новых напустят. Их еще надо будет выявить, и кто знает, что они вынюхают. А этих мы уже знаем и им можно вешать лапшу через Голицына, — обстоятельно разъяснила Софья.

Парни переглянулись с уважением к уму девушки.

— Сонь, а как ты умудрилась Голицына свести с Марией?

— Ну, вот так. Василий Голицын получил свободный доступ в царевичеву школу, да не просто так. И не просто так они столкнулись с Марией Собесской во время прогулки. Ох, не просто.

А там…

Слово за слово, вот и дело сделалось. А через пару месяцев у гордой пани и живот расти начал, девушки следили.

Вот тут-то Мария и поняла, что ее загнали, как волчицу, за красные флажки. А куда деваться-то? Раньше такие проблемы решались просто — травками или как-то еще… ан нет. Сейчас возможности не было. За Марией строго следили, не давая причинить себе вред. Но и ребенку — тоже!

А Василий Голицын куда-то исчез.

Конечно, женщина поняла, как ее подставили. И потребовала встречи с царевной Софьей — она уже поняла, кто и что решает в Дьяково. Софья до сих пор вспоминала тот разговор с удовольствием.

Мария сверкала глазами не хуже пантеры. И разговор начала именно она:

— Ваше высочество, это невыносимо! Я тут, словно в темнице…

— Вы тут вместо темницы, — поправила Софья, — потому что пытались отравить мою сестру.

— Но неужели мне даже нельзя верхом проехаться? И почему мне запретили баню?!

— Потому что мы должны сдать вас на руки мужу целой и невредимой. А подобные упражнения могут быть вредны… в вашем состоянии.

Софья тоже предпочла не церемониться. К чему?

И времени нет, и… с кем миндальничать-то?! Да эту стерву надо бы с хлоркой выстирать и с ней же высушить! Мария так засверкала глазами, что Софья помечтала об ее использовании вместо гелиографа.

— Так ты знаешь!!! Ты все знаешь!!!

— Я не знаю, где найти аммиачную селитру, — поправила Софья. — К сожалению. А про беременность мне отлично известно.

— Это ты! Ты все подстроила!!!

— Лично уложила тебя в постель к Голицыну? — перестала церемониться Софья. — Стянула с него штаны и тебя за ноги держала?! Нет?! Так на что ж ты жалуешься? Вроде как никто на Ваську не плакался, все покамест довольны?

Мария побледнела, отчетливо понимая, что мужа ей придется встречать… м-да. Мужчины, конечно, бывают доверчивыми, но пока еще ни одного не удалось убедить в пятимесячной беременности.

— Гадина!!!

Софья коснулась колокольчика. Внимательно посмотрела на влетевших слуг.

— Беречь и стеречь. Чтобы ни волос с головы не упал, ни ребенок не выпал. Ясно?

Ясно было всем. А Мария Собесская относилась к тем женщинам, у которых беременность была заметна уже на раннем сроке. Так что…

— Басю она пыталась подговорить, — вспомнила Софья. — Та, конечно, не согласилась.

— А твои девушки?

— А что она может им предложить? Побрякушки?

— И то верно. — Иван смотрел с уважением.

Ну да. Что значат пусть драгоценные, но камушки, рядом с будущим?! При царевне, при власти, при семье и детях, а она ведь не обманывает, те, кто старше, уже это получили. Они дурочками будут, ежели разменивать такие перспективы станут.

Они и не стали. Обо всем было доложено Софье. После чего драгоценности у Марии Луизы изъяли — под замок. Приедет муж — отдадим, нам чужого не надобно. Все ж таки золото, мало ли кто поведется?

У апостолов отбор и того строже был, но поди ж ты!

— Собесский-то с вами?

— Я с ним, — усмехнулся Иван. — Сонь, если б ты его видела!

— Чего его видеть, и так ясно, что любит. — Софья вздохнула. — Злое это дело, любовь. То переживаешь за человека, то из-за человека. У меня вот вас двое, так и то душа изболелась…

— Я же говорил, что тебя она тоже любит, — подмигнул другу Алексей.

— А что — были сомнения?

Софья переводила взгляд с одной загадочно ухмыляющейся морды на другую.

— Мужские секреты?

— Именно, сестренка.

Софья пожала плечами. Пусть хоть усекретятся, лишь бы были живы и здоровы. Вот.

* * *

Если бы Софья видела Яна Собесского, она б ему искренне посочувствовала.

Горящие глаза, светящееся лицо, улыбка… Он летел к Марии, словно на крыльях. Держал в кармане драгоценный жемчуг, белый, черный, розовый, Марыся его очень любила, и светился он на ее нежной коже… Обнять, поцеловать, сказать, что все у них будет хорошо, что Крым от татарвы почистили, так что приказ короля выполнен, а там уж…

Пусть им нельзя будет появляться какое-то время в свете, пусть! Дома посидят! А потом король и окончательно их простит, Михайло отходчив…

Вот и Дьяково, стены школы…

Только почему так странно смотрят казаки? Почему шепчутся девушки?

Что с Марысенькой?!

То самое…

Ян все понял сразу. Дураком он никогда не был — и отчетливо увидел и маленький животик, и налившуюся грудь, и чуть отекшее уже лицо… все было видно. Даже и то, что на столе стояло блюдо с кислой капустой, кою Марысенька потребляла много и часто.

А учитывая, что у них более полугода ничего не было…

Упало из руки, раскатилось по полу драгоценное жемчужное ожерелье. Глухо простучало жемчужным дождем, хрустнуло под сапогами несбывшимися надеждами…

— Ян!!!

Но этого крика он уже и не услышал. Только дверь захлопнулась. И никто, кроме девушек, не видел, как воет от боли и горечи женщина, потерявшая в жизни самое ценное для нее — власть.

Ян шел, не видя ничего перед собой. Отлетел кто-то с дороги… коня у крыльца не оказалось — и он пошел напрямик через сад, сбивая цветы, топча траву… куда?

Самому бы знать!

Утопиться?

И того не хотелось…

Ничего не хотелось. Вот так вот, любимая женщина. Отравительница. Предательница. Изменщица. Ты ради нее в огонь и в воду, на турецкие пушки и сабли, а она?!

В себя Ян пришел, сидя у речушки, в которой даже топиться было жалко — такой она была неглубокой. Разве что на дно лечь и зубами за песочек держаться — а не то комедия будет. В горле что-то сухо клокотало.

Тошно было так, что словами не передать. Тошно, больно, горько…

Чья-то тонкая рука появилась из-за спины, поставила перед Яном на траву корзинку, мужчина обернулся.

— Ты кто?

— Елена.

Девушка принялась выставлять на траву кувшинчик с чем-то спиртным, кубок, выложила порезанные мясо, сыр, хлеб, зелень.

— Испей, боярин.

— Уйди…

Видеть никого не хотелось.

Девушка кивнула:

— Выпьешь — в тот же миг уйду.

— Тебе-то какое до меня дело?!

Ян вскочил на ноги. Стоя он был чуть ли не на голову выше девушки. Совсем юная, невысокая, с темно-каштановыми волосами, заплетенными в косу, и ярко-голубыми, славянскими глазами, она была очень красива. И смотрела прямо на него. Не кокетничая, не флиртуя, не играя.

— Прошу тебя.

— Яд там, что ли?

— Никак нет, боярин. Просто тебе больно сейчас, а это поможет в самый острый миг. Потом, конечно, не надобно уже, но сейчас стоило бы.

— Что бы ты понимала?! Что ты вообще можешь понимать в моей жизни?!

Девушка не отступала и не боялась. Просто смотрела прямо в глаза. Марыся так никогда не делала. Играла, кокетничала, прикрывала глаза густыми ресницами… Марысенька…

По сердцу опять резануло болью.

За что?! Господи, да за что ж так?!

* * *

— Мне и не надобно в твоей жизни разбираться, боярин. То не моего ума дело. А вот что плохо тебе — сразу видно.

И вид у нее был такой решительный, что Ян отчетливо понял, что девушка не уйдет и не отступит. Можно кричать на нее, угрожать, даже ударить, а вот прогнать не получится.

Так почему бы и нет?

Он не глядя выплеснул себе в рот рюмку чего-то крепкого, резкой болью обжегшего пищевод, прожевал торопливо подсунутый кусок мяса — и притянул к себе девушку. Раз уж сама пришла.

Она не сопротивлялась.

Собственно, на то и была ставка. Потом уже будут и слезинки, и кровь на обрывках платья — кстати, без обмана, потом будут разговоры, а сейчас…

Это называется замещение.

Ян сейчас с кровью отрывает от себя кусок души — и если что-то дать ему взамен… думаете, не прирастет?

Еще как!

Если в такой момент подвернется женщина да умно себя поведет — легко станет заменой той, которая обманула и предала. Насколько уж этих чувств хватит — неизвестно. Но возможность — есть.

* * *

— Сонюшка, ты уверена?

— Алешенька, а как еще? Сейчас мы с распаханной земли налог берем, а это неправильно. Нам надобно, чтобы крестьяне больше землицы распахивали, чтобы прирастала страна, чтобы ширилась, а они ж не будут! Больше земли поднимут — больше возьмут с них.

— Думаешь, ежели брать тягло с человека…

— А что бы не попробовать? Мужчина, старше шестнадцати лет. Вот сколько таких в семье — за столько и налог брать. А баб не трогать, они землю не пашут.

— Так врать же будут.

— А на то перепись населения произвести.

— И кто этим будет заниматься?

— Попы в приходах. На кой они еще нужны, такие умные?

— Попы?

— Пусть перепишут все семьи, где сколько душ, да те сведения патриарху и отправят. А мы уж людей посадим, сведем все воедино и подсчитаем, сколько денег надобно, с какого селения, сколько боярину, сколько государю…

— Бояре недовольны будут…

— А у нас еще Хованский не добит.

Софья смотрела с нехорошим прищуром.

— Страхом править будем.

— Нет, бунты давить постоянно будем, — Софья встретила взгляд брата, не поморщившись, — на то у отца постоянно время было, не у нас. Нам же страну обустраивать надо, а не разбираться с чужим ущемленным самомнением.

— Умеешь же ты… припечатать.

— Умею. Так что? Пугать — или давить?

— Ну, если вопрос именно так ставится?

Софья вздохнула. Грустно и тяжко.

— К сожалению, братик, в нашем отечестве он иначе и не ставится. Никогда.

* * *

— Я так понимаю, ты домой не собираешься?

Ян Собесский смотрел на пана Володыевского. Ежи пожал плечами:

— А зачем? Мне и тут неплохо, а уж Басеньке и вовсе радость.

— Рожать-то скоро будете?

— Так уже… Мальчик у меня, Михайло Иероним.

И столько отцовской гордости, столько нежного и трепетного счастья было в этих словах маленького рыцаря, который наконец обрел тихое семейное счастье…

— Повезло тебе…

Мужчины помолчали. Потом Ежи таки уточнил:

— А ты это точно? Со своей?

— Куда уж точнее. Видеть ее больше не могу… гадина!

— Но все ж католичка, не православная. А ты ее тут оставляешь…

— Ваш царевич мне обещал, что она будет после родов пострижена. Вот и пусть… не жалко.

— У вас ведь ребенок…

Ян вздохнул.

— Знаешь, Якубу лучше будет без такой матери. Да и мал он еще, для него няньки сейчас куда как важнее…

— Уверен, что не