сильно встряхнул.

Этого оказалось достаточно. Девушка закатила глаза и ушла в глубокий обморок.

Приступ бешенства прошел, как и не бывало.

Мечислав осторожно опустил хрупкую фигурку на диван — и отправился за нашатырным спиртом.

Чувствовал он себя почему-то дурак-дураком. Хотя почему бы это?

***

Меня не было. То есть я была, но мне было так хорошо…

Я плыла в прохладном зеленоватом потоке силы. Еще не на своей обожаемой поляне, но где-то очень близко. Шумели кроны деревьев. И лился откуда-то солнечный свет.

Я не пыталась думать. Не пыталась ни в чем разбираться. Даже ругать себя за несдержанность — и то не могла. Я просто уплывала в прекрасное далеко. И это было… потрясающе спокойно.

А потом в мою идиллию вторгся ужасный резкий запах.

‘Нашатырный спирт’ — подумала я. И открыла глаза.

Я лежала на диване. Полностью застегнутая на все пуговицы и даже не раздетая. Рядом со мной стоял Мечислав и водил у моего носа склянкой со спиртом.

— Уберите гадость, я же водку просила, — прошептала я.

Это мой голос? Котенок и тот громче пищит. Но вампиру хватило.

— Хочешь пить? Что предпочтешь, пушистик?

— Апельсиновый сок, — попросила я. — Сил нету…

Мечислав приоткрыл дверь и отдал кому-то распоряжения. Послышался дробный топот ног — исполнять буквально полетели. А сам вампир вернулся ко мне — и опустился на колени рядом с диваном. Я настолько устала, что даже говорить не хотелось. И я молча глядела, как Мечислав опускается передо мной на колени — и начинает разминать мне ноги.

— Расслабься. Сейчас тебе станет чуть легче. Точечный массаж — великая вещь.

Я послушалась — и расслабилась. Минут на пять. Потом в дверь постучали. Вампир на минуту оторвался от меня, рявкнул на кого-то и опять закрыл дверь.

Массаж продолжился. Не знаю сколько — пять минут, десять, час — я просто выпала из реальности. И вернулась в нее, когда меня ласково погладили по щеке.

— просыпайся, милая. Пора.

Глаза открывать не хотелось. А надо.

— Возвращайся в сознание, а то поцелую.

— Угрожать-то зачем!?

— А строить из себя безнадежно усталую? Ты почти час дремлешь. Пора приходить в себя.

— Как скажешь.

Я ожидала, что вампир сейчас устроит мне допрос. Но вместо этого мне вручили здоровущий бокал со свежевыжатым соком

— Пей.

Кисловатый вкус апельсина прогнал остатки тумана из головы. И я подмигнула вампиру.

— Как у нас дела? Тебе уже доложили?

Мечислав и не подумал отрицать.

— Лучше, чем были. Сейчас, когда ты показала Альфонсо силу, он побоится прессовать нас. Но с тобой обязательно захочет поговорить. И теперь притворяться дурочкой не получится. Глорианне придется чуть потруднее, лицо ты ей распахала серьезно и часть шеи тоже, но дня за два она все залечит. Особенно с правильным питанием.

— И не останется никаких следов?

— Нет. Не должно. Ты против?

— Нет. Пусть так. Жаль, что притворяться больше не получится. — вздохнула я. — Дурочка, в которую я играла с Иваном и Рамиресом, вышла очень убедительная.

— мне тоже понравилось. Ты можешь рассказать — что ты натворила?

Я улыбнулась. Силы возвращались. И Мечислав был на редкость человечным, мне даже не хотелось выдрать ему все зубы без наркоза. Почему он всегда не может вести себя, как человек?

Хотя глупый вопрос. Он же вампир…

— могу попробовать. Если еще сока нальешь.

Вампир послушно налил мне еще стакан сока, я залпом выпила его — и кивнула.

— Знаешь, меня и так все довели. Альфонсо, его жертва этот, как его?

— Шарль.

— Вот. Шарль, убийство это сегодняшнее, я и так вся была на нервах, а тут еще этот эмиссар паршивый ломаться вздумал. И наезды начал. Я терпела, сколько могла, но когда Славка упал — у меня крышу сорвало начисто. Сама почти ничего не помню. Помню только ощущения, словно я — это не я, а какое-то чудовище. И оно хочет жрать. И жрать не абы кого там, а одного конкретного Альфонса.

— Ты его так хоть на людях не называй — особого упрека в голосе Мечислава не было — и корчить виноватую рожицу я не стала.

— постараюсь.

— Вот и постарайся. Откуда взялось это чудовище? У тебя даже лицо изменилось?

— Оно живет во мне. — Мне на миг стало трудно говорить. Горло перехватило неожиданным спазмом. — Ты помнишь, какой меня нарисовал Даниэль?

— С трудом. Женщина в красном и напротив, в зеркале, ее отражение в виде зверя?

Я кивнула.

И вспомнила. Вот я на кровати. И Даниэль рядом. Живой. Родной. Любимый. Откидывает волосы назад. Протягивает рисунки. Смотрит на мое лицо, ожидая похвалы или презрения. Там были два портрета. Надюшки — и мой.

Второй портрет изображал меня, но тоже совсем не такую, как в жизни. Зеркало. И вроде бы та же я. Тоже стоящая вполоборота к зрителю. Почему-то я была одета в костюм гвардейцев кардинала. Алый плащ с золотым крестом развевался на ветру. Рядом, на светло-голубом фоне, лежала шляпа с пером. В левой руке я сжимала кинжал, поднимая его наподобие креста. В правой руке держала опущенную книзу длинную шпагу. Внешнее сходство было несомненным. Но не внутреннее! Я не была такой. Только мечтала. Но у меня никогда не получится. В нарисованных гениальным художником моих глазах была любовь, но совсем другая. Веселая, шальная, хищная. Мой нарисованный двойник скалил зубы в дерзкой улыбке. Женщина на портрете предлагала — все. Дружбу, любовь, партнерство, секс, дуэли на шпагах, прогулки под луной по крышам, ужин в китайском ресторане и бутылку водки, распитую из-под полы в мужском туалете — все, что только могла предложить женщина. И при этом смотрела с вызовом: ‘Мол, я-то предлагаю! Но сможешь ли ты взять то, что я предложу и так, как я предложу это тебе? Если сможешь, мы будем вместе. Если нет — проваливай сразу! Слабаков не держим и не удерживаем!’ Что-то придавало портрету такой вид. И что-то в нем было неправильным, но таким, что хотелось смотреть и смотреть. И пытаться понять — в чем же дело. Женщина задерживала на себе взгляд — и вы не сразу смотрели в зеркало на портрете.

Там отражалось — чудовище. Страшное и чем-то даже омерзительное. Львиная грива, рога, пасть, полная острых зубов в три ряда, хищное и стремительное тело — помесь льва с драконьим хвостом и орлиными крыльями, частично покрытое шерстью, а частично — чешуей. Увидь я такое страшилище в детстве — неделю бы по ночам кошмары снились. И сейчас…

У чудовища были мои глаза. Оно вставало на дыбы в припадке ярости, ревело и било передними лапами в зеркало, как бы стараясь добраться до женщины на портрете, а та улыбалась. И только потом мне стало ясно, что же не так с рисунком. У женщины в свою очередь были глаза чудовища — слишком большие и с вертикальными зрачками. Хищно-желтые.

— Именно. Вот он и выглянул сегодня на свободу. Тот самый зверь. Из того самого зеркала.

— Этого не может быть.

— Неужели? Откуда ты знаешь, что оставил мне Даниэль перед смертью?

Мечислав замолчал.

Действительно, что мог мне подарить любимый. Я думала до этой минуты, что просто — дар рисовать. И так же, как он, отражать в рисунке душу человека.

Но его подарок мог и инициировать изменения во мне. Я когда-то считала, что стану такой как женщина на картинке. Но если… в зеркале отражался зверь… не может ли быть так, что в минуты опасности из меня будет лезть это чудовище?

Не знаю.

Даниэль его видел.

Я — чувствовала сегодня.

Мечислав будет расхлебывать результаты его действий.

Скажите после этого, что оно — не реально!?

— Ты думаешь, это что-то вроде оборотничества?

Нет. Это я точно знала. Это — не оборотничество. Но не рассказывать же вампиру абсолютно все?

— Не знаю. Я не испытывала желания ходить на четвереньках или лопать мясо с кровью.

— А поменять форму тела?

— Нет. Только — когти.

— Что?

— Ну да. Не вся форма, не тело, а именно когти. Словно к моим пальцам присобачили что-то такое, раз в двадцать длиннее обычных ногтей. Только они нематериальны. Я не смогу ими даже огурцы в салат нарезать. Ничего не смогу. Кроме одного. Повредить ауру любого существа на земле. Человека. Вампира. Оборотня. Да хоть черта, если у чертей есть аура. Раньше я просто видела ауру человека. А эти когти — инструмент манипуляции с ней. Грубой манипуляции. Так вот. Но ни силы, ни чего-то еще они не прибавляли. Не знаю, как это можно объяснить лучше. Но раньше я просто видела, а сейчас могу и действовать. Плохо, неумело, и исключительно во зло.

— Неудивительно. Рано или поздно, так или иначе… ты прогрессируешь. И очень быстро. Ты ощущала их — как продолжение своих рук?

— В абсолюте. Это было мое. Как нога, ухо или глаз.

— А у тебя не было ощущения, что твой зверь контролирует тебя?

Я задумалась. Кто же из нас кого контролировал? Он — меня? Я — его? Женщина с глазами зверя — нас обоих?

Сложно сказать.

Скорее…

— Он — и есть я. Я — и есть Он. Мой зверь и я — это две половинки моей души. Поэтому я не могу сказать точно. Я все воспринимала вполне адекватно. И сказала бы, что это была — я. Только на свободу вырвалась темная часть моей души. А так — я все помню. Я все воспринимала вполне отчетливо. Кстати! Еще я помню, что мне говорил Валентин — Славка жив. Он жив?

— Тебя это волнует?

Я ответила со всей честностью. Врать можно. Но не когда я так устала.

— не знаю. Но это — мой брат. Захочу — сама пришибу. А не какой-то там испанистый козел со стороны.

Мечислав расхохотался.

— Юля, я тебя обожаю.

— Обожаю я тебя, обожаю… даже если я тебя обижаю, — пропела я. — Вот где зарылись садист с мазохистом. Только учти — я таких развлечений не одобряю.

— а ты уже пробовала?

— А с Альфонсо у нас что было? Чистый садизм! Если б ты знал, как мне хотелось его порвать!

— Это когда?

— Это когда я ему состригла кусок ауры. Он хоть жив?

— Мертв. Уже несколько тысячелетий.

— Но пока не окончательно? — с надеждой уточнила я. Вряд ли нам простят убийство Члена Совета. Эмиссара — и того еще невесть сколько расхлебывать!

— Вроде нет. А ты могла его прибить?

— Этим экзот-маникюром? Запросто!

— Раньше у тебя такого не было. Интересно, что послужило толчком?

У меня была одна идея. То есть догадка. Стоило мне разозлиться — и я делала нечто, не украшающее любую женщину. Сильно испугаться или разозлиться — и вот он,