— либо это болезнь, либо диавол слишком силен, и надо молиться, молиться и молиться, дети мои.
Ага, класс. Больного, например, эпилепсией, человека — лечить молитвой и постом. Да еще давить ему на психику. Еще же еще сильнее плющить будет. А там он и помрет. ‘Отчитанный’.
— С некоторого времени стала популярной практика массовых ‘отчиток’. Пожалуйста, несколько слов о Вашем отношении к этому явлению, называемому в церковной тради-ции экзорцизмом? — это какой-то штатский. Странно, почему вдруг такой вопрос. И по-чему — он? Я думала, первыми пойдут монахи…
— Я отношусь к этому негативно. Не думаю, что сейчас найдутся люди столь высокой духовности, обладающие подобным даром. В Киево-Печерском Патерике, например, есть всего несколько упоминаний об изгнании злых духов. Наверное, враги рода человеческо-го ослабли с того времени, а у нас появилось множество величайших святых, превосхо-дящих по чрезвычайным дарованиям преподобных Киево-Печерских. Мыслящие подоб-ным образом серьезно заблуждаются. Лукавые духи стали только еще лукавее, а у нас появилось множество так называемых ‘младостарцев’ или ‘лжестарцев’, деятельность которых наносит огромный, иногда непоправимый, духовный ущерб. Кроме того, появи-лись шарлатаны, которые надевают рясы, облачения и устраивают мерзкие ‘шоу’. Разве-лось множество ‘матушек’, хотя матушками у нас принято называть лишь монахинь и жен священнослужителей, которым устраивают рекламу некоторые ТВ-каналы, про-мышляющих заурядным колдовством. Но на них попадаются лишь люди, живущие вне Церкви и таинств. Истинные подвижники, обладавшие столь чрезвычайным даром, полу-чали его после многих лет, а чаще десятилетий, проведенных в подвижнических трудах под опытным руководством непрелестных наставников. Эти подвижники веры являли собой образец величайшего смирения, избегая суетной мирской славы, прячась от люд-ского взора. А вот пустоцвет всегда стремится попасться на глаза.
Это переполнило чашу моего терпения. Пустоцвет? Пустобрех! Я вскочила с места.
— Я знаю, что некоторые духовники вместо помощи в борьбе со злом вмешиваются в личную жизнь духовных чад, навязывая им те или иные жизненные решения: где рабо-тать, с кем жить и т. д. Что вы можете сказать об этом?
— Это недопустимо. У нас в обители есть хорошие духовники. Это действительно опыт-ные батюшки, а не те молодые люди, которые вчера рукоположились, а сегодня уже имеют штат келейников и десятки, если не сотни духовных чад из числа неофитов, видя-щих в своих ‘пастырях’ столпов Православия. И уж конечно священник не имеет права как-то диктовать своему духовному чаду, что ему — или ей делать и как жить…
— Конечно, при условии соблюдения заповедей?
— Заповеди — это краеугольный камень нашей веры.
— А слова вашего же Христа — имеют значение?
— Что вы имеете в виду, дочь моя?
— Ну вот, например, Христос выгнал торговцев из храма. А у вас в церкви торгуют. Христос говорил, что все равны — ни эллина, ни иудея, а сколько евреев перерезали в средние века. И даже сейчас вы их не любите. Чуть что — сразу визг поднимается. Жидов-ский заговор, жидомасонство… А если кто-то принадлежит к другой… национальности или обладает не совсем нормальными способностями? Сразу же отторжение!? Колдун, ведьма, оборотень…
— Юля! — Рокин, возникший словно из воздуха, схватил меня за плечо. — Я думаю, об этом мы поговорим потом. Прошу прощения, братья…
И выволок меня за дверь.
— Юля, ты с ума сошла — говорить о ТАКОМ — в церкви!?
— Рокин! Я вам рога поотшибаю! — разъяренной коброй зашипела я. — Вы меня пригласи-ли поговорить — или лекции послушать?! У меня времени нет на эти глупости!
— А если бы я честно сказал про лекцию — вы пришли бы?
— Нет. И вообще у ваших пастора и попа на редкость неприятные ауры. Такие… про-тухшие.
— А вы видите ауры?
— Вижу. Вот и вашу сейчас тоже.
— А…
— Золотисто-желто-оранжевая с красным и голубым. Что означает — не знаю. Если тол-ковать по вашему журналу, получается слишком расплывчато. Мне надо больше литера-туры. А ваши попы почти все красно-коричневые, с оранжевым. Ни желтого, ни белого. Серые тона по всей ауре, у них болячек по самое это самое. Есть черные и такие, гряз-но-лиловые, грязно-пурпурные тона. Очень противное ощущение от одного взгляда. Вы что-нибудь мне нашли?
— Да, но мало. Вот, возьмите.
Я сунула в сумочку диск, буркнула ‘мерси в боку’ — и направилась к выходу. Рокин не отставал.
— Юля, неужели вам не было интересно?
— Нет.
— Ну ладно. Но только чуть. Хотя я надеюсь никогда не сталкиваться с бесноватыми.
— А вы могли бы справиться?
Я пожала плечами. А перед глазами встал Влад — уходящий к своей семье, на небо…
— Для этого нужны другие способности. Мне так кажется.
— Вы и сами не знаете своей силы.
— А вы — знаете?
— Не знаю. Но могу помочь вам разобраться.
— На части? — ехидно поинтересовалась я. Рокин смутился.
— Юля, я же не в том смысле!
— А в каком? Не знаю, но делаю? Чините сантехнику с таким подходом!
Рокин понял, что я — зла и перешел к делу.
— Я могу проводить вас к человеку, который тоже видит ауры.
И для этого мне придется тащиться куда-нибудь в Оптинскую пустынь или пустошь? Или еще подальше — например, в Сибирь? Щаззз!
— Он — здесь?
Рокин не стал вилять.
— Да. Вы можете задержаться?
— Ведите.
Я решительно набрала номер оборотня. Мне надо хоть с кем-то поговорить об увиден-ном. Обязательно.
Оборотни в бешеный восторг не пришли, но спорить не стали. Рокин вежливо показал мне на коридор. Я свернула и оказалась перед небольшой дверью. ИПФовец постучал, дождался изнутри мягкого: ‘Войдите’ и вежливым жестом пригласил меня внутрь. Я нервно хихикнула. Мне вдруг пришло в голову, что вежливая привычка пропускать да-му вперед имеет под собой немного другую основу. И на заре времен женщин пропуска-ли вперед в пещеру, скорее на разведку — не затаился ли там хищный динозаврик? В пещерах ведь двери не предусмотрены, зайти может кто угодно. Пусть тогда хищник лучше жену слопает, а венец эволюции успеет унести ноги. Но поздоровалась вежли-во.
— И тебе здравствовать, дочь моя, — мягко произнес сидящий в кресле поп. Этот был симпатичнее. Седенький, благообразный, с голубыми глазками и постным выражением. Обычно таким батюшкам говорят что-то вроде ‘Благослови, Владыко…’. Аж самой за-хотелось. Пропало желание после первого же взгляда на его ауру. Религиозность там и не ночевала. У Рокина и то ее больше было. А у попа в ауре не было ни малейшего оттенка белого или золотого. Так что нечего здесь соплёй растекаться. Не тот кадр, чтобы с ним откровенничать.
Мало того, общение с вампирами, а может и память Даниэля, заставили меня встрях-нуться.
‘Это же площадка для спектакля’ — шепнула в глубине души женщина со звериными глазами.
Почему я так считаю? А вот так вот. Есть причины.
Комната — обычный рабочий кабинет. Стол, кресло рядом с окном. У противоположной стены — еще два кресла и журнальный столик. Окно — большое. В углу — иконы. У другой стены — книжные полки. Какая-то литература, через одну — с крестиками на корешках. То бишь — на религиозные темы.
Кабинет хорош — как рабочее место. Но сейчас мне видно, что это лишь декорация для спектакля. Поверить в искренность происходящего мешает несколько причин. Лезут в глаза, виляют хвостиками и корчат рожи. Как те бесы из проповеди. Видимо, тоже тре-буют молитвы и поста.
Первое. Поп сидит в кресле, напротив него — еще одно кресло. Даже на вид — очень мяг-кое и удобное. Но я, наметанным взглядом художницы, понимаю — любой, кто сядет в него, окажется ниже попа чуть ли не на голову. В таком положении человек более уяз-вим. Да и не встанешь из креслица слишком просто. Придется опираться на подлокотни-ки, поневоле будешь выглядеть смешно. И поймешь это. А где смущение — там дестаби-лизация. На выбитого из колеи человека проще надавить. Так вот.
Второе. Почему он сидит — здесь и так? Устал и присел поразмышлять о судьбах мира? Возможно.
Только вот место странное. Отсюда даже в окно не посмотришь. Окно как раз за спиной у попа. И в него льется мягкий вечерний свет. Объяснять надо? Лицо попа — в тени, лицо любого собеседника — на виду. Ничего не скроешь, никакой эмоции. А кресло, стоящее за столом не менее удобно, чем этот стул. И отодвинуть его можно. Не проблема. Вот чего его сюда отдыхать понесло? Неудобно же!
Третье. У попа в руках ничего не было. Ни бумаг, ни четок… сидите вы за столом, ду-маете о чем-то, потом, пребывая мыслями в горних высях, встали из-за стола, прошлись по комнате — и даже четки с собой не взяли? Вон, я их даже отсюда вижу. Лежат на краю стола, поблескивают янтарем. Ой, недешевенькая игрушка. Мне и отсюда видно, что янтарь — натуральный, характерный такой…
Действительно, нахалы. Хотя, если бы они знали меня чуть получше, так убого бы площадку не готовили. Считают меня соплюхой и недооценивают? Похоже на то. Как бы мне теперь повести себя? Показать опасной? Нарвешься. Пусть лучше недооценивают. Современная дуреха, повернутая на поп-культуре, немного хамка, не слишком образо-ванная, типичная внучка торгаша. Хотя если кто деда назовет торгашом… ой не завидую я этому герою-камикадзе. В лучшем случае зубы будут собирать по кабинету. В худшем — собирать нахала будут в реанимации. Сыграть им, что ли хамоватую студентку? А, можно.
Поверят ли?
Не знаю. Но пробовать надо. Лучше так, чем показать себя слишком умной.
‘Порррррррвем игррру на трррррряпки?’ — предложил зверь-из-зеркала. И я внутренне улыбнулась.
— Хорошо, и вам не хворать.
Я без приглашения обошла комнату и уселась на стол, подвинув в сторону кучу несо-мненно важных бумаг. Парочка спланировала на пол. За ними с грохотом упали четки. Ой! Я не нарочно, правда — правда! Но вышло здорово. Поп оказался повернут ко мне спиной, Рокин соляным столбиком застыл у двери.
— Поговорим, падре?
— Дочь моя, вы неправильно употребляете это слово. У нас в России падре нету. Это слово обозначает католического священника…
Поп неторопливо встал из кресла и прошелся по комнате.
— Да, я знаю. Но и пудель, и бульдог и дворняжка — это собаки. Как собаку ни назови — она кошкой не станет.
— Хорошо ли сравнивать святых отцов с собаками?
— Вы же сами себя с ними сравниваете. Как там… пастыри, да? Пастушьи собаки во-круг стада? Разве нет?
— Разумеется, нет.
Не соглашаешься? Пытаешься отобрать инициативу? Что ж, попробуй!
— Ну да это и неважно. Рокин пригласил меня и сказал, что вы тоже видите ауры? Это — так?
— Дочь моя, не могли бы вы слезть с моего стола?
— Вы же не можете
