ощущали ее заботу и участие. И Лейс не стал исключением.
Ему было хорошо в Иртоне…
Хотя — а при чем тут Иртон?
Без графини это просто куча камней в захолустье.
Лилиан Иртон вдохнула в него жизнь. И в замок — и в Лейса. И мужчина собирался делать то, что умел лучше всего.
Служить человеку, который оценит его по достоинству. Как графиня. Не будет унижать, показывая свою снисходительность. Не будет цедить приказы свысока, а то и вовсе передавать их через управляющего. Нет…. Этого Лейс накушался с избытком.
Он не был слепым. И понимал, что между графом и графиней наверняка будет столкновение. Примет ли граф свою жену — такой?
Неизвестно.
А вот какую сторону примет сам Лейф?
Иногда мужчине казалось, что он уже знает.
Ладно… чего он тут замечтался?
Надо и остальные караулы проверить…
И намекнуть ребятам насчет ханганов. Пусть потщательнее приглядывают. Кто их знает — чужаков…
***
Боль.
Она в очередной раз пронизывает все тело.
И привычно растворяется в области живота.
Уже привычно…
Он успел притерпеться к ней, как к старой знакомой. И иногда дааже радуется ее приходу.
Он жив.
Если ему больно — он еще жив!
А умирать не надо. Нет, ему еще рано умирать.
Почему?
Он уже не помнил.
Все растворялось в боли и слабости, тонули в красноватом тумане мысли, стучали в висках железные молоты… забытье прерывалось судорогами рвоты — и опять пустота.
Юноша не знал, что часть пути его старались держать на снотворных и обезболивающих, опасаясь, что иначе он не перенесет дороги. Это было дело лекарей.
А он выпивал очередной горький настой — и погружался в видения.
Там он был здоров.
Во имя Звездной Кобылицы, как же мало мы ценим ее самый великий дар — наше здоровье?! Почему мы понимаем это, только утратив его?
Болезни подкралась незаметно. Словно бы исподволь, змеей вползла во сне в его горло.
Он боролся с ней, сколько мог. Смирял приступы слабости и тошноты. Превозмогал себя… Пока однажды его не вывернуло наизнанку на глазах у отца.
Но когда состояние паренька начало ухудшаться…
За эти полгода кто только не перебывал у его постели.
Докторусы, травники, знахари…
Травяные отвары, прочистительные клистиры, кровопускания…
Лучше не становилось.
Становилось только хуже.
Его окуривали благовонными дымами, о нем молились в храмах… но все было напрасно.
Единственный, кого он запомнил из всей плеяды докторусов, был Тахир Джиаман дин Дашшар. Который пришел и честно сказал: ‘Принц, я не знаю, чем вас можно вылечить ‘.
Амир тогда был в одном из немногих просветлений, поэтому хорошо помнил печальные глаза мужчины.
— Я прожил много лет, но есть что-то, чего и я не знаю…
— Я умру?
— Не знаю, господин.
Тахир пожал плечами.
— Я думал об этом. Но я стар и много прожил…
— Мой отец возьмет твою жизнь. А я не хочу. — Приступ боли согнул юношу, но он был только рад этому. Боль проясняла разум. — Ты единственный, у кого хватило смелости сказать мне правду.
Глаза старика были печальными.
— Если бы я мог — я бы отдал свою жизнь вместо вашей.
— Ты не можешь. А я… Сейчас ты напишешь приказ. Я приложу печать. И тебя выпустят из города. Уплывай из Ханганата. Так надо… пусть хотя бы один из нас останется жив.
И второе просветление, за которое он цеплялся, что есть силы.
Ему стало немного легче. Его поили молоком, купали в воде со странным запахом, а потом пришел отец.
Сел рядом на кровать, погладил по волосам.
Рабы выскользнули за дверь, оставляя отца наедине с сыном.
— Амир, ты умираешь.
— Я знаю, отец.
— Мне написал Тахир Джиаман дин Дашшар.
— Да, отец.
— Я знаю, ты отпустил его. Почему?
— Он тоже знал, что я умираю. И… не лгал мне.
— Вот, значит, как… я не противился тогда. И не стал ловить его. И преследовать тех, кто ему помог. Как оказалось — не зря.
Вспыхнувшая надежда отозвалась острой болью. Но к боли юноша давно притерпелся.
— Отец?
— Он пишет, что тебе дают яд. Он не знает, как, но знает человека, который распознал отраву с его слов и может тебя вылечить.
— Так пусть…
— Это — женщина. Ативенская графиня Иртон. Я расспросил людей. И она действительно творит чудеса. Но сюда я ее вызвать не могу. Пока я спишусь с Эдоардом, пока он напишет ей, пока она приедет…
Юноша кивнул.
Полгода. Минимум.
Он столько не протянет. Докторусы давали ему месяца три. Максимум.
— Я придумал иначе. Ты отправишься в Иртон.
— Н-но…
— Если это яд — отравителю сложнее будет давать его на корабле. Я знаю, что сейчас зима, что пролив опасен… я знаю. Но выбора у нас нет.
— Здесь я умру. Там же…
— Это — шанс. Крохотный, но шанс. И заодно я напишу Эдоарду. Тебе с собой я дам золото, дам людей, дам почтовых птиц… и буду ждать вестей, сын.
— Я сделаю все, чтобы выжить, отец.
Амир смотрел твердо и серьезно. И Ханган вздохнул.
— Верно говорят мудрецы, что только от любимой и любящей женщины рождаются настоящие дети. Гизъяр готова была войти в огонь ради меня. А я любил ее без меры и памяти. И тебя люблю. Ты мой первенец. Остальные мои сыновья… Селим глуп и слаб. Шаран шалеет от женщин — Ханганатом будет править не он, а его гарем. Мехмед скорее ученый, чем правитель. Рашад — воин. Ему нельзя доверять страну. Джиан и Зуртан слишком малы. И неизвестно, что из них получится. Ты — единственный, кому я бы доверил страну.
— Кому-то это не понравилось.
— После твоего отъезда я объявлю, что наследником станет Рашад. И посмотрю, что получится.
— Не…
— Остальные еще хуже.
— А если…
— Я знаю. Я подставляю под удар еще одного сына. Будь оно все проклято…
Амир впервые видел на лице отца слезы.
— Вернись живым, сынок. Только вернись.
— Я постараюсь, отец.
Обрывки мыслей, слов, чувств… неужели когда-то он просто — жил?
И — боль.
В какой-то момент стало легче. А потом…
Грохотнуло так, что мальчик открыл глаза.
— Какого… и …, вы, … и … тут делаете, …?!
Голос был звонким, женским и отчетливо властным. Да и текст… Амир настолько удивился, что даже попытался открыть глаза.
Он был уже не на корабле. Лежал в просторной комнате, из окон лился солнечный свет, вокруг все было белым и удивительно чистым, пахло чем-то резким — и посреди комнаты стояла ОНА.
Таких женщин Амир еще не видел.
Он успел познать женщину, но ни на рынках, ни в гареме ему не встречалось что-то подобное… если бы Амир видел вирманских женщин — он бы так не удивился. Но вирманки редко приплывали в Ханганат по своей воле. А рабыни — они всегда сначала рабыни, а потом — люди.
Эта же…
Высокая, с толстой золотой косой, в чем-то зеленоватом и белом, она стояла посреди комнаты — и отчитывала его докторусов, не выбирая выражений.
— Вы что — с ума сошли?! Какие курильницы в больнице? В… нос себе их засуньте для большей устойчивости! И зачем вы приволокли сюда эту грязную шкуру?!
— Это шкура не рождённого жеребенка, освященная в храме…
— А стирать вы ее не пытались? Вон отсюда с этой пакостью! И если я еще раз ее увижу рядом с пациентом — вы у меня сами родите! Тахир какого лешего меня не позвали сразу же?!
***
Лиля была, мягко говоря, не в настроении. Она до поздней ночи сидела рядом с бессознательным пациентом, поила его взбитым белком из ложечки, пыталась скормить активированный уголь… потом еще инструктировала сиделок — с легкой руки Ингрид всех вирманских женщин Лиля готовила, как медсестер.
Уснула она ближе к рассвету.
А через пару часов ее разбудил Джейми, который начал так целенаправленно ломиться в дверь, что даже вирмане не остановили.
— Что случилось?
— Госпожа, там ханганские докторусы… вы же велели, чтобы никто не подходил к больному, кроме вас.
— Где Тахир?
— Пока там, держит оборону.
Последние слова Джейми договаривал уже в закрытую дверь.
Лиля швырнула одеяло прямо на пол и заметалась по комнате.
Натянуть рубашку, впрыгнуть в юбку-брюки, накинуть жилет — и вперед. Косу на ходу переплетем.
В палату она влетела ураганом — и вовремя.
У кровати пациента последним заслоном стояла одна из вирманок, уперев руки в бока с таким выражением, словно сейчас топор возьмет…
Тахир героически держал оборону от трех осанистых старцев с бородами, один из которых потрясал тяжелой бронзовой курильницей так, словно намеревался въехать оппоненту по голове, второй размахивал куском грязной тряпки непонятного назначения, а третий был обвешан пучками трав и перьями птиц.
