Но лет до сорока буду выглядеть подростком. Но речь не об этом.
Мы тогда, как обычно, были на кладбище. И я тренировался поднимать зомби, управлять ими и класть их обратно, под строгим присмотром Марты. Медленно. Постепенно. По очереди.
Я видел, как она это делает. Наблюдал за шевелением ее силы. И понимал, что для нее это — тяжело. А для меня было — как соломинки перебирать. Разве сложно?
Вот они, все, у тебя в руке. Одну в пальцах повертеть, бросить, вторую повертеть… чего тут сложного?
Мы стояли в пентаграмме. Почему?
Марта настояла. Для защиты от зомби.
Дело в том, что если некромант упускает контроль над зомби, то может получиться вурдалак. Тот же самый зомби, но — неконтролируемый. Просто тварь. А что хотят твари? Правильно. Кушать.
Вот для защиты от таких добрых тварюшек и чертится охранная пентаграмма. Если что — отсиживайся в ней, пока силенки опять не соберутся.
Конечно, кто поопытнее, может и пренебречь такой мелочью.
Очень часто именно на этом гибнут молодые некроманты. Вурдалак ведь и своим создателем не побрезгует. Вот представьте себе картину.
Вызвал ты из могилы… ну пусть пятьдесят зомби. Потом захотел еще одного, потянул, силы вложил — и понимаешь, что надорвался. Сил не хватает. Начинаешь паниковать, метаться, и вообще — что делать!? Поднимать этого!? Контролировать тех!? Укладывать всех обратно!?
И все. Контроль теряется, силы рассеиваются — и вместо пятидесяти вполне управляемых зомби — у тебя штук пятьдесят неуправляемых тварей. Возможно, что и вурдалаков.
Даже малейшая паника дорого обходится в моей профессии.
Профессии?
Ну да. Я считаю, что моя истинная профессия — некромант. А все остальное — это так, приятное приложение. Или неприятное. Но отвертеться пока не удается.
И вот я стою, тяну очередного зомби как морковку за хвост, он вылезает, а я решил подбавить силы. А пять лет, силы соразмеряешь пока еще плохо — и я плеснул от души.
Хорошо так получилось. Сила из меня потекла потоком, я вдруг каждую могилку на деревенском кладбище ‘увидел’. Не глазами, а чем‑то внутренним. И знаю — слева у меня тридцать могил, справа — пятьдесят, а еще знаю, кто в них похоронен и когда. И даже от чего они умерли. Вон, в той могиле ребенок лет пяти. Девочка. Утонула. Ее давно закопали. Лет пятьдесят назад. А в соседней могиле дряхлый дед. Опочил от старости. Примерно сорок пять лет назад. А вот там, на самом краю кладбища могиле больше ста лет. И лежит в ней молодой мужик, которого ткнули ножом под ребро.
И так я себя почувствовал… почти всемогущим. Как кукловод с сотней марионеток — и он может заставить плясать любую. Или всех сразу.
Словами это не описать. Это лучше любого вина. Удовольствие почти на грани боли…
В чувство меня привела Марта. Подзатыльником. И — криком.
— Алекс! Не надо!! Не справимся!!!
Это она, конечно, ошиблась. Но рисковать я тогда не стал. Свернул силу обратно, как осьминог втягивает щупальца. А само ощущение запомнил. И еще понял, что и это для меня не предел.
Марта тогда меня долго пилила. За беспечность. За риск. За детскую глупость и неосторожность.
Я не обиделся. Потому что еще тогда, на кладбище, в пентаграмме, когда я свернул свою силу обратно и уложил зомби…
Марта тогда стояла, почти не дыша. А когда почувствовала своим слабеньким даром, что все в порядке — и с зомби и со мной — упала на колени, прямо где стояла, схватила меня в охапку, обняла так, что я чуть не задохнулся — и давай целовать.
— Алекс! Сынок!! Как же я за тебя испугалась!!!
И ни единого слова лжи, ни капли вранья… Она меня действительно любила, как сына. И испугалась — до истерики. Не за себя. Своей жизнью Марта как раз особенно не дорожила. А вот за меня она любого убила бы. Медленно и мучительно. Темным силам в жертву принесла бы — и не задумалась.
Но пилить меня за неосторожность всю дорогу до дома ей это ничуть не помешало.
* * *
Демона, от которого меня зачали, я вызвал в день своего зачатия. Мне тогда было восемь лет. Я уже говорил.
Марта пыталась меня разубедить. Говорила, что вызвала очень сильного демона. Сама она такого ни в жизнь не потянула бы. Ей принцесса отдала всю свою силу. А Мишель была сильной магичкой огня. Ее бы учили — рядом с ней тот приснопамятный пожар и разгореться не посмел. Одного слова ‘потухни’ за глаза хватило бы. Но Мишель не учили. Принцесса же! Как же можно — с!?
Ночь была лунная. Красивая. Как раз наступило полнолуние. Звезды видно. Вызовом мы занимались в башне. Там же, где и в прошлый раз.
Только в тот раз наблюдала Мишель, а делала Марта. А в этот раз Марта только наблюдала. Рисовал, призывал, вкладывал силу — я.
Мелок в моих руках светился синим. Обычный, ученический.
Но силы я столько вкладывал, что пентаграмма призыва засияла огнем, когда я только начал ее чертить. Даже не знаю, как лучше сказать. Дар некроманта, моя сила некроманта и демонолога текла с рук, впитывалась в мелок, скользила по линиям — и они оживали на глазах.
Я нарисовал по углам нужные символы — призыва, ухода, смерти, крови, темноты, закончил пентаграмму — и отступил на шаг.
Надрезал руку, сцедил немного крови в чашу, плеснул ей в самый центр пентаграммы — немного, в чаше еще осталось больше половины — и вместо того, чтобы читать заклинания тихонько позвал:
— призываю тебя родственной кровью…
Красиво было. В центре пентаграммы, там, где выплеснулась моя кровь, заклубился красноватый дымок. И оттуда шагнул ОН.
Высокий. Метров пять. Весь в серой броне с шипами. У меня‑то чешуя не слишком развита, а у него прямо по всему телу такие шестиугольные пластинки. И всюду шипы. Морда — назвать это лицом я просто не смог — длинная, вытянутая, словно гигантский клюв. А в клюве зубов столько, что сосчитать — неделю будешь трудиться. За спиной — крылья. Хвост стелется по полу. И по всей броне струятся, скользят, кружатся черные искорки. А там, где они касаются пола — на ногах, крыльях, хвосте — даже пол немного обугливается.
Частички Тьмы.
А в руке — хлыст из тех же черных искорок. Длинный, с девятью хвостами.
Красиво. Я даже позавидовал. Я‑то еще маленький, мне до такого расти и расти…
Я стою, молчу. Он стоит, меня разглядывает. Марта ни стоять, ни молчать не стала. Сделала шаг вперед — и говорит:
— Хватит тут яйцами трясти. Уменьшайся. Шею ломит на тебя глядеть!
И тут он расхохотался. Башня ощутимо вздрогнула, Марта поежилась, а я вдруг… почувствовал гордость? Мне понравилось, что вот эта сила, эта мощь — мой отец. И захотелось быть таким же страшным и грозным.
А демон тем временем как‑то обернулся крыльями — и вдруг стал уменьшаться. Минута — и в пентаграмме стоит этакий симпатяшка — аристократ. Не зная, кто это — в жизни не догадаешься!
Волосы светло — золотые, глазки голубенькие, кожа белая, как мрамор. Фигура щупленькая. Дунешь — переломится. А вместо хлыста в руке — розочка.
Эта розочка меня окончательно добила. Слов не было. Зато заговорил демон. Словно ветер зашумел за окнами старой башни.
— Хамишь, — говорит, — некромантка. В тот раз грозила, в этот раз ругаешься… Не боишься, что я твою душонку после смерти поуродую? Будешь века гусеницей ползать…
Голос у него был…
Холодный. Скрипучий. Как будто две сосульки трут друг об друга. И вот они не звенят, а хрустят и трещат. Неприятно так жалобно… Уши зажать хотелось.
Марта улыбнулась. Потом я понял — она мне давала время в себя прийти. Чтобы демон моей неуверенности не видел.
— Не боюсь, — говорит, — демон. Я свое самое важное дело уже сделала. Теперь что будет, то и будет.
И в голосе чувствуется — ей и правда не страшно. Вот ни капельки. И демон это понял. А смелость Темные уважают. Именно смелость. Демон даже выражение лица изменил. Уже не надменно — брезгливое, а просто холодное. Спокойное такое.
— А в этот раз зачем звала? — спрашивает.
И я шагнул вперед. К пентаграмме.
— Это я звал.
И голос у меня не дрогнул. Я уже не боялся.
Демон уставился на меня в упор. И улыбнулся. Улыбка была… замечательная. Сначала она просто преобразила его лицо. Даже ямочки на щеках появились. А потом губы раздвинулись. Оскал острейших зубов и раздвоенный змеиный язык. Как у меня. Я такое же в зеркале видел по утрам, когда зубы чистил. И всякий страх я потерял. Чего бояться‑то? Сам такой!
— В таком виде вы с моей матерью меня делали? — спрашиваю.
Демон головой тряхнул — и подходит еще ближе к краю пентаграммы.
— С твоей матерью, — говорит. А глаза голубые. Насмешливые. Холодные. — Это та блондиночка? — и смотрит на Марту. — Да. В своем истинном облике я для нее великоват.
— Да и частицы Тьмы вещь неприятная, — соглашаюсь я.
Демон мне еще раз улыбнулся.
— А ты меня зачем позвал… сынок? Сестренку хочешь? Вот от этой, черненькой?
Я только головой покачал. Ответить не успел. Марта вмешалась.
— Не издевайся над ребенком, демон.
— Если он меня вызвал, значит уже не ребенок, а некромант, — резонно возражает ей демон. — Можешь называть меня Аргадон, мальчик.
— А я — Алекс. Александр Леонард Раденор.
— Раденор… страна в этом мире?
— Да, — говорю. — А ты разве не должен знать?
Демон… отец только плечами пожал.
— Алекс, ты знаешь, сколько миров во вселенной? А сколько вселенных? И ты хочешь, чтобы я помнил одно захудалое средневековое местечко?
Я тоже улыбнулся.
— Ты же демон войны, — говорю — А тут тебя вызвали по такому оригинальному поводу. Неужели не запомнилось?
Аргадон расхохотался еще раз.
— а ты и правда мой сын. Гляди‑ка, у той безумной ведьмочки получился хороший мальчишка…
— Не говори так о Мишель!!!
Марта аж ногой топнула. Но Аргадон только пожал плечами.
— Это правда. Твоя мать, Алекс, была безумна. От горя и ярости. Ее кто‑то предал. И она поклялась отомстить.
— Она умерла.
— Это тоже нормально. Если бы она родила от инкуба, у нее были бы шансы. А я — слуга войны. Ворон боя. Как она еще родить‑то смогла… Сколько месяцев длилась беременность?
— восемь лун — ответила Марта.
— ага. Неплохой результат. Она была… огонь, да? Алекс, ты огнем владеешь?
— Да. Мало.
— Это неудивительно. Ты еще ребенок.
— Некромант.
— Верно запомнил. Но для меня ты будешь ребенком, пока первый раз не сменишь форму.
Вот тут я уши навострил. Знаете, как хотелось?! Рик
