ступеньки, ведущие к трону — и бояре чуть да перевели дух. Все ж таки не окончательно мир с ума сошел, не командует еще девка государством!
Из-под темной одежды показался носок башмачка, коса на пол спустилась, церковники места по обе стороны от царевны заняли, как бы показывая, что верой крепко́ государство.
— Что скажете, мужи честные? — Софья смотрела прямо.
И первым — кто б сомневался? — выскочил Милославский:
— Государыня… позволь узнать, что значит сие? Не бывало на Руси подобного!
Что верно — то верно. Но Софья и не собиралась править.
— Неуж не ясно тебе, дядюшка? Отец мой умер, брат мой далеко, остальные в нашей семье не в силах справиться с горем. А потому, покамест Алеша не вернется, править буду я.
Вот тут Боярская дума взволновалась. Зашумела, загомонила… одно дело — ответа требовать, это царевна еще может, но чтобы так?
— А не тяжко ль будет сие? — поднялся боярин Шереметев.
Софья взглянула на него темными глазами.
Петр Васильевич, умный мужчина, в годах уже, ну да ладно. Вот Милославских недолюбливает и вполне взаимно. А стало быть — и ее.
— Коли бояре помогут мне, как это пристало слугам отечества, — тяжко не будет. А коли нет…
Пальцы Софьи выразительно легли на плеть, стиснули рукоять… к чести Шереметева, он не испугался:
— Не к лицу бы царевне и речи такие, и поведение…
— Не к лицу бы боярам вечор под кроватями прятаться да друг на друга наушничать, — съязвила Софья. — А коли поступили, как подлые люди, так и разговор с вами иной будет, и спрос тако же…
— Не много ль берешь на себя, девка?!
Софья прищурилась на мужчину. Нехорошо так, серьезно:
— Князь Голицын, надо же… Нет, не много беру. Ты же до сих пор не повешен, хотя Тараруй тебя упорно оговаривает.
Князя оказалось не так легко запугать:
— Повешен? А за что это? За наветы пустые?! Верный я слуга царю, а вот тебе б, царевна, сидеть у себя в светлице, а не ходить простоволосой, как девка непотребная…
Софья недобро усмехнулась, трижды в ладоши хлопнула — и дверь распахнулась. На золотом подносе внесли бумажные листы, поставили у ног царевны с поклонами.
— Вот показания Тараруя. Известно ему, что государя, отца моего, хитрым ядом травили — и делал это стольник его, Долгоруков Мишка. А ты, Алешка, ему способствовал в том, и не единожды. Кто захочет — читайте, копий наделано более чем достаточно.
Софья недаром назначила это собрание на полдень. Хованский действительно начал колоться, так что доказательства у нее были.
Голицын побледнел:
— Сие гнусный оговор, государыня.
Угу. Уже государыня. Повинуясь кивку Софьи, служанки принялись с поклонами подавать боярам листки допросов с нужными выписками. Как угроза дыбы и плахи повышает вежливость!
— А вот мы и посмотрим, оговор или нет. Домашних твоих опросим, дом обыщем, очную ставку устроим… Не всех змей я еще выловила, не всех…
Голос Софьи сорвался на шипение, глаза горели, она чуть подалась вперед — и как-то ей это удавалось? Сидя на ступеньках трона, в простом черном платье, с мраморно-бледным лицом — она была похожа на тварь из тех, что не упоминают к ночи. И впечатление это только усиливали священники в простых же черных рясах. Три пятна тьмы среди позолоты и ярких солнечных тонов, которые так любил Алексей Михайлович, били по глазам, привлекали к себе внимание… на что и было рассчитано.
— Стража!
Стрельцы, из оставшихся верными, ждать себя не заставили — и в палате осталось на пять человек меньше, чем пришло. Голицын, Соковнин, Лопухин, Одоевский, Троекуров — все было проделано так быстро и ловко, что никто и пискнуть не успел.
— А теперь поговорим серьезно.
Софья взяла с другого — и когда успели заменить? — подноса свиток бумаги, встряхнула…
— Прочтите, бояре, указы — и будем их в жизнь проводить.
Вот теперь, когда они были приведены в должное состояние, Софья могла работать спокойно. Теперь можно было обсудить письма к иноземным правителям с предложениями брака, теперь можно было сообщить, что надобно направить рудознатцев под Липецк — Софья отлично помнила, какое там было металлургическое производство, теперь можно было положить проект приказа о том, что ни один человек на государеву службу без образования более не попадет…
Можно потребовать, чтобы не только сыновьям, но и дочерям учителей нанимали. Нечего на Руси дур плодить, всякому известно, что от глупой жены умных детей не дождаться. Уж сколько это Софья в своем времени видела!
Теперь можно будет поговорить и о налогообложении, и о приказах, и о крепостях на границе, и о пушках, и о кораблях с каналами, и о всяком прочем…
Конечно, пугать их придется все то время, пока Алешки тут не будет, но не срывать же брата?
Софья отлично знала: дойди к нему письмо о смерти отца — он быстрее ветра помчится в Москву. А — нельзя. И войско бросать нельзя, и войну на этом этапе — тоже, и одному ехать опасно — нет уж!
Он — там. Она — здесь. И победа будет за ними.
* * *
Только в пять часов вечера Софья оказалась в своей горнице. Ненадолго, конечно, сейчас надобно идти к семье…
Царевна вошла в комнату, скинула с ног туфли… вот почему так бывает?
Хоть и из тончайшей кожи их шьют, и точно по мерке, но ежели туфля новая — то хоть где-то да натрет. Это, наверное, в любом веке так.
Тайный заговор тапочек против людей.
Девушки захлопотали вокруг, молча, но уверенно. Стерли с лица Софьи полкило косметики, наложенной с расчетом произвести впечатление, расплели косу, принялись массировать виски.
Царевна несколько минут сидела, откинувшись назад, потом нарушила молчание:
— Ну, кто что увидел?
Благо потайных отверстий в тронном зале на десяток девушек хватало. Вперебой, впрочем, не заговорили, начали по старшинству.
— Патриарх, хоть и молчал, но не по нутру ему все это. Он на бояр так смотрел, словно умолял прекратить…
— Воротынский явно смотрел одобрительно.
— Милославский выгоду искать будет…
Софья внимательно слушала, сравнивала со своими наблюдениями. Ну да, сегодняшнее выступление было постановочным. Отсюда и черное платье, и лицо, ставшее чуть ли не мертвенно-белым, и подведенные глаза, и подчеркнутые губы — нарочитый стиль, нивелирующий личность, но создающий ведьму. Отсюда и непокрытая голова — с образом не вязалось. Зато коса и венец куда как лучше смотрелись по контрасту со спокойным лицом. Другое дело, что зализывать волосы пришлось без всякой жалости, так, что теперь в висках ломило.
И арест…
Сложно было схватить мерзавцев с утра?
Да ничуть. Но — не так страшно. А вот сейчас… когда только что этот человек сидел рядом с тобой, а теперь его нет — он в пыточном приказе и может оттуда не выйти, несмотря ни на боярство, ни на княжеский титул… и это ведь главные. А есть, как и в любом заговоре, мелкая шушера, и ею тоже предстоит заниматься. Сорняки не по крупности пропалывают, а в принципе. Иначе через два дня опять грядка не тем заколосится.
Пусть ее назовут кровавой царевной, пусть. Но Алешка получит благодарных ему бояр.
— К вам, царевна, царевич Федор.
Софья кивнула девушке:
— Проси. А вы выйдите пока.
Рокировка была произведена мгновенно — и вот стоит мальчишка, смотрит ей прямо в глаза.
— Что случилось, братик?
У Софьи глаза стали квадратными:
— Федя, ты с ума сошел? На кой черт мне этот хомут?!
Брат мгновенно успокоился, словно с плеч тяжесть скинул.
— Вот и я подумал, что тебе это не надобно. Но спросить должен был… после сегодняшнего.
Софья кивнула на кресло:
— Садись, поговорим. Почему ты решил, что мне нужна власть?
— Ты сегодня пошла одна. Никого не позвала с собой…
— Так было надо. Если бы со мной пошли ты или Ванечка — это можно было бы потом счесть… нет, не как бунт против брата, но… вас могли бы попробовать на прочность. А вы ведь этого не хотите. У вас свои призвания. Наука, церковь…
— А Любава?
— С ее слезами? Она замечательная девочка, и нашему отцу повезло, но она — не воин. А я сегодня сражалась, разве что не оружием.
— Про теток и сестер не спрашиваю. Понимаю, — усмехнулся подросток.
— А раз понимаешь — должен и другое понять. Сейчас все мы будем… ждать. А ожидание — тягостная штука. И к тебе будут искать подходы.
— О чем я должен сообщать тебе. Верно?
— Абсолютно.
— Хорошо, что ты можешь копаться в этой грязи. Я бы с ума сошел.
— Феденька, а куда мне деться? Грош цена государству, где без государя все разваливается на глазах. Нам еще эту постройку крепить и крепить…
— Своей кровью, — мрачно закончил подросток.
— И детей, и внуков… Тебя через пару лет надо будет женить. У Жуана Браганского есть дочь, на год или около того младше тебя…
— Соня, ты это всерьез?
— Вполне. Мы можем взять неплохое приданое за девочкой, да и сами найдем, что дать взамен.
— А… я не хочу жениться! Я еще слишком молод!
— Речь пойдет и не об этом. Пусть невеста приедет к нам, поживет с нами, поглядим на ее воспитание, а там… либо ты, либо Ванечка.
— А почему не Алексей?
— Не знаю. На его выбор. Но для королевы… не знаю. Надо подумать, но вообще-то короля надобно повыгоднее продавать.
— Он тебе что — мясо на рынке?
Федя был искренне возмущен. Софья усмехнулась краешком губ. Эх, братик…
— Не мясо, но все мы товар на брачном рынке. И ты не представляешь, Федя, насколько ценный. Старый род, в родстве с Рюриковичами, не связанный до сей поры ни с кем… громадная территория, богатство, чистая кровь…
— Чистая кровь?
— Они в Европах так между собой перероднились, что в каждом втором браке уроды рождаются. А у нас пока родства с ними нет…
— А надобно ли при таком раскладе нам свою кровь их кровями портить?
— Так и мы ж не лыком шиты, плохих не возьмем.
— А Алексей одобрит?
Софья пожала плечами:
— Не знаю. Но неужто сложно посмотреть на принцессу? Чай, кусок не отвалится?
Софья усмехнулась:
— Федь, я ведь не для себя. Мне оно сто лет не надобно, я и вовсе замуж не хочу. И власть мне не нужна. А вот чтобы моя страна, мой дом, моя родина были сильными и выстояли и тысячелетия простояли…
— А по силам ли ты дерево рубишь?
Софья покачала головой:
— Нет, Федя. Одной мне оно не по силам. А вот ежели все мы, Романовы, навалимся — тогда справимся. Но только все. Подумай над этим…
— Я подумаю. Куда ты
