потухнет, она умрет. Или взлетит. Неважно.
Важно другое.
Она на земле.
Лис не обманул девочку. И она очутилась в пригороде. Какой-то город. Лис говорил, что он большой. И даже называл имя, но Сима не запомнила. Она была слишком взволнована. Да и какая разница, как зовут это место? Разве важно, где взлететь птице? Или умирать?
Неважно. Важно другое. Люди. Она должна сделать хоть кого-то счастливым. Но здесь людей не найти.
Девочка вздохнула. Поперхнулась воздухом и закашлялась. Болезненно. Судорожно. До слез на синих глазах. Но кое-как пришла в себя. Еще раз вздохнула уже осторожнее. И поморщилась.
Этот кусочек мира не имел ничего общего с тем, который она знала. Лес здесь был жалким и умирающим. Истощенным и искалеченным. Настолько измученным, что даже не мог очистить воздух и дышал этим жутким ядом.
Как же люди им дышат? Сима постаралась дышать неглубоко. И огляделась.
Кое-где вырублены деревья. Между оставшимися страдальцами — и пеньками, единственной памятью о погубленных, протоптаны тропинки. И она сейчас стоит на одной из них. Тропинка грязная. И рядом с ней что-то валяется. Яркое…
Сима не удержалась. Подняла это блестящее. Комок легко сминался в пальцах. Шуршал. Хрустел. Выглядел он ярко и даже привлекательно. Сначала. Но стоило девочке поднести его к носу — и в следующий миг она с криком гневного омерзения откинула предмет в сторону.
От него пахло смертью.
Медленной, страшной и дурной смертью.
И девочка даже могла сказать почему. Кто-то просто убил травы. Взял их, убил, а из остатков свернул что-то вроде палочек. И люди жгли их останки, вдыхая ядовитый дым.
Природа строго соблюдает закон равновесия.
Если ты убиваешь живое просто ради своего удовольствия — плати за это. Плати своей жизнью. Травы не слишком сильны. Но рано или поздно количество переходит в качество. И человек перестает дышать. Корчится, выхаркивая остатки легких. Такие же черные, как пепел сожженной травы.
От яркой бумажки, на которой было написано «Мальборо» пахло именно этим. Дурной смертью. И девочка смотрела на нее с подозрением.
Мир людей встретил птицу первой истиной.
Самые ядовитые существа — самые красивые.
Сима далеко обошла яркую бумажку — и зашагала по тропинке. Куда? Неважно. Птица знала, что это всего лишь парк. Чуть больший, чем обычно, но даже не лес. Здесь нельзя заблудиться. И рано или поздно она выйдет к людям. Обязательно.
Она осторожно дышала ядовитым воздухом и почти не морщилась. Но удержаться от гримасы боли ей все же не удалось. Первый раз — когда она вышла к речке и пошла вдоль нее.
Серая тусклая речушка несла больше грязи, чем воды. Ее воды пахли чем-то едким и острым. Рыба в ней кричала от боли и страха, но не могла ничего сделать. Хозяин-водяной давно ушел, а что может бессловесное существо? Только прокричать о своей боли тому, кто понимает. Например, Симе.
И птица поняла. Но что она могла сделать? Только прикоснуться сознанием к серой воде — и на миг утишить ее боль. На один-единственный миг. Но даже этого хватило, чтобы она споткнулась обо что-то острое — и неловко села на тропинку.
Села — и услышала рыдания.
Кто-то плакал в парке. Плакал отчаянно и не стесняясь, что его услышат.
Сима подумала пару секунд. А потом осторожно поднялась и пошла вперед. Туда, откуда тянуло человеческой болью. Острой и жестокой.
Туда, где нужен был хотя бы маленький кусочек счастья.
Она наткнулась на него буквально через двадцать шагов. Тропинка вывела ее к мостику через речку. А на мостике сидел мальчик лет десяти. И ревел, размазывая слезы грязными кулачками.
Сима подумала. Потом подошла и села рядом с ним на край мостика. Мальчишка перестал рыдать и поглядел на нее с подозрением.
— Чего приперлась?
Голос у него был хриплым, а в груди что-то клокотало и булькало.
Сима не поняла последнего слова. Но переспрашивать не стала.
— я шла мимо, — ответила она.
— Ну и иди, откуда шла, — огрызнулся мальчик. — Чего уселась, как на лавке?!
Сима помолчала. Подумала. И тихо спросила:
— Почему ты плачешь? Что случилось?
Мальчишка сверкнул на нее ярко-зелеными глазами.
— Твое какое собачье дело!? Приперлась тут, кукла крашенная!
— я просто хочу помочь, — мягко сказала Сима.
— Чем!? — мальчишка презрительно скривился. — Чем ты можешь помочь!? Никто помочь не может, понимаешь, никто!!! У мамки — рак!
— Рак?
Сима не знала, как может повредить кому-нибудь симпатичный обитатель речного дна. Цапнуть за палец? Но решила не уточнять. И верно. Мальчишка еще раз сверкнул глазами.
— Да! Рак крови! Там какое-то название жуткое… Как папка ушел — ей все хуже и хуже было. А он ей сначала изменял, я помню, я маленький был, они все время ссорились, а потом вообще ее бросил! Ушел к какой-то силиконовой кукле! А мама рыдала. Ей больно было! А после развода она стала бледнеть, худеть, у нее голова часто кружилась… Мы думали — это от нервов, а она однажды упала. Ее на скорой отвезли. А в больнице бабушке сказали, что полгода — и все. Она умрет.
— Обязательно умрет?
Лицо мальчика скривилось.
— Обязательно!? Говорят, нужна пересадка костного мозга! Бешеные деньги! Почти три миллиона рублей! Бабушке сказали! Даже если мы все продадим, у нас столько не будет. И мама умрет… Почему я еще маленький!? Вот если бы я был большим, я бы все отдал, лишь бы она жила! Я бы…
— а отец?
— А он нас давно забыл! Ему до нас нет дела! Никакого! — прорвалось сквозь слезы.
Сима смотрела на ребенка. И то, что она видела, наполняло ее душу тоской.
Мальчик был воином.
Прирожденным. Сильным и смелым. Благородным и великодушным. И когда-нибудь мог вырасти в генерала, идти в бой под командованием которого, будет честью для солдата. Но сейчас… сейчас душу ребенка корежило осознание своего бессилия. Словно у него за спиной методично ломали крылья.
Он забудет о благородстве. А весь талант мальчика пойдет на то чтобы добыть больше денег и больше власти. Бесплодный путь.
Он будет исполнять мечты обиженного ребенка, будет пытаться защитить своих родных — но кого?! Умершую мать!? Семью?! Но у него не будет семьи.
Будет женщина, рядом с которой он будет жить — не доверяя, боясь потерять близкого человека. И будут дети, которые не поймут его. Потому что «папаша нужен только, чтобы заработать бабки». А зачем еще? Он и не поймет, что на этом пути утратит душу. А крылья…
Крылья он утратит в день смерти матери…
Сима глубоко вздохнула. Собралась. И поглядела мальчику прямо в глаза.
Ребенок вздрогнул, но не отшатнулся.
— Как тебя зовут?
— Алексей. Алёша. А что?
— Возьми меня за руки, — попросила Птица. — Крепко.
Лёша послушался.
И в следующий момент — выгнулся и закричал. Не от боли. От восторга.
Ему показалось, что вокруг вспыхнул ослепительный свет. А сам он — летит! Летит сквозь облака и тучи, туда, где небо — потрясающе синего цвета. Такое же, как глаза этой странной девушки. Синие-синие…
Синяя птица взмахнула крыльями.
Сейчас именно птица, не Сима, Симы уже не было, разглядывала мальчика. Весь мир был пронизан мириадами нитей. Потянешь за одну ниточку — будет дождь. За вторую — и прохожий на улице улыбнется солнечному лучику, внезапно пробежавшему по лицу. За третью — и ребенок во дворе дома заплачет над сломанной игрушкой.
Ниточек так много…
Но ей нужны всего лишь две. Те, что имеют отношение к этому мальчику. Одна из них — ведет к его отцу. Вторая — к его матери. Так несложно дать им обоим кусочек удачи. Так легко…
Это не причинит никому вреда. Но Алёша сможет взлететь. А может, и его родители… кто знает?
Нити расправились под ее взглядом, налились синим цветом — и запульсировали.
Они оживали. И Сима знала — ей все удалось.
А теперь…
***
Алёша очнулся далеко не сразу.
Он по-прежнему стоял на мостике через грязный ручеек. И не было ни девочки, ни крыльев, ни полета…
Не было!?
Мальчик решительно расправил плечи.
Теперь он знал, что надо делать. И решительным шагом шел туда, где сможет изменить свою судьбу. Свою и своей мамы… Прирожденный воин будет сражаться до последнего. Пусть шансы невелики. Но они такие, какие они есть. Он — справится. И не сдастся. Уже никогда он не опустит голову ни перед врагами, ни перед обстоятельствами. Нет такой судьбы, которую нельзя было бы изменить! Все в его руках.
И иногда мальчику казалось, что за его спиной бьются невидимые белые крылья.
***
Тот же день, часом позже, телестудия «Зевс».
— Твою мать! И никаких новостей!? Нам даже в сетку поставить нечего!? Вы репортеры или … и …!? Придумайте, наконец, новости, если их нет!!! Вон отсюда, на улицу!!! И опросите людей, что они думают о налоге на презервативы!!!
Монолог взбешенного директора оборвало появление в студии ребенка лет десяти. Он запнулся на миг, а потом заорал еще громче.
— А это еще кто!? Кто пускает сюда детей!? Ты вообще чей, мальчик!?
Алёша (а это был именно он) демонстративно скривился. Смерил взглядом толстяка. И четко произнес.
— Здравствуйте. Меня зовут Карелин Алексей Германович. Я хочу поговорить с тем, кто делает телепередачи.
Директор на миг опешил. А мальчик продолжал, пока его не перебили. Он уже знал, что и как будет говорить. Часа, в течение которого он шел сюда, хватило и на обдумывание речи, и на подбор правильных слов. Мальчик знал — взрослые не будут слушать долго. Поэтому надо все сказать очень быстро и понятно. И плевать, что от холодных и равнодушных взглядов сжимается сердце. Сейчас он дерется за жизни своих родных.
— Это очень важно. У меня умирает мама. Ее можно спасти, если сделать операцию. Но у нас нет таких денег. Я хочу обратиться к людям из телевизора. Попросить о помощи…
На последних словах голос мальчика таки дрогнул, и Алёша уставился в пол. Прямо на пыльные и грязные носки своих кроссовок. Но приступ слабости прошел быстро. Белые крылья опять развернулись за спиной мальчика. Он поднял голову и поглядел на взрослых. На толстяка, который перестал орать и задумчиво разглядывал ребенка. На репортеров и операторов. На околотелевизионную шушеру…
И взрослые люди отводили глаза…
Может быть, впервые за долгое время им было стыдно.
Директор хотел что-то сказать, закашлялся и махнул рукой. Кто-то подсунул ему стакан с газировкой. Он сделал два глотка и кивнул.
— В вечерний выпуск! Сегодня же! Ребенка — в студию! Ко мне секретаря. Сейчас съездим к его матери, откроем счет…
— Мама в больнице, — тихо произнес Алёша. — Дома только бабушка.
Директор неловко погладил мальчика по плечу.
— А как зовут бабушку?
— Лилия Максимовна.
— Диктуй телефон.
***
Тот же день, пятью часами позже.
Герман Львович Карелин редко смотрел телевизор. И
