Лавриком. Треугольник в круге. Странные знаки, от взгляда на которые начинает резать глаза. Такой же искромсанный труп, такие же символы, кажется… пристально я Лаврика не разглядывала, так что и эта символика мне — ни в одно место не уперлась. Я понимаю, что это неправильно, что если я узнаю, что они обозначают, то пойму и все остальное, но тут — увы. Историк и географ из меня — нулевой. То есть я знаю и то и другое — в объеме средней школы. Технически — у нас могло оказаться все, что угодно. Хоть мумия фараона. А практически? Тут не Москва. А глухая провинция. И даже до Киева нам чесать и чесать.
Так что хвост с ними, с черточками и точками. В осмысленное нечто для меня они не складываются. Поэтому я не стану забивать себе голову и запоминать все это. Вот Сашка раскопает, что к чему — поделится. Сегодня и должен доложить. А меня больше волновало лицо жертвы. Потому что ЭТО лицо я отлично знала. Передо мной лежала Наташка Тихвинская.
Тьфу, пропасть.
Вот еще только мою учебу сюда впутать не хватало! И милицию!
Мало того, что ночью на нас надавит Альфонсо (а скрыть ни фига не получится) так еще днем и менты будут перематывать нам нервы на клубок в тему: ‘Чем занималась пострадавшая? Куда ходила? С кем встречалась?’.
Вот честно — когда меня пытались похитить — было лучше…
Дура! О чем это я! Если меня пытаются угробить — это лучше, чем когда пытаются угробить других?! А если бы это я тут лежала?! Кому бы радости прибавилось!?
Я плюнула и вытянула руки вперед. Чем теоретизировать над трупом, лучше займусь делом. А именно — погляжу, чем первое тело отличается от второго.
Ан нет! Если Лаврика я прочувствовала по полной — и мгновенно, то сейчас… действительно была какая-то преграда. Словно тонкая пленка. А что это такое?
Я положила на нее ладони, медленно повела…, невидимое нечто чуть пружинило и облипало мои пальцы. И каким-то шестым чутьем я знала — если надавить, эта пленка поддастся под моими руками. И я попаду туда. В круг.
Но нужно ли так поступать?
Сложно сказать.
Эх, сейчас бы на мою обожаемую полянку. Там, среди одуванчиков или ромашек…
Нельзя. Здесь и сейчас — нельзя. Здесь четыре экстрасенса. Я не знаю, что они могут, но все они смотрят на меня. И мне это резко не нравится.
Что они смогут увидеть?
Что расскажут начальству?
Лучше не давать ИПФовцам лишней информации о себе.
Я подумала — и повела пальцами по ‘пленке’. Их чуть щипало, покалывало время от времени, но не больно. Так, слегка и чуть-чуть. А если все-таки попробовать поглядеть?
Не соскальзывая в транс. Токаревича я ведь и так достала. Может, что-то получится?
Чуть угловым взглядом, которым я смотрела на ауры, я взглянула на пленку. Странно, но ее никто не замечал кроме меня и экстрасексов. Для них это была непреодолимая преграда. Для меня — бычий пузырь — ткни пальцами — и порвется. Но почему-то я не хотела его рвать. Было безумно противно.
Зачем нужно это оставлять здесь?
Хвост его знает!
Внешне это ‘нечто’ походило на не очень частую сетку с плавающими кое-где черными кляксами. Ячейки были шириной где-то сантиметров пять. Не больше. Просунуть руку кое-как можно. А вот нужно ли? Вязаться с этими черными ошметками? Знакомыми такими, противными и… они ощущались, как нечто очень агрессивное. Вроде собаки, которая что есть сил рвется с поводка к ногам соседа и заливается злобным брехом.
Так же и они. Пока они не могли сорваться с поводка. Но исправно патрулировали поверхность сетки. Словно ожидали… кого? Чего?
И тут меня осенило!
Точно! Это те самые кляксы, что и на площади! Которые я еще счищала с оборотня! А стоит порвать эту сетку — и она облипнет на мне. Вместе с кляксами. И эта пакость начнет пить мою энергию. Или даже жизнь. Эти кляксы выглядят агрессивнее, крупнее и как-то хищнее тех, которые были на оборотне. И мне они решительно не нравятся.
И что из этого следует?
А то! Мозг работал с удивительной ясностью и четкостью.
Возможны два варианта.
Первый — плохой. Откуда-то Жрецу известно о моем существовании. Ладно. Не обязательно о моем. Но о существовании человека, обладающего силой уничтожить часть его ‘клякс’. И ловушка поставлена специально на таких ‘особо активных’. Может быть? Да вполне!
Второй — лучше. Кляксы куда-то и как-то отдавали свою энергию. Ту, которую вытягивали у людей. А может, и сейчас вытягивают. Кто знает… Важно не это! Важно то, что неизвестному Жрецу просто не хватает энергии. И он старается набрать ее всеми способами!
Помочь ему в этом благом деле за счет себя, любимой, ну совершенно не хотелось.
Я еще раз посмотрела на сетку.
Как же она мне не нравилась.
Плюнуть на все и наврать Рокину. Я тут не вип-команда Гуффи, я не обязана все уметь и мочь.
Не обязана. Так.
Но это — Наташка Тихвинская. Моя однокурсница. Уж какая ни есть!
Она никогда мне не нравилась. Я считала ее заносчивой дурой и стервой. Я ругалась с ней и чуть ли не дралась. Без нашей ссоры не обходилась ни одна неделя учебы.
А теперь она мертва.
Она лежит на этом грязном полу рядом со всяким строительным мусором, и ее кровь растеклась по нарисованному мелом треугольнику. Ей вскрыли грудную клетку, а ее сила и, возможно, душа послужили пищей для какой-то твари.
Она могла бы прожить долго и счастливо. Лет пятьдесят. Ругалась бы со мной, потом окончила институт, вышла бы замуж, устроилась на работу, нарожала детей…
Этого у нее никогда не будет. Теперь — уже никогда.
У нее не будет даже нормального посмертия.
Я не знаю, куда уходят люди. И не знаю, что происходит с нами — там. Но одно я знаю точно. Ничего хорошего такая смерть не несет. И если на Лаврика мне было плевать…
Да! Я вот такая! Я не борец за права неправых! Более того, я искренне считаю, что и без Лаврика на нашей эстраде хватит поющих поп. В глаза и за глаза! И не хочу казаться лучше. Лаврик мне был никто и никак. Я его не знала. И меня не зацепила его смерть. Уж извините, при наездах Альфонсо, Лаврик, вместе со всеми своими смертями и загадками, быстро отползает место так на сотое! И я не жалею поп-певца. Увы. Кто скажет, что это плохо?
Много кто.
Я знаю, эта точка зрения достойна осуждения…
Ох, что-то меня на рифмы потянуло… эта территория, зовется акватория…
Умом я осознаю, что Лаврик тоже человек. Что у него есть родители, есть любящие его люди, те, кто ждет его и к кому он никогда не вернется… Ни-ког-да.
Но — умом. А так…
Мне безразличен Лаврик.
Но меня сильно зацепила смерть Натальи.
Да, мы с ней никогда не ладили.
Но это — мой город! Моя не-подруга! И мне с ней разбираться, а не какой-то там потусторонней погани!
И как только я найду эту погань — я ей… я ее…
Слов определенно не хватало. А те, которые подворачивались под язык, были из любимого дедушкиного фольклора.
Я глубоко вздохнула. Выдохнула.
Можно удрать. Убрать руки — и не возиться с этой пакостью. Никто меня не осудит. Никто и никогда. Потому что знать буду только я.
Я буду знать.
Я обругала себя дурой, стянула куртку — и аккуратно просунула руки сквозь неширокие ячейки.
ИПФ повезло, что их экстрасексы не слишком сильны. Были бы сильными — были бы дохлыми. Полезли, порвали, подцепили — и, скорее всего, отбросили бы лапти. А так для них эта сетка непреодолима. Для меня — преодолима, но зачем напрягаться? Надо просто посмотреть — пойдет она за трупом или нет. Если да — можно не волноваться. Если нет — надо бы все-таки ее убрать. Мало ли кого сюда занесет, мало ли что и как…
Хотя я сильно подозреваю, что эта ловушка наставлена именно на экстрасенсов. А люди без особых талантов пройдут ее как паутинку. И даже не заметят.
Надо будет проверить. Потом. А пока…
Посмотрим, чем аура второго трупа (я намеренно не думала об этом, как о Наташке, так было намного легче) отличается от ауры первого.
На первый взгляд — ничем. Та же пустота. Абсолютная. Чистая. Ясная.
Я бы сказала — стерильная. На скальпеле у хирурга бактерий больше, чем в трупе энергии.
А есть ли в пространстве остатки энергии?
Я прищурилась и повела взглядом по сторонам.
Нету.
То есть, их вообще нет. Энергия впиталась, словно вода в сухую губку. Я пристально оглядывала ангар. По нулям. Люди сияли аурами. Экстрасенсы светились намного ярче. Ярче всех были именно девица. И по окрасу волос — теперь огненно-рыжему — и по ауре. За ней — блондин (эх. Надо было его тогда чайником с кипятком приложить — и стулом добавить!). А уж потом — папа с сыном. Мелкая сошка, ползучая вошка. У них даже ауры были схожи по окраске. Вот они — были яркими.
А все окружающее пространство — тусклым.
Я смотрела на тело.
И так же — никаких брызг энергии, ничего…
Я потащила руки из сетки.
— Юля? — голос брюнетки, то есть уже рыжей, нарушил мою концентрацию. Я чуть резче шевельнула рукой — и поняла, что… задеваю одно из черных пятен!
— Твою инфузорию! — в голос выдала я.
Пятно коснулось моего запястья, вцепилось и…
Я вскрикнула от боли.
Для человека, который не чувствует, не видит — это была бы просто дурнота. А я понимала, что происходит. Я буквально чувствовала, как гнусная клякса впивается в потоки моей ауры. Саму ауру я не видела, это невозможно. Никто не может увидеть свою ауру. Но я видела кляксу и всей кожей ощущала, как мерзкая тварь намеревается искорежить все, что ей попало под… зубы?
Да нет у нее никаких зубов!
Но и того, что есть — мне хватит!
Я вырвала руки из сетки. Теперь уже ничего не важно. Сорву я ее или нет, прилипнет или нет, мне важно как можно скорее освободиться от этой дряни!
От правой руки к сердцу пополз тягучий холод. Медленный, неторопливый, острый, словно по венам поплыли осколочки льда и стекла. И я поняла, ЧТО это такое.
Это не попытка набрать силу. Это — ловушка.
Ловушка на таких, как я. Которые будут недостаточно осторожны и сделают такую глупость — дотронутся до сетки.
Черт бы побрал эту крашеную дурру!
Когда холод дойдет до сердца — я умру. Просто умру.
Ну уж нет!
Я — сильная! И не какой-то пакости меня сожрать!
Я уже уничтожила эти кляксы! Сейчас будет только чуть сложнее, я ведь сама —
