Предложения, от которых нельзя отказаться… но можно отвертеться
Меня разбудил откровенно мерзссский звонок телефона.
Противный и дребезжащий, он выдернул меня из забытья, как морковку из грядки. Я выругалась — и открыла глаза.
Я полностью одета. Лежу на своей кровати. Ага. Последнее, что я помню — это Валька, который тащит меня в спальню. Ну, тогда за честь можно не опасаться. Самое страшное, на что мог покуситься мой приятель… я перевела взгляд вниз — ага!
С меня нагло сняли туфли. А колготки оставили. И те перекрутились, как штопор.
Телефон продолжал надрываться.
Я сползла с кровати, прошлепала в коридор и от души (а душа у меня была — как с похмелья) рявкнула:
— Да!?
— Не Добрый вечер, а Леоверенская, — наехала я. И уже потом опознала в трубке голос Рокина. Но извиняться не стала. Могут у девушки быть критические дни? В смысле те, когда температура кипения души достигает критической точки.
Рокин на секунду замолчал, а потом осторожно произнес:
— Юля, вы пойдете на лекцию?
Тьфу! А вот слона-то я и не заметила! То есть зарыла и забыла. Но не то животное ИПФ, чтобы спокойно лежать, где положено.
— пойду, — прошипела я. — Сколько времени?
— полчаса до начала лекции, — ехидно поведал мне Рокин.
— Тогда — не пойду. Все равно не успеваю.
Остановить ИПФовца такой мелочью не представлялось возможным.
— Я сейчас за вами заеду.
— Это когда?
— минут через десять будьте готовы.
И этот гад повесил трубку.
Я было метнулась по квартире, но потом махнула рукой и успокоилась. За десять минут душ все равно не принять. Значит, и переодеваться смысла нет. Умыться?
Я взглянула в зеркало.
Хорошо, что я не крашусь. Почти. Так, глаза карандашом подведу — и все. Отражающееся в зеркале встрепанное чудовище со здоровущими синяками под глазами, впалыми щеками и кривой ухмылкой в пол-морды (помада была лишней, не забыть потом наволочку на подушке поменять) могло довести до невроза кого угодно. Ну и что!? Все святоши любят повторять, что главное в женщине — не внешняя красота, а внутреннее содержание.
Прекрасно! Пусть подтвердят свои слова делом!
Я только успела поменять колготки, стереть помаду и выпить чашку чая, как в дверь затрезвонили. Пришлось открывать.
Рокин стоял на пороге, элегантный, как вислоухий шотландский кот. Серый костюм в полосочку и безудержно дорогой галстук делали его похожим на какого-нибудь сэра и пэра.
На этом фоне я просто не смотрелась. Ну да. Волосы едва приглажены, о прическе тут и речи не шло — лишь бы дыбом не стояли, лицо усталое, костюм словно стадо коров жевало, а на одной из туфелек обнаружилась здоровущая царапина. Замазывать ее времени не было. И желания — тоже. Зато было желание дожевать этот кусок колбасы, вернуться — и отрезать себе следующий.
Рокин внимательно оглядел меня — и покачал головой.
— Юля… вы неправы…
— идите вы… налево, — окрысилась я. — Я и трех часов сегодня не спала, поэтому либо я еду так, либо вы идете со своей лекцией…
Рокин решил не дожидаться развернутого адреса. ИПФовец подхватил меня под локоть, цапнул с вешалки сумочку — и потащил к машине. Дверь удостоилась прощального пинка ногой — и захлопнулась без звука. М-да.
Читала я, что в приличном обществе двери ногами не открывают. А что там сказано о закрывании дверей?
***
В машине Рокин-таки наехал на меня.
— Юля, вы в этом костюме спали, что ли?
— Пять баллов и первый приз за догадливость! Спала. И сейчас спала бы! А вода у вас есть?
Колбаса была сырокопченой. И сильно перченой. Так что есть ее надо было до чая, а не после. Блин! А осталась бы я дома — пила бы сейчас бульон и жевала диетическую курицу. Хочу домой!
Рокин протянул мне бутылочку ‘святого источника’.
Я выхлебала ее в два глотка — и только тогда соизволила обратить внимание на остальных обитателей машины.
Кроме нас двоих там был шофер — молчаливый парень лет двадцати пяти. И благообразный седенький господин с таким праведным лицом, что мое подсознание взвыло сиреной. Даже в кино такие ‘классические обедневшие дворяне’ оказываются иногда последними сволочами. А уж в жизни…
— как вы себя чувствуете, Юлия Евгеньевна? — ласково пропел благообразный, разворачиваясь с переднего сиденья — и впиваясь в мое лицо ледяными глазами. — Я вижу у вас серьезное энергетическое истощение?
Глазки у него оказались блекло-зелеными, холодными и очень… отрешенными. Вот как у здоровущего варана, который греется на камне. То ли удерет, то ли за палец цапнет. И вместе с кистью руки отгрызет. Но ты ему в любом случае отвратителен — и твоя жизнь ему глубоко безразлична.
Это продолжалось всего пару секунд, в течение которых он буквально сканировал меня, а потом благообразное лицо расплылось в улыбке — и безразличие словно стерли мокрой тряпкой, как мел с доски. Но было уже поздно. Я подобралась — и приготовилась дорого продавать свою шкурку.
— Ничего. На вас моих сил еще хватит, — прошипела я, отодвигаясь от Рокина. Уколов мне еще не хватало. Опять траванут какой-нибудь гадостью…
— Я и не сомневаюсь, Юлия Евгеньевна. Меня зовут… можете называть меня отец Павел.
— Хорошо. Батько Павел, а чего вам от меня понадобилось?
Вроде бы невинный вопрос. Если задавая его — не соскользнуть на альтернативное зрение, которое позволяет видеть ауры.
Какая же у него противная аура. Смесь коричневого, зеленого, желтого… причем все это — достаточно грязных оттенков. И черные пятна. Противные черные пятна по ауре. Большая примесь буро-красного, этакого цвета засохшей крови, тоже красоты не добавляла. Я-асно. Очередной чиновник от религии. Кто бы таких отсеивал? Или хотя бы отстреливал?
— Лично мне — ничего. Просто Константин подвозил меня на лекцию уважаемого пастора Михаэля, и по дороге пришлось заехать за вами. Вот мы и встретились.
Не видела бы его ауру — в жизни бы не подумала, что врет. Но — видела. Поэтому тварищ (тварищ — от слова ‘тварь’) вызвал у меня еще один острый приступ шпиономании.
— У вас что — своей машины нет?
— Дочь моя, мне не нужно ничего сверх самого необходимого.
Он повернул руку, тусклый вечерний свет выхватил на миг ухоженную кисть с отполированными ногтями, блеснули дорогие часы…
— Ага. А маникюр, педикюр и ‘Ролекс’ входят сюда? Не смешите крокодила, у него живот болит. Из вас бессеребренник, как из меня — одалиска. При гриме может и сойти, но стоит открыть рот и начать двигаться — разоблачат вмиг.
— Это все исключительно пожертвования прихожан, дочь моя…
— ага, особенно педикюр…
— Не вижу ничего плохого в такой мелочи. Если Бог сотворил человека по своему подобию — грех держать полученное в грязи и небрежении.
Обалдеть! Под эту гребенку что угодно сравнять можно! Хоть педикюр, хоть мини-юбки! Но — без меня.
— Это конечно так, — поддакнула я. — А можно задать один важный вопрос? Как раз в тему. О том, что нам бог дал.
— Разумеется, Юля. Мы будем рады ответить, — важно кивнул поп.
Ладно. Сейчас порадуешься!
— Вот конкретно у вас — целибат?
— Да. Но какое это имеет…
Договорить я ему не дала.
— Скажите, а как церковь относится к ЭКО? Я к тому, что генофонд же пропадает! Почему бы вам не ввести хотя бы обязанность сдавать генетический материал? И вам удовольствие без греха и женщинам здоровых детей от некурящих и непьющих мужиков. Если бог вам дал гены, так что ж их держать в небрежении и неупотреблении?
М-да. И что я такого сказала? Даже водитель обернулся и поглядел на меня так, словно я… крокодила из лифчика достала. Машина вильнула, чуть не уплющив чей-то жигуленок.
— На дорогу гляди кретин!!! — заорала я.
Крик встряхнул церковников. И Рокин с попом заговорили разом:
— Все разновидности внетелесного — или, как ты говоришь, ‘экстракорпорального’ оплодотворения, включающие заготовление, консервацию и намеренное разрушение ‘избыточных эмбрионов’, представляется нравственно недопустимым с православной точки зрения! — это Рокин.
— Если муж или жена неспособны к зачатию ребенка, а хирургические и терапевтические методы лечения бесплодия не помогают, им следует со смирением принять свое бесчадие, как особое жизненное призвание! В таких случаях возможно усыновление ребенка по обоюдному согласию супругов и с благословения их пастыря! — это папаша Павел.
— А как вы относитесь к тому, что вообще-то в некоторых церквях благословляют людей на ЭКО?
— Это аморально и недопустимо, — отрезал поп.
Вот и ладненько. Зато меня не агитируют перейти в ИПФ. Добавим горошку в ложку?
— Это — не аргумент. Вы бы договорились — и шли стройными рядами сдавать сперму. Между прочим, даже в Библии сказано — плодитесь и размножайтесь. Я уж молчу про Песнь Песней — вот где откровенная камасутра!
— Юля, если Бог не дает детей, значит, для этого есть серьезные причины.
— Например?
— Когда Господь видит, что возможный в семье ребенок будет очень болен или будет глубоким инвалидом, Он попускает, чтобы этот младенец не родился. Известны случаи, когда матери под угрозой потери ребенка горячо молились Богу, и Господь открывал им через святых, что их молитва неугодна, потому что этот ребенок родится злодеем, убийцей, святотатцем. Если же матери не отступали, желая во что бы то ни стало удовлетворить свой материнский эгоизм, Господь попускал рождение таких детей, которые потом становились позором и осквернением своей семьи. Возьмем хотя бы случай с декабристом Пестелем, которого мать вымолила, когда он в пятилетнем возрасте умирал от дифтерии. Господь затем показал ей, что сын выздоровеет, но закончит свою жизнь на виселице. Так впоследствии все и произошло. Мать потом каялась, но было уже поздно, Господь уже ответил на ее молитвы. Поэтому очень важна молитва ‘Господи, не как я хочу, но как Ты хочешь’.
— Молитва, сю-сю, ля-ля… А что с остальными декабристами? А с террористами? Если уж Бог попустил рождение Гитлера, он вполне мог бы попустить и рождение еще парочки подонков. В конце концов, ИХ дети могут вырасти лучше, чем родители.
— Юля, ничего в мире не происходит без воли Божьей. И Он посылает нам испытания. Надо смириться и терпеть. Терпеть и молиться. И мы будем награждены за это.
— Да? Скажите об этом маме декабриста Пестеля.
— приехали, — объявил шофер.
Я поспешно выпрыгнула из машины. Чтоб я еще раз так попала!? Не дождетесь!
Отец Павел тоже вылез и теперь глядел на меня ледяными глазами.
— Юля, вы не возражаете, если мы потом еще с вами подискутируем?
— На фига?
Замысел Рокина был мне ясен. Заехать за мной, имея в машине такую вот пропагандистскую силу, а по дороге дать нам пообщаться — авось и проникнусь светлым
