вытащил клинок из ножен. Отстегнул их и положил на землю радом с собой. Рональд отшвырнул ножны прямо мне в лицо. Я ловко отбил их так, что на землю упали две половинки когда‑то роскошного украшения. Да. Именно украшения. Назвать это — оружием было насмешкой.
На ножнах, да и на его мече было столько золота и драгоценных камней, что хотелось назвать все это ‘сорочьей радостью’. Даже по лезвию меча шла гравировка из золота. А эфес какая‑нибудь красотка могла бы носить вместо здоровущей броши.
Мой клинок был намного проще. На нем вообще не было ни единой золотой или серебряной искорки. Серый матовый металл, акулья кожа на рукояти. Но я спокойно разрубал им кольчугу. И клинок после этого оставался таким же острым, почти без щербинок.
Сам поединок длился не больше двадцати секунд.
Рене, Ральф и Леонид встали треугольником. А в центре расположились мы с Рональдом. Рональд сделал резкий прямой выпад в мою сторону. Но я видел уже по стойке — его учили фехтовать в красивой кирненской школе. В которой много времени уделяется изяществу поз — и очень мало — функциональности.
Меня учил фехтовать Анри. Учил Рене. И учили меня — убивать. Я не стал парировать выпад. Смешно. Зачем?
Я просто сместился на шаг в сторону и вперед — и молниеносно чиркнул самым кончиком меча по шее противника, растянувшись в низкой стойке. И — отпрянул в сторону. Получать от Марты выговор за испорченный камзол вовсе не хотелось. А ранение было… грязным. Кровь лилась несколько секунд, а Рональд старался зажать горло ладонями.
Не помогло.
Я мог бы с точностью до секунды сказать, когда он умер. Дар некроманта.
Толстячок стал белее мела. Но отказаться от поединка он не мог. Тогда я имел право убить его на месте, как труса. Или за меня эту работу сделали бы секунданты. И Эдуард Мишель Тирнен прекрасно это понимал. Он отстегнул от пояса ножны, вытащил меч, аккуратно положил ножны на камни площадки… Он так отчаянно трусил, что меня пробрала брезгливость. Убивать такое? Все равно, что мечом убирать навоз.
Но кто‑то и чем‑то ведь должен?
Этот навоз уберу я.
Толстячок не нападал первым. И я сделал шаг вперед. Осторожно. Очень осторожно.
— Запомни, Алекс, трусливые твари самые ядовитые…
Если бы не Шон, я бы пропустил молниеносный двойной выпад толстячка. Правой рукой он взмахнул мечом. А левой просто попытался задеть меня. Легонечко, наотмашь…
Но не просто же так он носит на левой руке всего один здоровущий перстень?
У полудемонов чувствительное обоняние. Запах яда я почувствовал в тот самый момент, когда из перстня выскользнула иголка. Ах вот как! Отравить противника — и зарубить, когда он потеряет силы!?
Я резко увернулся. И еще от одного неуклюжего удара. А толстячка неплохо учили. Такая нарочитая неловкость — и как бы балансирование левой рукой, которой он беспомощно размахивает в воздухе…
Все равно ему это не помогло.
Я подловил его на очередном замахе. Косой удар справа направлен мне в ноги. Я легко взвиваюсь в высоком прыжке — и уже оттуда отрубаю толстячку левую ручонку.
И Эдуард оседает на камешки, которыми вымощен двор.
А я киваю виконту Моринару.
— Рене, вас не затруднит осмотреть это интересное украшение на руке нашего пухлячка?
— Какое?
— А вот это колечко…. Только не голыми руками. Отравлено!
Рене осторожно стягивает кольцо, всматривается, показывает его остальным секундантам… что приятно — гримаса отвращения у всех одинаковая. Неприятно, когда тебя могут отравить просто так, потому что ты лучше фехтуешь, да и вообще, кто их, отравителей, любит, кроме палача?
— Мерзость какая! Алекс, а как ты…?
— Знаю я о таких игрушках, — проворчал я. — Читал.
— Надо сообщить его величеству.
— Полагаю, секунданты проигравших возьмут это на себя, — я многозначительно поглядел на них. Парни резко сбледнули. Еще бы, такое пятно — позор на весь род… — а вас, Рене, я приглашаю выпить в честь победы… только я не знаю где.
— Я покажу, с вашего разрешения, Алекс.
Рене смотрел открыто. Улыбался — и демонстрировал готовность к дружбе. Вроде бы искреннюю.
Мы развернулись и ушли с места дуэли.
Кабачок ‘Зеленый кролик’ был выше всяких похвал. Вино неразбавленное, мясо в меру прожаренное, а служанки казались симпатичными не только после пятого кувшина.
Мы выпили по первой, по второй, разговорились и я вспомнил, почему фамилия Моринаров казалась мне знакомой.
Ну да, был такой казначей у моего деда. Известный на всю страну тем. Что не воровал.
А зачем ему? Графу с диким талантом делать деньги? Это кто не умеет — воровать будет, а он там налоги снизил, тут пошлины чуть поднял, нашел деньги на ремонт дорог, оживил торговые пути, на деньги купцов нанял охрану, чтобы повычистить разбойников — и одно покатилось, цепляясь за другое. Разумеется, был выставлен с позором, когда к власти пришел Рудольф по многочисленным просьбам родны Абигейли. Он им воровать не давал, вот гад‑то!
— я слышал о вашем дедушке.
— Да?
— мой дед очень ценил его, я знаю. Надеюсь, он в добром здравии?
— к сожалению, дедушка умер год назад.
— Примите мои самые глубокие и искренние соболезнования, — вышло очень убедительно, потому как правдой было. Мне бы такого казначея!
Рене посмотрел внимательно, но остался доволен увиденным. Поверил.
— К сожалению, ваше высочество, наша семья не в милости у короля.
— мое высочество также не в милости, — я небрежно пожал плечами.
— Это так… печально…
— так давайте выпьем и поплачем, — ухмыльнулся я.
Рене ухмыльнулся в ответ. Кажется, мы сможем стать друзьями. Ну, насколько это возможно с нами, полудемонами.
Во дворец я вернулся только через три часа, слегка под хмельком и с приглашением на воскресный обед к Рене. Ему как раз хватило бы времени предупредить родных, подготовиться — все‑таки я принц, так что относиться ко мне должны соответственно. Не то, чтобы мне это было нужно — все эти придворные финтифлюшки, но…
— Алекс, этикет — это твое спасение на первых порах. Не знаешь, как себя вести? Веди так, как написано, а потом разберешься и выберешь наилучшую модель поведения.
Спасибо, Рик.
* * *
А во дворце меня ждал разнос от Тома, за то, что я подвергаю свою жизнь опасности — и разнос от дядюшки.
С первым я справился легко. Фыркнул в ответ и заметил, что если бы меня могли победить два раззолоченных попугая — грош мне цена. Так и тараканы лапками затопчут!
А вот второй!
Дядюшка был величественен и внушающ. И почему‑то напоминал раззолоченного ярмарочного болвана. Абигейл так сжимала губки, что зубы видно было. Крыска, вот как есть!
— Алекс, как ты мог!
Я похлопал глазками. Очень убедительно. А что я такого мог? Не был, не знал, не убивал!
— Два трупа за утро! Виконт Муэрлат! Маркиз Тирнен! Между прочим, герцог Тирнен — троюродный брат ее величества!
Нет, ну совсем обнаглела крыска! Уже и троюродных в герцоги протащила!
Список мне! Список! И палачей!
Защищаться и оправдываться я не стал. Вместо этого…
— А я думал, что родственники королевы не станут говорить такое про своего короля? У нас за такое вообще бы в морду дали без благородства!
Провинциальная невинность и здоровое негодование!
Рудольф словно на стенку налетел.
— за такое — что?!
— Дядюшка, при тетушке… неловко…
Румянец у меня на щеках был очень убедительным. А что от злоехидства — так докажите!
— Ничего, я полагаю, урона моей чести не будет, — оскалилась крыска.
Я пожал плечами, мол как хотите, а потом выдал дядюшке на ухо громким шепотом:
— Дядюшка, они говорили, что прелестям королевы вы предпочитаете прелести… юных мальчиков!
Да здравствуют демоны и полудемоны — лучшие актеры мира!
Рудольф покраснел. Побледнел. Побагровел. Поперхнулся. Закашлялся. И разразился таким потоком брани, что моя фразочка тут просто не играла. Еще бы! Такие подозрения на первого рыцаря страны!
Да такое не просто кровью смывается! Более позорного порока и не придумать! Холопы Светлого таких наравне с еретиками жгут!
Абигейл повторяла его расцветки, я благородно негодовал. Потом Рудольф успокоился и я продолжил.
— Вот когда они начали, я специально уточнил у них, не ошиблись ли они, а потом вызвал обоих на дуэль! Я не хотел убивать, но маркиз Тирнен пытался задеть меня отравленным перстнем.
— Отравленным перстнем?
— Мы его нашли в присутствии секундантов. Полагаю, никто не будет отрицать, если вы расспросите…
— обязательно расспрошу. Кто там…
— Виконт Моринар. Барон Лиррио и маркиз Леклер.
— а твой кто?
— Моим секундантом вызвался быть виконт Моринар. Дядюшка, мне жаль, что так получилось, но такие намеки…
— я не вижу на твоем лице раскаяния за то, что ты оборвал эти две юные жизни, — тетушка почти шипела. — Юный Тирнен был единственным наследником своего отца…
— Ваше величество, так он все равно хотел убить себя! — вознегодовал я. — Вы же понимаете, что настоящий рыцарь и благородный человек может выпить яд только самостоятельно, он никогда не станет травить других! Тем более — кого ему травить‑то в королевском дворце! — Абигейл закашлялась. Рудольф явно принялся прикидывать — кого тут можно отравить и список был большим. — Так что его родителям лучше, что сын погиб на дуэли. Ведь самоубийство… грех‑то какой! Не простит Светлый!
Крыть было нечем. Крыска вильнула хвостом.
— А виконт Муэрлат!
— Ваше величество… неужели я должен был оставить без последствий такие слова в королевский адрес!? И к тому же не я потребовал дуэль до смерти!
— я расспрошу секундантов, — вмешался Рудольф. Дернул сонетку и кивнул лакею. — Приведите ко мне барона Лиррио и маркиз Леклера. Алекс, я тебя больше не задерживаю. Жду на ужине.
— да, дядюшка. Тетушка, мое почтение…
Я склонился перед Абигейл и удрал. И только в своих покоях, перед Томом, позволил себе ехидно рассмеяться, вспоминая выражение лица тетки.
Крыска поняла, что ее загнали в угол. А подкопаться‑то не к чему!
— а чего нам ждать теперь? — уточнил Том.
— Чего и раньше. Гадостей. И побольше, побольше. А еще — воскресного обеда у Моринаров.
* * *
Следующие три дня прошли спокойно. Я познакомил Тома с Рене — и парни вроде как приняли друг друга, хотя со стороны и напоминали двух здоровущих кошаков. Приглядывались, принюхивались…
Потом вроде ка спелись — и потащили меня гулять.
В Храм.
Не верите?
А куда еще могут пойти трое здоровых молодых парней, чтобы приобщиться к столичной жизни?
Только туда!
Но судьба была жестока к нашему благочестию. По дороге нам попался бордель ‘У госпожи Элизы’. И Рене любезно пригласил нас ознакомиться с городской достопримечательностью.
Знакомиться было с чем.
Так получилось, именно эта сторона моего воспитания была скорее теоретической. Пока я пребывал в своем истинном виде — сами понимаете, какие уж тут отношения?
