служанок — граф женой откровенно пренебрегал. Наезжал раз в три-четыре месяца, хамил, ни во что не ставил, а после его ночных посещений графиня часто плакала.
Ну, последнее, дело семейное, но если жену видеть три раза в год — наследника ты толком не сделаешь. Это факт. И какая б она ни была — она твоя жена. И уважение ей ты выказывать пред слугами обязан, согласно титулу, а не так, чтобы все знали о твоей неприязни…
Такое тоже, мягко говоря, не одобрялось. В спальне — все между вами двумя, ваше личное дело. Но не на людях. Твоя жена — это твоя вторая половина, Альдонаем дарованная, если ее не уважать — это и себя не уважать…
После потери ребенка тихая девочка едва не умерла. И взбеленилась.
Тоже неудивительно. Иные и с ума сходили. А тут безумия не видно. Наоборот, все очень правильно. Хотя нет. Не все. Выгнать вора-управляющего — решительно неправильно. Надо было его в подземелье и на допрос с пристрастием. Но… кто бы этим занимался? Дружину-то распустили за несколько месяцев до того.
Так что пока Лилиан Иртон сделала все правильно. Она не знала, пришлет ли ей кого супруг… и вполне логично старалась справиться своими силами. Наняла вирман?
А что ей оставалось делать? На фоне слухов о работорговцах…
Об этом промысле Ганц знал. И также не одобрял его. Король приказал пресекать — ну и пресекали.
Графиня попыталась позаботиться о своих землях? Тоже неплохо. Пусть по-женски, пусть неуклюже, ну так она женщина и есть. И до мужчины ей далеко.
Ну да ладно. Вирман иногда нанимают. Но тут уж ставим минус графу.
После беседы с Ширви, Ганц только головой покачал. Два гада, сговорившись, обманывают своего господина — а тот и не видит? Зато бросил на произвол судьбы, фактически им в лапы свою беременную жену!
Он ведь не указал, что Лилиан Иртон имеет полное право распоряжаться. Нет. Все права были у управляющего. Ему отдавались указания, он распоряжался… короче, Ганц был недоволен.
Работорговцы тоже не были обойдены вниманием. Большую помощь при допросах оказали, кстати, те же вирмане. И негодяи запели соловьями.
Никому не хотелось на дыбу. Или раскаленного железа.
И рассказали они много полезного. Для Ганца лично.
Кстати, ставим еще один плюс Лилиан Иртон.
Оставила ‘рабов’ у себя, дала приют, одежду, крышу над головой — да, попросила отработать, но даже заплатить пообещала по итогам. А так — абсолютная свобода. Иди куда хочешь… все допрошенные ‘рабы’ в один голос пели ей хвалу.
Мол, если б не она, злые вирмане… злые-то злые, но и прижать их было не за что. Законов они не нарушали. Никого сами не продавали, захватили судно с грузом, а потом и вовсе предоставили распоряжаться судьбой бедолаг Лилиан Иртон. Так что…
Казнить и карать их было определенно не за что. А работали они на совесть.
Были, правда, и противоположные сведения. Но стоило ли им доверять?
Нет, в папочку-то мы их положим.
И показания бывшей личной служанки виконтессы Иртон. В которых та утверждает, что графиня — мерзавка каких свет не видывал. И занимается она богопротивными делами. И вирмане неясно зачем у нее в замке (то есть ясно зачем — для блуда!). И вообще, так как она — благородные женщины себя не ведут…
И показания одного из учителей, который утверждал, что графиня слишком много воли дает всяким смердам (негодовал, что его вирманских детей учить заставила), и вообще — как-то слишком вольно к мужчинам относится. Вирман полон замок…
Положить их Ганц положил. Но отлично понимал им цену.
Просто нянька не справлялась со своими обязанностями, вот ее и выгнали. И то — графиня проявила благородство, не на большую дорогу приказала выкинуть, в замке оставила — пусть и навоз выгребать. Но все ж таки не на улице… так что цена ее словам — медный грош.
Да и словам учителя — немногим больше. Тоже мне — оскорбленное достоинство. Да за те деньги которые тебе платят — ты весь замок учить должен! И не выступать! Сказала графиня — делай, а не обсуждай! Наглость какая! А вирмане, которые шляются по замку… Ганц наблюдал за Лилиан Иртон — и отчетливо понимал, что рогов у Джерисона Иртона — нет. Какие там измены?
Женщина за день уставала так, что даже за столом молчала и едва жевала. Падала в кровать и засыпала. К тому же юную виконтессу устроили в соседней спальне, двери между ними были всегда открыты, дверь в спальню графини — закрыта на засов — и Ганц знал от служанок, что Миранда часто (каждую ночь за редким исключением, когда графиня ложилась заполночь, засидевшись у кузнеца или стеклодува в мастерской) ночует вместе с мачехой. Какая уж тут любовь на стороне!
И что вирмане проверяют ее спальню — неудивительно. Убийца-то был. Еще бы немного — и…
Кстати, после допроса Ганц только головой покачал.
Солдат, конечно, знал мало. Но и то, что он знал…
Такая цепочка. Некто, имеющий связь с любовницей графа Иртон. Той самой Аделаидой Вельс, которую по просьбе графа включили в свиту будущей королевы…
Знал ли об этом его сиятельство?
Если знал, то его поведение еще более неприглядно.
Если же нет… Ну тоже хорошего мало. Если Лилиан Иртон пожелает — скандал будет грандиозный. Только она не пожелает. В этом королевский посланник был уверен.
Надо бы еще по деревням проехать — и посмотреть, что и как…
***
Толстый Джим, капитан ‘Склочной Волчицы’, хозяйским взглядом оглядел каменистый берег. Они приплывали сюда уже лет десять, а с того момента как управляющим стал Эдор, даже и не скрывался.
Приплывали, забирали груз и должников, и уходили, а в этом году Эдор предложил им кое-что еще…
Замок. Целый замок без охраны. Заходи, бери все, что пожелаешь — и выноси в охапке. Охрану Эдор брался распустить. Правда, письмецо от него так и не пришло, но Иртон — это ж дикая глушь. Могло и чего случиться по дороге…
Надо будет пристать к берегу в одном хорошем местечке — и послать ребят на разведку. По Ирте подниматься Джим не рисковал. Там было еще и баронство Донтер а барон — такая с… собачья отрыжка! Делиться заставить как два пальца…
Этого Джиму не хотелось. Поэтому контрабандисты (они же пираты, они же работорговцы, что поделать, в нашем жестоком мире так сложно прокормиться приличным парням) пристали в одном тайном месте — и ночью собрались наведаться в деревню. К хорошему другу и даже брату. Действительно, брат боцмана жил в этих местах. Именно они и предложили капитану заняться хорошим делом. А дело было так…
Янтарь — штука дорогая. И ценная. И редкая. А тут его был целый пласт.
Большой пласт. Только вот… знали о нем немногие и очень немногие.
Знал старый граф, еще дед нынешнего, который решительно не желал делиться налогами с королем. И знали трое его работников. В том числе и отец братиков. Вот жена графа уже не знала. Ибо склочности у старухи хватало на десятерых, а ума и на одну мало выдали. И сынок не знал, ибо в юности папаша его к семейному бизнесу не привлекал, а потом в столице случилась какая-то нехорошая история, после которой в семье Иртонов пробежала трещина. Историю Джим точно не знал, да и не наплевать ли?
Важно было другое.
Что папаша-крестьянин оказался умнее папаши-графа.
Стоило умереть старику, как он устроил парочку несчастных случаев другим ‘копателям’ — и остался единоличным владельцем секрета. И стал потихоньку разрабатывать пласт.
Потихоньку, полегоньку, стараясь не спалиться, сбывая драгоценную ‘кровь моря’ буквально по кусочкам…
Хватило на крепкое хозяйство и ладно. А потом уж его детки… старший
