Мало?
* * *
— Отче, — Алексей смотрел холодно и твердо. Голубые глаза как льдом выморозило. — Не должно быть в Православной церкви людей, кои грамоте не разумеют!
Питирим смотрел грустно. Ну, бывает. Не все в грамоте крепки, кто и молитвы на память заучивал.
— Главное, что в вере они тверды, государь.
Отговорка была хорошей, только вот почему-то государя не устроила:
— А в грамоте? Прочитать иные писульки не можем! И это те, кто свет нести должен.
— Отче, как можно говорить о Священном Писании, когда писать не умеешь? Так дело не пойдет. Деньги найдете на хорошее дело. Я знаю, сколько и чего принадлежит Церкви. Чтобы через десять дней у меня на столе лежал подробный отчет. Сколько у нас безграмотных попов, которые таких же безграмотных людей воспитывают? Что вы намерены сделать, чтобы им помочь? Либо вызывайте в монастыри и обучайте, чтобы они хоть Псалтырь могли прочесть, либо кого-то в помощь направляйте на время, дело ваше. Но спустя два года я хочу, чтобы при каждом храме были люди, способные обучить крестьянских детей хотя бы основам счета и грамоты.
Питирим не то чтобы сопротивлялся — он просто не понимал. И в этом непонимании был опасен. К чему крестьянам грамота?
Да ни к чему, им пахать и сеять надобно.
К чему всех попов обучать? Рано или поздно то само произойдет. А пока… Молиться — молятся, верить — веруют, ну и что еще надобно?
Алексей вздохнул. Провел рукой по лбу, убирая непослушную золотистую прядь. И тихо заговорил:
— Пойми, отче, я ведь не просто так гневаюсь. Из-за безграмотности да глупости многие беды проистечь могут. Скажут человеку, что написано красное, он и поверит. А там вовсе даже синее. Ты знаешь, что началось, когда Никон церковные книги править стал, сам видишь. Трещина ширится, остановить ее сложно, сумеем ли — не знаю. А отчего?
— Потому что некоторые по недомыслию своему…
— Во-от. А отчего сие недомыслие? Да от безграмотности. Кого книги править приглашали? Да иноземщину! Своих мудрых людей не нашли? Али языка не знали? Вам веру православную во все концы мира нести, а вы? Да у турок последний мулла — и тот грамотен. Стыдно, отче…
Питирим только головой покачал:
— Стар я уже для твоих нововведений, государь. Стар, немощен… На покой мне пора.
Алексей пожал плечами:
— Удерживать не буду. Но года два еще постарайся продержаться. А там и Андриан сможет в силу войти, вожжи из рук твоих принять. Сам понимаешь, царь с Храмом воедино стоять должны.
— Э, нет, государь. — Питирим понимал, что может поплатиться за этот разговор, но и удержаться не мог. — Ты не воедино с Храмом стоять хочешь, ты желаешь, чтобы Храм то говорил, что тебе угодно. А это вовсе даже другое. Так ты и вовсе Церковь подомнешь, а ведь это неправильно. Мы для того и созданы, чтобы…
— …между людьми и Богом быть? Отче, я сейчас, может, резко выскажусь, только и ты меня пойми. Да, ваше место между людьми и Богом. И я за то, чтобы Православная церковь века стояла, чтобы воссияла, чтобы никому и в голову не пришло, что Бога, может, и нет, или иной он какой-то…
— Богохульство…
Питирим едва шевелил белыми губами. Алеша покачал головой: — Есть ведь нехристи, есть. Сам знаешь. А чего иезуиты стоят? Тот же Симеон? Мало тебе?
— А ведь священник Старцем прозывался… И? Неужто не позорит он это слово?
Крыть было нечем. Еще как позорит.
— А вы должны так себя поставить, чтобы никому, ни католику, ни гугеноту, даже последнему богохульнику, в голову не пришло такое подумать. Чтобы каждый человек был уверен, что слово православного священника — оно дороже алмаза. Только вот дело это не одного дня. И даже не десяти лет. Внуки наши до того доживут ли?
Питирим слушал, а глаза оставались сомневающимися.
— Понимаю, ты пока не веришь мне — и верно то. Власть и не таких, как я, ломала. Сумею ли удержаться?
— Сумеешь ли, нет ли, выше тебя, государь, все равно никого нет на Руси.
— Бог есть. И совесть. Сумею ли пред ними ответить, когда рядом с отцом лягу?
И на миг проглянуло такое…
Не государь сидел перед Питиримом, нет. Не полновластный правитель земли Русской. Просто юноша, на которого свалилось небо — и сейчас он пытался его удержать. И найти хоть где-то помощь, потому что никому, никому не дано выдержать под тяжестью свода — в одиночку. Объяснить, заставить понять, просто сделать…
Отзовитесь же! Вы же умные, мудрые, взрослые… неужели не ясно, что это — необходимо?!
Как крик в темноте!
Кричи не кричи…
Питирим поклонился еще раз, пряча под приспущенными веками свое понимание.
— Стар я уже, государь. Слаб. Но прав ты, надобно нам грамотными быть. Авось и смогу чем помочь. Десять дней, говоришь?
Алексей кивнул. И молча пронаблюдал за уходящим патриархом. Да уж.
Объясните хоть кто-нибудь, где отец умудрялся находить время на посты и молитвы? Тут выспаться бы! Так и на то времени иногда нет. Если б не сестра, не Иван, не… Был бы один — вовсе упал бы.
Алексею и в голову не приходило, что отец был другим государем. Хорошим человеком, но достаточно слабым и управляемым. И правил не он, а фактически за него. Потому и бардак был.
А Алексей сейчас пытался делать свои первые шаги.
Он понимал, что будут проблемы, что его возненавидят, но…
— Ушел патриарх?
Софья скользнула в комнату, отбросила назад темную косу. Алексей окинул сестренку взглядом. Черное простое платье, тонкий венец на темных волосах, да и платье… вроде как и русский фасон, а и что-то европейское в нем есть. И юбка длинная, и рукава, а все ж так сделано в некоторых местах…
— Нововведения?
— Я и твоим гардеробом озаботилась. Ты у нас должен быть государем-солнышком, сам понимаешь.
— А ты, значит…
— Про́клятая царевна. Так тому и быть.
— Никогда не смогу к твоим шуточкам привыкнуть. Это не игрушки, с проклятиями.
— Алешка, было бы из-за чего переживать. Симеон проклинал тех, кто к власти придет. А моим детям власть не нужна. И мне-то она ни к чему, сам знаешь. Так что если никто из моих потомков править не будет, то и проблем не возникнет.
— А ты уже и потомками озаботилась?
— Почему бы нет? Ваня мне предложение сделал — и я его приму, коли ты против не будешь.
— Станешь боярыней, из дворца уедешь…
В голосе Алексея невольно проскользнула тоска. Софья ехидно фыркнула, понимая, о чем думает сейчас братик. Одиночество…
— Вот еще. Я с тобой о том поговорить и хотела.
— О чем? Тетка Анна к своему мужу переезжает, тетка Татьяна своего орла казачьего ждет, Катенька с персиянками не расстается, коих Аббас прислал… Улетаете?
— Улетают. Они. Так что… приютишь нас с Иваном?
— То есть?
— Чтобы нам рядом быть. Не против? Никуда я не уеду, Иван ко мне переедет, в Кремль. Конечно, и у Морозовых у нас покои будут, но мы там редко бывать станем.
— А Феодосия?
— Не думаю, что она против будет. Внуков вон ей отдадим, пусть возится. Она дураков не воспитает, да и Матвей не даст.
Алексей встал из-за стола и крепко обнял сестру.
— Ох, Сонюшка. Как же я рад, что ты у меня есть.
— И буду. Выйду я там замуж, не выйду, все одно я тебя никогда не оставлю. Ты понял?
Софья смотрела брату прямо в глаза, впивалась зрачками в зрачки, стремясь передать то, что знала с момента появления в этом мире. Ее место — именно здесь, рядом с ним. Он никогда не будет одинок.
Она его не оставит.
И в какой-то миг напряжение спало, словно лопнула гигантская струна. Алексей поверил. Муж там, жена, дети… да, это будет. Но кровная связь…
Они родные по крови.
Ближе и дороже у них никого не будет. Семьи будут, дети будут, они будут любить своих домочадцев… но иногда они будут вот так, просто стоять рядом и ощущать связь, которая прочнее любого каната. Она не истончится от времени, не оборвется по глупости или недомыслию. Кровь — не водица, и ничем ее не разбавить.
— Сонюшка… справимся ли?
И тонкая ладонь ложится на плечо, поддерживая и защищая, как в детстве. Он не один.
— Должны, Алешенька.
Брат и сестра стоят у окна. Над Москвой златоглавой восходит красноватое по зимнему времени солнышко, посверкивает снег, поднимаются дымки над крышами…
Какие слова ни подбери, все одно мало будет. Сердце, душа, вера, сила — все в этом слове.
Русь-матушка. Родная, вечно любимая… все для тебя отдать и быть благодарным за эту жертву. А как иначе?
Иначе — ты не царь. Иначе и быть не должно.
Март, 1674 год
— Никогда не думал, что такое увижу.
Иван Сирко стоял в первых рядах и наблюдал, как венчаются донской казак Степан Разин и царевна Татьяна Михайловна.
— Чудеса в решете? — Царевна Софья, стоявшая рядом, усмехнулась. Казак покосился на нее. Он-то хотел забиться в угол собора и не высовываться, но куда там! Приехать не успели, как чудеса начались!
Государь принял их сам. На крыльцо вышел ради такого случая, обнял Ивана, Степана, Фрола, повесил им на шею по драгоценной звезде на голубой ленте и при всех объявил, что назначает Степана Разина воеводой в Крым. А Фрол и Иван будут его ближниками и во всем помощниками. Нет, он понимает, что Иван — гетман Украинский, но ведь одно другому не мешает? Сейчас Украине и воевать-то не с кем! Ляхи не полезут, а татары… вот и займись! Ты, как гетман, обязан с ними бороться. Крыть было нечем.
Не положено так-то?
Надобно туда боярина подостойнее?
А где те бояре были, когда царевич на татар ходил? В Москве сидели да под столы прятались, когда Хованский чуть народ не взбунтовал? Вот и сидите себе, сидите.
Опосля назначат воеводу в каждый город — Керчь, Бахчисарай, Кафу и прочие, но это уже по весне, чтобы сразу к новым местам и отбыли. И выбирать будут не по древности рода, а вовсе даже по знаниям. Толку-то там от спесивца, коли он турецкий язык не знает? В шубе ходить да шапку носить? Так сваришься. Жарко там…
Боярам, мягко говоря, это не нравилось, но пока молчали.
Трупы на кольях, которые еще не убрали с Болота — Алексей — точнее, Софья — приказал оставить их до весны, пока не завоняют, — были весьма убедительны.
— Не думал я, что такое возможно.
— Пока вы герои,
