должны были сбежать. А они терпят. – Но… – Такое может быть только в одном случае. Если бежать им некуда. Или опасно. – А почему может быть опасно? Хотя… Эмма!!! Эмма явилась пред графские очи и призналась, что да. Кое-кто пытался бежать, но потом нашли их тела. Специально привезли и бросили у деревни. Кто сделал? А поговаривают, что барон Донтер и сделал. Молодой? Да нет, еще старый. Так он же вроде был поприличнее? Вопрос сложный. Господам от него не доставалось, конечно, а вот крестьянина и запороть мог. Да и то поговаривали, что он жену свою со свету сжил, когда та ребеночка на стороне пригуляла. Лиля кивнула. Страшилки ее не волновали. – Думаете, барон? – Предполагаю. – Эрик, ты будешь засеками заниматься, займитесь и деревнями. Пройдите, посмотрите, у кого есть голубятни, у кого что… – Ищейками нас сделать хотите, ваше сиятельство? Лиля пожала плечами. Вопрос был задан с явной иронией и требовал достойного ответа. – Таких волчар, как вы? Ищейками? Э нет. Но чутье у вас должно быть отличное, так что потрудитесь на благо графства. Кстати, Эрик, мы с шевалье Авельсом и леди Мирандой теперь трапезничаем вместе. В малой столовой. Восемь утра, час дня и шесть вечера. Если будет время и возможность – присоединяйся. Будем рады. Эрик покачал головой. – Ваше сиятельство, я ж вирманин. Лиля кивнула. Вирмане в принципе в Альдоная не верили, своих богов им хватало за глаза, а потому на континенте они считались не то чтобы второго сорта, но какие-то границы с ними старались не переступать. – И что? Я, леди Миранда, шевалье Авельс, пастор Воплер с сыном, Лейф с Ингрид и капитан Антрел. Полагаю, не самое худшее общество. Эрик тоже так думал: – Ваше сиятельство, если буду в замке, то с радостью. Лиля кивнула: – Хорошо. Засеками займешься? – Мне как раз корабль просмолить надо, а у вас в Яблоновицах смолокурня есть, так что проедусь, огляжусь. Лиля все равно была собой недовольна. Подумать бы раньше – и чего срываться из-за барона? Просто его в округе боятся. А массовый ужас – штука заразительная. Вот и заразилась. И запрыгала. А так спокойнее надо быть. Выдержаннее. Ты – графиня. А с другой стороны – поможет это тебе, как ежику ракетное топливо. Если барон решит тебе гадить… Нет, королю ты нажаловаться можешь, но здесь глухомань. Пока кто доберется, пока чего решат. Интересно – средневековые бюрократы сильно от привычных отличаются? Лиля вздохнула и принялась за хозяйственные дела. Ходила на уроки, присматривала за порядком в замке, проводила инвентаризацию вместе с Эммой, записывала все, что помнит из медицины, и все, что могло пригодиться в этом мире и времени, выслушивала доклады по строительству и ремонту, раздавала указания… Кто сказал, что аристократки просто сидели и вышивали? Да тут пахать приходится как проклятой! Впору молоко за вредность требовать. Амалия, герцогиня Ивельен, в девичестве леди Иртон, скользнула к мужу в кабинет. Тот сидел, разбирая какие-то бумаги. А увидев жену, отложил их в сторону и заулыбался: – Проходи, дорогая. Что-то случилось? – Нет, ничего серьезного, дорогой. Просто я волнуюсь за Миранду. Питер привлек жену к себе, поцеловал ручку и погладил по округлившемуся животику. – Леди, вы лучше думайте о своем ребенке. – Но Миранда мне тоже не чужая. – У нее есть отец. – Но нет матери. А отец… милый, Джес не умеет быть отцом. – Я помню, дорогая, – откликнулся Питер, поглаживая талию жены и потихоньку спускаясь к тому месту, где это уже не талия. – Мы ведь росли в основном с гувернантками. Отец постоянно был в делах и разъездах, бабушка с дедушкой нас не слишком любили, знаешь, как мы мечтали, что папа проведет с нами хотя бы день? Целый день! Питер постарался не морщиться. Да знал он это все. И что дальше? Ты вышла замуж, милая. У тебя другая семья. И переживать ты должна не за соплюшку, у которой капризов больше, чем ума, а за своего нерожденного ребенка. Но вслух он этого, понятно, не сказал. – Дорогая, если пожелаешь, я направлю письмо в Иртон. Узнать, доехала ли Миранда и как она себя чувствует. – О да! Синие глаза Амалии вспыхнули. – Прошу тебя, дорогой. – Можешь не просить, любимая. Питер привлек к себе жену и нежно поцеловал. Окажись при этой сцене Лиля – точно спросила бы, почем литр розовых соплей. Но супругов никто не видел. Никто не заметил тень неудовольствия, промелькнувшую в глазах Питера, когда Амалия заговорила о брате. Да и заметил бы. Тени к делу не пришьешь. Пару дней спустя Лиля уверилась, что была права насчет барона. И просветил ее, как ни странно, Джейми. Хотя что тут странного? Лиля за это время не то чтобы сдружилась с травником, но общаться им нравилось. В том числе и на профессиональные темы. Хотя до конца Лиля паренька понять так и не могла. Вроде бы вежлив, приветлив, но иногда… из него прямо-таки прет властность, которая совершенно неуместна у паренька-травника из глухой провинции. Хотя Лиля не возмущалась. Она и сама временами вела себя неадекватно. А подобное притягивает подобное. – Барон, ваше сиятельство, скотина, сволочь и мерзавец. Весь в свою мамочку. И папочку тоже. Лиля поощрила паренька кивком. Мол, сама знаю. А подробности можно? И Джейми принялся рассказывать. Барон Донтер, для начала, таковым не являлся. Вообще. То есть к баронству он имел примерно такое же отношение, как Лиля – к Великой Китайской стене. Баронство это примерно лет тридцать назад принадлежало старому Донтеру, у которого были сын и дочь. Дочь вышла замуж за любимого мужчину, правда шевалье, из безземельных, но разве это важно, когда речь идет о любящих сердцах? А то, что через пару лет после заключения брака (все еще бесплодного) к шевалье переехала сестра, а наследник барона случайно погиб на охоте, это уж и вовсе лирика.
Погиб и погиб, кабан – животное невежливое, особенно если в него острыми железяками тыкать. Не он первый, не он последний. Юноша был опытным охотником – а что? Погибают одни ротозеи? Да любой приличный ротозей к кабану не сунется и жив останется. А вот опытный охотник как раз и рискнет… Одним словом, парень погиб. И наследником стал супруг дочери. По личному прошению барона. Кое-кто говорит, что барон к тому времени, правда, умом от горя повредился. Но это все вранье, кто же будет прислушиваться к словам крестьян? А дочь барона? А говорят, что она сидела под замком. И слова не могла сказать против супруга. Тот ее убить угрожал. Одним словом, ахинея. Лиля кивнула. Имел место быть рейдерский захват собственности. Не новость и в двадцатом веке. Поместье наследовать король разрешил. А потом стало еще интереснее. Спустя несколько лет бесследно пропала дочь барона. Куда? А никто не знает. Было несколько версий. По одной – она изменила супругу со стражником и сбежала с ним, прихватив пару горстей золота из кармана супруга. По другой – умерла в родах от горячки. По третьей – сошла с ума и утопилась в болоте. Одним словом, темна вода во облацех. Так что остался пришлый барон-шевалье. И его сестра. С сыном, прижитым также от какого-то шевалье. Который тоже сделал ребенка и погиб на охоте. Вот этот сынок… на него и подали прошение о признании его следующим бароном. Ибо что-то там темное с женой барона было, пастор брак заключать отказался. А незаконные дети земли наследовать не могут. Есть какая-то хитрость в законах. Лиля только вздохнула. Что тут скажешь? Сосед ее – человек выдающихся душевных качеств. Еще поискать такую гниду. А еще… Не многовато ли живности расплодилось в местных лесах? И все с людоедскими наклонностями? Кабаны, волки. Просто страшно в лес выйти. А бронежилеты тут так и не изобрели. Когда Август прочитал письма от дочери, у него даже руки затряслись. Он и так ждал прибытия Тариса Брока, как взгляда Альдоная, но результат превзошел все ожидания. Его дочь, его милая девочка, которая росла в тепличных условиях, – в полуразваленном замке, практически без охраны, управляющий воровал, граф своим долгом пренебрегал. А ее письма! Да что должна была перенести доченька, чтобы так писать? Она не жаловалась, не ругалась, не плакалась на жизнь. Она просто… Так могла бы писать женщина, в два раза старше и мудрее. Но что заставило повзрослеть его дочурку? Август даже думать об этом не хотел. А вот прибить Джерисона Иртона к Мальдонаиной матери – хотел. Очень. Сукин сын! Жена, конечно, собственность мужа. И с этим сложно спорить. Но Август постарался обезопасить дочь как мог. И включил в брачный договор несколько пунктов. Например, о безопасности жены. А вот проживание супруги в полуразрушенном замке и без охраны сюда явно не вписывалось. А если расспросить дочь? Может быть, найдутся и другие нарушенные пункты? Любовь – чувство эфемерное, его не отследишь. А вот если Джерисон еще и на «девичью долю» покушался, то есть на те суммы, которыми должна была распоряжаться сама Лилюшка, это уже более весомо. А если супруг ей еще и изменял… Одним словом, первым побуждением Августа было – прибить мерзавца. Вторым – пожаловаться королю. Третьим – подумать и получить весомые доказательства. Ибо король очень любит Джерисона Иртона – как-никак племянник. И любое обвинение придется серьезно подтверждать. Ему достаточно Лилюшкиных слов. А что будет достаточно королю? Надо подумать и собрать доказательства. Если дочери плохо – он ее не оставит мучиться в этом браке. И постарается призвать Джерисона к порядку. Нужны тебе верфи? Обеспечь законного наследника! А для начала неплохо бы получить для дочурки официальное приглашение ко двору. И между делом пожаловаться королю на нелегкую женскую долю. В сочетании с докладом королевского представителя. Август понимал, что это дело долгое и трудное. Но оставлять дочь на произвол нелюбящего мужа не собирался. Еще не хватало! О разводе речь, конечно, не идет. Разведенная женщина – это клеймо на всю жизнь. Ни замужества, ни детей. Хуже прокаженной. Но добиться раздельного проживания? Это можно попробовать осуществить. Тогда Лилюшка не будет абсолютно зависимой от мужа. И обращаться с ней он начнет более уважительно. Август отложил в сторону письма и принялся расспрашивать Брока о дочери. И поражался с каждым словом все больше и больше. Умная, сильная духом, целеустремленная, властная… Да разве это его застенчивая дочурка? Хотя… Август вспомнил, как отец хотел для него военную карьеру. Но куда там! Десятилетний мальчишка сбежал из дома, прибился к верфям и заболел кораблями. Их гордыми силуэтами, надменными обводами, хищно выгнутыми парусами. Ему не хотелось плавать на них, о нет! Ему хотелось создавать это чудо своими руками. Сначала был обычным «подай-принеси» на побегушках, потом подмастерьем на верфи, а к двадцати годам смог построить свой первый корабль. Под руководством мастера, но все-таки! Августу повезло тогда. Старый мастер-корабел Торни Фарай искренне привязался к мальчишке, который ради работы на верфи готов был душу продать,
