будь у меня хрупкие кости — тут и похоронили бы. С переломами всего плечевого пояса.
— Я так рад тебя видеть! Ты просто копия матушки, моей любимой младшей сестренки!
А ты врешь, как сивый мерин! Рад ты, как же! Да у тебя на морде читается ‘что ж ты, племянничек, по дороге не сдох?’. И не дождешься, дядюшка. Раньше ты сам к Аргадону в гости пойдешь. С тетушкой под ручку.
Внешне я по — прежнему был само обаяние. Только плечо потер после дядюшкиных объятий, мол, болит. Тот тут же ахнул, вспомнил про мою болячку — и увлек меня к трону, громко приказав подать мне кресло.
Я кивнул на моих людей, дядюшка тоже закивал и распорядился разместить их с дороги. Где?
А хоть бы и в бывших покоях принцессы Мишель. Больше‑то во дворце свободных комнат нет, все родня да друзья заняли. А вот комнаты Мишель были заперты еще дедом с распоряжением — оставить их для внука. Даже Рудольф не решился нарушить его указания. Эх, Рудик, неплохой ты мог бы быть человек. Но трупом будешь краше!
Раззолоченный лакей провожал Анри и мое сопровождение а я сидел рядом с дядей и разглядывал окружающих, которых он мне щедро представлял.
Принц Андрэ.
Лучшее определение — дрянь мелкотравчатая. На отца посмотреть приятно, а этого природа словно бы не доделала. Краски те же, но не такие яркие, роста не хватает, мышц, чего‑то неуловимого. Словно бросили его на полдороге, не доделав. Смотрит презрительно.
Принцесса Руфина с мужем.
М — да. На родителях природа отдохнула, на детях — выспалась. По полной программе!
Этакая крысоподобная худощавая блондиночка, похожая на моль. От мамочки — скелетообразность, от папочки — светлые цвета. Но если Рудольф весь солнечный, золотой, то у этой опять‑таки цвета недоделанные.
И рядом муженек. Герцог Ришард. Вот ведь…
Анри вроде и внебрачный сын, а аристократ. А это законный сын — а быдло. Тупое лицо, так и тянет сказать — рыло, даже раззолоченный камзол не спасает. Хотя при взгляде на Руфину понимаешь, что мужика и пожалеть стоит. Будь у меня такая лесопилка дома — я бы ей все зубы выдрал и деревом прибил. У нее же на лице написано: ‘истеричка’.
Но раскланялись вполне светски. А улыбки… а их к делу не пришьешь. Может, у нас тут зубы болят. Хором!
Герцог Шартрез. Папочка Абигели. Красив, гад. Даже в шестьдесят — красив, ясно, в кого дочка. Но на морде написано — ворюга. Ох, поплачет по тебе виселица, тварь!
Маркиз Шартрез — старший сынок. Чуть менее красив, но морда пройдошистая. Хотя нет. Воровская. Для пройдохи у него ума маловато, а вот тырить что ни попадя — вполне.
Несколько графьев из той же стаи. Средний брат королевы, второй средний брат королевы, их наследники, жены, дочери с мужьями… твою ж!
Да такое количество хапуг ни одна казна не выдержит!
А с другой стороны — тащите, лапочки. Да по закромам, да прячьте получше.
Я до вас доберусь — и повытряхну все, что вы наворовали. Мне же лучше, если много семей казнить не придется. Тут с одних Шартрезов можно на три армии вытрясти.
Я мило улыбнулся родственничкам и продолжил разглядывать окружающих.
Что тут скажешь?
Свора. Паскудная и шелудивая. Лизоблюды и жополизы.
Ни одной личности за весь прием я так и не заметил. При таком дворе им места не было.
* * *
Поздно вечером Анри давал нам с Томом последние наставления.
Не вступать в стычки без надобности, не убивать кого захотелось, не просчитав всех последствий, не проявлять всех талантов, не поднимать где попало мертвецов — это персонально мне.
На память я ему отдал несколько маминых безделушек. Ее маленький портрет на столике — видимо, дед приходил сюда после ее отъезда. Ее детскую игрушку.
Анри ее до сих пор любил, я это видел. И не стал спорить, когда он заявил, что на рассвете уезжает обратно.
В Торрине ему будет легче, я знаю.
Спать мы отправились заполночь.
А проснулся я в предрассветный час.
Час некроманта.
В этот миг легче всего поднимать мертвых и призывать нечисть. Он так и называется — час темных. Томми сопел в соседней комнате, а я внимательно прислушивался.
Что меня разбудило? Или — кто?
Не знаю. Но…
Это было, словно поющая в ночи струна. Звонко отчетливо, ясно… кто‑то играет на гитаре? Нет, не похоже. Одну струну столько не протянешь. А что тогда?
Я выпрыгнул из кровати, натянул штаны и взял меч. Подумал — и опоясался поясом с ножами. Это же не приличный лес с волками и разбойниками, а королевский дворец! Мало ли что здесь водится!?
Том не проснулся.
Когда я тряхнул его за плечо, когда хлопнул в ладоши и свистнул над ухом, когда попробовал позвать своей магией — спал, как младенец. И я не понимал, что его заворожило. И что звало меня…
Я хищно оскалился и выскользнул за дверь.
Смотрите, как бы не оказалось, что ловили карасика, а приплыла акула. Порву! И ловушку — и ловцов. Я могу.
Коридоры были пустынны.
Ан нет.
Вот стражник.
Спит на часах.
И второй, третий… Да что тут происходит?!
За такое голову сносят, а они… вывод только один.
Спят все.
А невидимая струна звенит все громче, все отчетливее — и я иду на ее зов. И что‑то подсказывает мне, что будь я человеком — я бы не смог ей сопротивляться. Я бы бежал, что есть ног. Куда теперь?
В тронный зал. Я был там.
Но обычно он заперт, там же церемониальные регалии!
Корона, скипетр — не те, которые таскает Рудольф, легонькие, парадные, как говорила Марта ‘красивешные’ а старые, тяжелые. Видел я эту дуру, наденешь — без ушей останешься.
Двери легко распахиваются передо мной. Я захожу внутрь — и едва не отскакиваю в сторону. Прямо под моими ногами открывается черный провал. И туда спускаются легкие серебристые ступени. И струна звучит именно оттуда.
Но в тронном зале нет ходов! Это все знают! Ни один маг их не обнаружил, под ним только фундамент — и голая скала. Но…
Струна поет, зовет, манит — и я решаюсь. Ставлю ногу на первую ступень и начинаю спускаться вниз. И совершенно по — детски распахиваю рот.
Стоит моей голове окончательно погрузиться во мрак — и все преображается. Над головой темнота, а вот вокруг вполне светло и ясно. Я спускаюсь в громадный зал — такой, что тронных залов здесь можно уместить три штуки. Медленно, шаг за шагом — и приближаюсь к источнику света впереди.
Это — алтарь.
Белый камень. Такой простой. Такой…
Глаза слепит от его силы.
Что бы в нем ни было — без магии крови тут не обошлось. И на камне стоят три предмета,
Кинжал — явно ритуальный.
Я обхожу вокруг. Звон прекращается — и я отчетливо понимаю, что мне надо сделать.
Это не просто алтарь. Это — сердце Алетара. Именно здесь коронуются его истинные короли. То, что наверху — это игрушка на троне, фикция, отсюда я могу легко убить его. Просто пожелав родственной кровью, чтобы сердце Рудольфа остановилось. Я смотрю в глубину белого камня и понимаю, что это такое.
Алетар Раденор был жесток. И с собой, и со своими родными. Единственное, что он любил, кого он любил — свою страну. Свое детище. Не детей, которых родила жена, не ее саму, о нет! Именно творение своих рук и воли. И чтобы избавиться от таких Рудольфов…
Недаром в легенде об Алетаре говорилось, что он однажды исчез, как его и не бывало. Теперь я знаю, что с ним произошло. Он пришел сюда и принес себя в жертву.
Последний оплот. Последняя надежда…недаром есть поверье, что если на трон Раденора сядет человек иной крови — он сгорит без огня и дыма. И горели, кстати. Был один случай, когда шустрая дамочка вышла замуж в тяжести и пропихнула своего ублюдка в наследники. Король и не знал. А вот после его смерти, когда юноша сел на трон…
Горстку пепла вымели. Зал вымыли. А его младший брат был моим пра — пра — прадедом по материнской линии.
Впрочем, разматывать Раденор таким бездарям, как Рудольф, Алетар помешать не мог. Никоим образом. Если всех жечь — королей не напасешься. Альтернативы‑то не было.
Дед умирал, меня еще не родили, Мишель… мама была безумна и корона не приняла бы ее. Как это ни печально.
Зато сейчас — дворец почуял родную кровь. И я должен был это подтвердить.
Я спокойно взял кинжал, привычно коснулся кончиком языка острейшего лезвия. Ритуальный, темная старая бронза еще времен Алетара. Стиль ‘вороньих когтей’, не отравлен.
Острая сталь легко впивается в запястье — и на белую плиту падают темные, почти черные капли крови. Магия крови ей и поддерживается, иначе никак. Только родной кровью, отданной добровольно. Они падают черными рубинами, впитываются в белый камень, словно их и не было, струна опять звенит — но на этот раз громко, отчетливо, торжествующе, извещая тех, кто умеет слышать, что король принимает ответственность за свою страну и свой народ.
Не власть, нет. Власть всяк дурак примет. А вот ответственность, обязанность карать и миловать — это не право. Это тяжкая ноша. И мы оба — и я, и давно умерший мужчина, ставший сердцем Алетара, понимаем это.
Я подношу кубок к губам и выпиваю до дна.
Браслет скользит на запястье, закрывая рану — и словно впивается в него. Теперь уже не снять. Никогда.
А корона…
Те ритуалы, которые придумали холопы Светлого Святого — они только ритуалы. Глупые, красивые… и смысла в них не больше, чем в вычесывании крыс. Смешные люди…
Струна замолкает, и я понимаю, что мне пора уходить. Темнота подползает к ногам, обвивается вокруг них громадной змеей… я наклоняюсь, пальцы скользят по прохладной гладкой чешуе.
Душа дворца?
И неудивительно. Кем она еще может быть в такой обстановке? Только ядовитой гадиной.
Но теперь мы с ней связаны. Моя сила питает ее, она защищает меня. Высшая некромантия и магия крови. И не надо говорить, что ничего хорошего из темных ритуалов не выходит. Ножом тоже можно и колбасу резать — и человека.
Все от нас зависит.
Когда я возвращаюсь обратно, все так же спят. Я падаю в кровать и расслабляюсь.
Попробовать поспать?
Надо… завтра тяжелый день, как и любой в этом гадюшнике.
Вот тогда я и влип в это дело с короной. Именно тогда, а не позднее, как напишут летописцы. Все было решено — и судьба выбрала себе русло, рванувшись в него стремительным потоком. Я по — прежнему мог уйти, умереть, жениться, развестись… да что угодно. Но это что угодно я уже делал, будучи королем Раденора.
Истинным королем.
Такие вот игрушки для взрослых мальчиков.
* * *
Томми так ничего и не
