его руки. И Рене тоже.
Капля засохшей крови… мелочь! Ее можно не заметить на одежде, но я всегда почувствую ее.
И я спускаю призраков с цепи.
Что они могут?
Просто так — ничего. Разве что стенать и вздыхать. Но сейчас, отдав мне свою боль и забрав мою ярость, они могущественны.
Они могут свести с ума, заставить человека бежать от них, не разбирая дороги — и потому за стенами замка сейчас воцаряется ад.
Я знаю, как он выглядит, хоть я пока и не внутри.
Серая волна захлестывает помещения и разбивается на множество призрачных силуэтов. И они надвигаются на своих врагов, источая леденящий ужас.
Прозрачные мертвые глаза горят, прозрачные губы шевелятся, желая что‑то сказать, прозрачные пальцы тянутся к убийцам…
Люди на миг застывают на месте, а потом бегут. Куда угодно, лишь бы избавиться от этого ужаса, но призраки повсюду. От них нет спасения, от них не уйти и не сбежать…
Те, кто послабее, падают на пол, корчась в сердечном припадке.
Те, кто посильнее, ползут, чтобы все равно свалиться навзничь — и уже не встать.
Мало кто перенесет волну ужаса. Даже я не смог бы. Наверное.
И они умирают.
Один за другим…
Кто‑то с криком бросается в окно, лишь бы уйти. Кто‑то кидается на собственный нож…
Во всем замке неприкосновенна только темница с моими людьми. Только они.
Я смотрю на ворота.
М — да, теперь мне их никто не откроет. Ну и не надо. Есть же стена, и есть когти, и пара кинжалов…
Влезем?
Да не вопрос.
* * *
Четвертое действие ознаменуется мной в темнице. Я сшибаю замок и выпускаю своих людей на волю. Реакция самая разная. От дружеской и встревоженной у Томми:
— Алекс, ты цел?
До почтительно — восхищенной у гвардейца.
— Ваше высочество!
Я пожимаю плечами. Хлопаю Томми по плечу, кажется, этот мерзкий жест заразен.
— Меня об стену не расшибешь, что уж говорить о замке грабителей.
Томми успокаивается и начинает улыбаться. А вот Рене удивленно смотрит по сторонам.
— Алекс, а как тебе это удалось?
— я бываю очень убедителен.
Еще больше он удивляется, когда видит в залах и коридорах тела людей с выражением ужаса на лицах.
Они все мертвы… хотя нет. Кое‑кто не умер, а просто сошел с ума. Двое или даже трое.
— Алекс, как ты это сделал?
Я пожимаю плечами.
— Рене, я просто вошел и улыбнулся.
И понимаю, что приятель мне не верит. Несколько минут Рене явно размышлял — не бросить ли меня и не уехать ли отсюда раз и навсегда. А потом улыбнулся. Пожал плечами.
— Алекс, я не лезу в твои тайны, но надеюсь, когда‑нибудь ты сочтешь меня достойным доверия.
Вот так. Коротко и по делу.
Уважаю Моринаров.
* * *
В Альтверин мы вернулись с добычей. И свое вернули, и чужое прихватили.
И прихваченного с лихвой хватило бы, Чтобы покрыть все долги, да еще и заново обставить замки. Но это уж — шалишь. Пусть Шарен лучше пару мельниц поставит новых, опять же, надо бы хорошего племенного скота прикупить, зерно посевное…
Единственным неприятным моментом были воспоминания.
Два, но увесистые…
Первое — когда я отпускаю призраков.
Перед рассветом я стою на главной башне замка. Серый туман колышется у моих ног, обволакивает сапоги, цепляется за штаны, я слышу жалобный плач, веет ледяным холодом…
Призраки не могут причинить вреда мне, но это все равно действует. Неприятно.
Я протягиваю руку и сжимаю кулак. Разрез еще не успел закрыться — и черные капли падают в туман.
— Вы отомстили. Покойтесь с миром.
Капли крови касаются тумана — и тот начинает рассеиваться. И в моей груди словно тает кусочек льда.
Я вижу души людей, которые взмывают куда‑то вверх и растворяются в лучах рассвета. Им хорошо, они счастливы и довольны.
А я?
Я на миг чувствую, что стал немного больше демоном.
Я мог бы просто отпустить их, мог… Но я предпочел воспользоваться их болью и ненавистью, чтобы отомстить. Хорошо ли это?
А плохо ли?
У меня нет других возможностей. А стало быть — нечего и переживать из‑за моей натуры. Я ведь и правда не человек.
Второе же…
Они все умерли в своих кроватях. От дочери графа до внука поварихи. Озверевшие призраки не делали разницы между виновными — и их кровью. Получил хоть монетку из кровавого золота?
Виновен.
Мне неприятно смотреть на детские тела, но…
Грех твой падет на плечи детей твоих до седьмого колена.
Если уж так говорят холопы, то и я могу?
А могу ли я судить?
А кто, если не я? Моя кровь и мое право. Когда‑нибудь я отвечу за все, но сейчас я не стану думать об этом.
Жестоко?
Я — полудемон, а не светская дамочка.
* * *
В столицу я возвращался с налогами, недоимками и процентами. Шарен рыдал от счастья и рвался целовать мне руки — едва оттащили и отпоили вином. Дешевым, на дорогое давно не было денег.
Дядюшка же вовсе не порадовался моему возвращению.
Вот его казначей — тот рыдал от счастья. Еще бы, столько всего украсть можно.
А вот дядюшка был мрачен.
— Могу вас заверить, больше не будет никаких проблем с Альтверином, — я улыбался со всей возможной безмятежностью.
— И как ты этого добился? — прищурился дядя. — До нас дошли странные слухи.
Еще бы они не дошли!
Сам же и распустил. Якобы принц Алекс страшный человек, нанял колдуна, чтобы тот наложил проклятье. Кто хоть булавку у него сопрет — страшной смертью помрет.
Раньше‑то. Говорят, такие были, а сейчас их, конечно, повывели, да вед всю нечисть не выморишь!
Были и другие. Что дедушка оставил мне в подарок нечто проклятое — кто покусится, тот и страшной смертью помре…
Я, честно говоря, думал, стоит или не стоит распускать подобные слухи, но потом махнул рукой. Я же полудемон. То есть рано или поздно, так или иначе моя природа станет известна. Шила в мешке не утаишь, так что пусть с самого начала привыкают. И когда все откроется, реакция должна быть простой: ну, полудемон. Но человек‑то неплохой? А этот вот, хоть и не полу и не демон, а сволочь последняя!
— Не знаю, какие слухи до вас дошли, — пожал я плечами. — Но полагаю, если вы мне их расскажете, мы разберемся?
Дядя посопел, но принялся перечислять.
Насчет нанять колдуна — я тут же отверг с негодованием. Да где в нашей стране их найти? Всех холопы повывели! Разве они плохо работают?
Что дедушка мне оставил в подарок нечто проклятое? Как вы могли так плохо подумать о дедушке?! Я в шоке!
Я — колдун?!
Нет. Я не колдун.
Вот тут Абигейл и прищурилась на меня. Кстати — зря. Некоторым женщинам такие гримасы противопоказаны, они напоминают в этот момент недоенных коз.
— А на святом символе поклясться можешь?
Я закивал. Вот уж это я могу, хоть солите!
Тетушка стала еще ласковее, головой кивнула — и из‑за трона холоп вываливается. Такой… фанатичный. Глаза, как у бешеной собаки, улыбка ласковая, как у той же собаки, ряса драная, в руках символ Светлого — медальон с цветущим деревом — и мне его протягивает. Серебряный.
Я недолго думая, взял, оглядел…
— А делать‑то с ним что?
Как тетушка смотрела! Видимо, я его уже и в руки бы брать не должен. Ан нет.
Та часть, что демон, и правда, ощущала какое‑то неудобство. Небольшое такое.
А человеку вообще все было безразлично. Я ведь по матери — маг огня. Сильное светлое пламя, моя стихия и кровь. А против огня Светлый ничего не имеет, куда ему!
— Поцеловать, сын света и поклясться на нем, что будешь говорить правду и только правду, — прошелестел монах.
Я подумал.
А потом достал из кармана платок и принялся тщательно протирать медальон.
— Алекс, ты что делаешь?
— дядя, у меня же здоровье слабое, — на весь двор заявил я. — Мало ли кто его до того слюнявил?
— Се святой предмет! — возмутился холоп.
— так слюни‑то на нем святым не принадлежат, — не согласился я.
Крыть было нечем. По рядам придворных полетели смешочки, я наконец оттер медальон до блеска — и смачно чмокнул.
— Клянусь! Говорить правду и только правду.
— Ты — колдун? — тут же спросил холоп.
Медальон я ему протянул, но холоп покачал головой, мол, держи, так что я почесал затылок и отказался.
— Нет. Не колдун.
Я же полудемон!
— Ты убил несчастных из‑за золота?
— Нет!
Это — к призракам.
— но ты причастен?
— Конечно!
Придворные зашумели, дядя дернулся, королева вспыхнула от радости. Но развернуться я ей не дал.
— Они ж на мои деньги покушались, так что я по — любому причастен!
А медальон как ощущался безразличной пустой железякой, так и продолжал ощущаться. Хотя видел я, как клятвопреступники и пальцев от него отнять не моги, пока руки не обугливались, и просто ожоги видел…
Хоть наши святые холопы и говорят, что магия — зло, да вот сами ей пользуются, кто во что горазд. И Рене мне рассказывал, что ежели б про него храмовники узнали — точно к себе загребли бы.
Твари лицемерные.
Интересно, почему на меня не действует? Надо бы подробнее узнать…
Тетушка задала еще несколько вопросов, я ответил — и все честно, все бесполезно. Пришлось холопу удалиться несолоно хлебавши. А я поставил себе галочку. Прижать им хвосты как можно скорее. К ногтю.
Разумеется, все долги с Альтверина и Рвейна были списаны. А соседи стали ну очень почтительны с Шареном.
Мне, впрочем, было не до него. На меня начала охоту Руфина.
И вот тут‑то я взвыл.
Принцесса отиралась рядом, смотрела томными глазами, прикасалась ко мне при всяком удобном случае, за трапезой мы сидели вместе и только вместе…
Проклятая липучка просто сводила меня с ума!
Сказать, что она мне не нравилась?
Да я бы лучше с жабой на кочке, чем с Руфиной в спальне. Но атака продолжалась.
Алекс, можешь называть меня просто Руфи, мы же родственники.
Алекс, ты так мужественно выглядишь…
Алекс, если у тебя нет девушки, я буду танцевать с тобой все танцы на балу…
Тетка поглядывала, словно кошка на воробья, дядюшка ничего не замечал, Андрэ хмурился, а мне было впору из окна прыгать.
Стерва этакая!
Пары недель мне хватило чтобы дойти до точки кипения. Я уже собирался устроить дамочке несчастный случай — а то чего ж нет? Рано или поздно Руфину все равно пришлось бы убить, но как?
Из принцессы так легко сделать ангела, несвоевременно отправившегося на тот свет…
Но мне‑то надо было, чтобы Рудольф выпил сполна и боль, и позор…
Так что же делать?
Вопрос терзал меня, но не так, чтобы очень долго. Ровно до того дня, как Руфина пошла в решительную атаку.
* * *
В этот раз бледная моль ждала меня в спальне, учтя печальный опыт с
