Так что же у меня за способности!?
Шарль широко улыбнулся.
— Достаточно редкие. И я удивлен, что ты сама еще этого не поняла. Есть маги стихий. Есть маги смерти. Но есть и маги жизни. И ты — именно что маг жизни. Именно поэтому ты так сильна. Ты любишь этот мир — и он любит тебя. И щедро делится своей силой. Именно поэтому ты можешь снимать проклятия. Ни одно проклятие не устоит перед силой жизни. Именно поэтому ты видишь ауры — как же ты можешь не понимать того, чем управляешь? Это вполне естественный процесс. Именно поэтому…
— …у меня едет крыша, — кротко согласилась я. — А как в эту систему укладываются когти, которыми я чуть не побрила Альфонсо? И щит, закрывший нас от клякс на площади?
— Примитивно. Я удивлен, что ты сама не догадалась. Маг жизни должен и уметь защитить эту самую жизнь. Твои когти — это всего лишь инструмент, позволяющий манипулировать аурами живого. Скажи, скальпелем врача — что можно делать?
— Лечить.
— А если кто-то захочет отрезать им соседу ухо?
Я фыркнула. Но суть была ясна. Мои когти просто оказались сродни тому самому скальпелю. И — в руках идиотки. А Шарль, заметив понимание на моем лице, продолжил:
— Поэтому ни одно проклятье на тебе не осядет, и ты смогла закрыть и себя и других. Поэтому та тварь испугалась твоей крови.
— А не святой воды?
Шарль фыркнул.
— Юля, какая польза или вред может быть от этой воды!? Пойми, вода не станет святее от того, что в нее макнули крест и прошептали пару никому не важных слов.
— Вот как? А почему тогда ее боятся вампиры?
— потому что вы, люди, до ужаса невежественные существа! Подумай сама, чего именно они боятся?
— Серебра.
— Его боятся многие паранормы.
— и ты?
— Я — нет. Но серебра боятся многие.
— Осины. Чеснока.
— Не без того. А еще?
— Священных предметов.
— Вот! Ты сама сказала! Священных предметов! А вот к какому культу они относятся…
— Именно! Пойми! Останавливает зло, или там нечисть, нежить, не крест! Не святая вода! И не дурацкий молитвенный лепет! Останавливает ВЕРА! Если ты ВЕРУЕШЬ, ты будешь сильнее любой нечисти. Между прочим, ладно еще, вы забыли то во что верили раньше! Но ты ведь и нынешние священные тексты прочитать наверняка не удосужилась!
— Неправда! — обиделась я. — Между прочим, я даже Лавея прочитала!
Антон Лавей был автором ‘Сатанинской библии’. И между нами, читала я всю эту религиозную литературу просто в порядке самообразования. Как учебник ОБЖ. А что делать? Почему-то нигде нет грамотных советов по обращению с паранормами. Нет, на лотках до фига всякой ‘ценной’ литературы типа: ‘Практическая магия’, ‘Привороты, отвороты, завороты’, ‘Чистка ауры и кармы’ и прочие прелести. Вот только веры им…. Остается ползать по классике в тихой надежде, что ТОГДА — годами так пятьюстами раньше, знали хоть немного больше. Или врали убедительнее.
— А вот всерьез… что такое, по-твоему, Библия?
— Сборник еврейских народных сказок в римской обработке.
Шарль от души расхохотался. Смеялся он так заразительно, что я не выдержала и присоединилась к нему. Потом я разикалась — и дракон притащил мне из кухни стакан воды.
— Между прочим, там сказано — это я дословно помню: ‘если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: <перейди отсюда туда>, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас’.
— И что?
— И то. Вот скажи мне, где в этой фразе упомянут Бог? Аллах? Будда?
— Где б тебе в Библии упоминали Будду?
— Но дьявола-то там упоминают? А чем другие культы лучше или хуже? Но не в этом дело! Юля, понимаешь, в этой фразе просто говорится, что надо — верить. Но не упоминается, во что! В кого!? Зачем!? Просто — верить. И останавливает тех же вампиров и обжигает их не крест! А вера, которую вкладывает человек в свои поступки! ВЕРА! Не в Бога! И не в Аллаха! А просто — вера в то, что завтра будет завтра. Завтра взойдет солнышко. Завтра обязательно будет лучше, чем сегодня. Завтра жизнь будет продолжаться даже без нас.
— И послезавтра тоже, — чуть убавила я патетики.
— Да хоть когда! Ты же сама отлично понимаешь — главное — это не священные предметы, а вера в жизнь! В любовь! Вот чтобы ты знала — Бог есть Любовь, а Любовь есть Жизнь! И именно это спасает людей! И именно эту силу люди вкладывают в свою веру! Просто они ужасно боятся любить — любить до безумия и эту жизнь и весь окружающий мир. И верить — в них. И в себя! Вот и прячутся за Бога! Их можно понять — не у всех хватает сил! Но у тебя-то их хватает! Так что привыкай! Привыкай верить в жизнь…
Я потерла лоб. Сейчас меня волновало другое.
— погоди-ка. То есть ты хочешь сказать, что можно пугать вампиров, например, символом Осириса, а не крестом?
— А почему нет? Чем он хуже? Кстати говоря, в Египте так и поступали. А в Греции вампиры шарахались от служителей Гелиоса и Зевса. А у вас на Руси любой волхв мог перемотать вампира на клубочек из шерстяных ниточек и связать носки.
— ага! Ясно. Слушай, а тогда… а вампирам моя сила не вредна? Если я тянусь к магии жизни, а они все-таки померши…
— А это уж как ты сама пожелаешь, — весьма ехидно заметил Шарль. — Как с когтями. Можешь полечить, можешь покалечить.
Я вздохнула.
— слушай, ты не хочешь еще посидеть за компьютером? А я пока все уложу в мозгах. А то… кошмар какой-то!
— Да ничего тут кошмарного нету. Я вообще удивлен, что ты этого раньше не знала!
Ага, откуда б мне это знать? От Мечислава я шарахалась, как черт от ладана, другим вампирам он меня просвещать сам запретил, ИПФовцы, хоть и предлагают свои услуги, но толку от них…
Нет уж, лучше без таких добрых советчиков.
Вот и получилось, что хоть я и умею что-то полезное, но совершенно не знаю, что я умею.
Ох.
А я оказывается, уже скоро год как маг жизни? Хм-м… Прикольно. Ладно. Считаем на пальцах? Маг воды? Гидромант. Маг смерти? Некромант? А маг жизни?
Витамаг? Витамант?
М-да. Лучше уж сразу — Витамин!
Я захрюкала и поползла вниз по дивану.
Отпоив меня водой и выяснив, что меня насмешило, засмеялся и Шарль.
А досмеявшись, заметил, что сравнение-то правильное. Маг жизни — это витаминка для окружающего мира. Вкусно, полезно, к месту и в тему.
Интересно, а как этот окружающий мир намерен меня употреблять?
Как-то вот не тянет быть съеденной!
О! Кстати о съедении!
Я вытащила рисунок Даниэля — тот самый, со Зверем, и показала Шарлю.
— Что это?
— Такой меня видел один вампир. Как, по-твоему, это согласуется с магией жизни? С моей точки зрения — это животное ничего кроме смерти не несет.
Шарль внимательно разглядывал рисунок.
— Юля, а что у тебя было с этим вампиром?
Я покачала головой.
— Не расспрашивай. Больно.
— Он тебя любил, — просто произнес полудракон.
Я отвернулась, моргнула ресницами, чтобы не разреветься.
Даниэль…
Кто сказал, что время раны лечит, тот душою ранен не бывал…
— А еще… Ты посмотри, насколько они — живые! Он лучше меня понял твою сущность. Ты никогда не задумывалась, что жизнь — жестокая штука?
— Сотню раз.
— вот и посмотри на этот рисунок по-другому. Очаровательная, яркая, постоянно меняющаяся, восхитительная и неподражаемая, как сама жизнь женщина — и ее обратная сторона. Увы. Жизнь немыслима без смерти. Доброта — без жестокости. Любовь — без ненависти. Поэтому и Зверь. А вот кем станешь ты — зависит только от тебя. Кстати, это он вчера проявился?
Я опустила глаза.
— Да. Я испугалась.
Шарль пожал плечами.
— Юля, вряд ли я дам тебе хороший совет. Но одно могу сказать точно. Если ты будешь бояться своего зверя — фактически темную половину своей души, то она рано или поздно будет владеть тобой безраздельно.
— А что ты мне предлагаешь делать? Полюбить этот кошмар химеролога?
Я еще раз поглядела на рисунок Зверя-в-зеркале, Зверя с человеческими — моими! — глазами. Лучше он не стал. Ну вот ни на грамм!
— Нет. Не полюбить. Принять, как часть себя. Принять — и…
— превратиться в кого-то другого?
— Или стать, наконец, настоящей?
— А ты уверен, что я смогу это выдержать?
— Нет. Но я в тебя верю.
М-да. Позиция достойная последнего фанатика. Не знаю. Но верю! Красота!
***
Константин Савельевич Леоверенский считал себя счастливым человеком. И не без оснований.
Если представить себе всю его жизнь в виде весов, он бы сказал, что счастье — в равновесии. А для того, чтобы кто попало не нарушал его — надо уметь защищать себя.
И он учился этому с детства. То есть — с того момента, как его деревня была уничтожена зверями и нечистью, которой Бог почему-то даровал человеческое лицо. Хотя…
В бога маленький Костя и до того не верил, а уж после смерти всех своих родных и близких — тем более.
Когда он понял, что мать, отец, дяди и тёти, бабушки и дедушки, маленькие братья и сестренки — мертвы… не просто мертвы, а убиты — им овладела холодная бешеная ярость. Хотелось убивать. Даже не так. Хотелось УБИВАТЬ. Медленно и мучительно. Беря за жизнь каждого из своих родных — по тысяче жизней врагов. Вредить им всем, чем только возможно.
Если бы не дьявольское везение, жизнь маленького Кости оборвалась бы несколькими днями позже — он тогда хотел устроить засаду на немецкий патруль. Но ему повезло. Ту же засаду решили устроить и партизаны. И Костя попал в отряд.
Сначала его хотели эвакуировать. Потом…
Костя навсегда запомнил своего первого командира, Петра Сергеевича. Пожилой дядька, до войны бывший участковым, а с приходом немцев ставший их постоянным проклятием, дымил ‘козьей ножкой’ и печально глядел на парня.
— Их не вернешь. Жить надо. А ты погибнешь. Ты слишком мал, слишком горяч, слишком… слишком сильно тебя задело… Тех, кто идет мстить, часто убивают первыми…
Костя ощерился, как волчонок.
— Связывайте, усыпляйте — все равно удеру! Плевать, что умру, лишь бы побольше этой мрази сдохло!
Петр Сергеевич несколько минут глядел на паренька, стиснувшего кулаки. Что приковало его взгляд? Что заставило изменить, казалось бы, уже принятое решение?
Он и сам не знал. И Костя не знал. Но воевал с Петром Сергеевичем до той минуты, как отряд попал в окружение. Уйти удалось немногим. Петр Сергеевич навсегда остался там, в лесу. Он — и еще штук (язык не поворачивался даже сейчас
