потом мне ее перешлют сюда. Хоть бы моя корова родила. – Теленка. От быка, – подколол Ричард. – Тебе это тоже предстоит. – Не для себя страдаю, для блага государства. – Если бы оно еще это оценило. Вот на последнее Рик не надеялся. Но вдруг ему повезет встретить свою Джессимин? Мачеху он помнил. Ее любовь, нежность, ее искренность. Помнил, каким светом загорались ее глаза, когда отец входил в комнату – если Альдонай милостив, ему дадут хотя бы половину от такого счастья. Если же нет… Люди живут и без этого. Но думать о такой перспективе откровенно не хотелось. Марта принесла девочке теплого молока на ночь. Присела рядом, погладила по волосам. – Лилюшка, родная моя… Лилиан Иртон повернулась, уткнулась носом в теплое плечо няни.

– Нянюшка, я так устала, если бы ты только знала… – Да еще бы! Мыслимое ли дело? Графине – раны каких-то смердов зашивать. Лиля грустно улыбнулась. – Так кто ж меня вышивать учил? Сама понимаешь, кроме меня, таких искусниц и нет. Да и они нас защищали. Марта фыркнула, явно оставаясь при своем мнении. – А малышку этому зачем учишь? – А кто ее кроме меня научит? Нянюшка, никто ведь не знает, что в жизни пригодится. Думали мы с тобой оказаться в таком кошмаре? Ты у меня умница… Лиля потерлась щекой о плечо. Плевать на грязноватое платье и не слишком приятный запах. Просто ощутить, что тебя любят. Вот что важно. – Нянюшка, родная моя… как хорошо, что ты у меня есть… Марта погладила женщину по волосам. Сколько бы лет ни прошло, все равно ты ребенок. Для любящих тебя ты просто ребенок. Который нуждается в помощи и поддержке. Завтра ты опять будешь вести дела, все завтра. А сегодня – пей молоко и спи. Спи, малышка. А я спою тебе колыбельную… Лиля засыпала, убаюканная знакомыми с детства словами. И даже не почувствовала, когда ей под бок пристроилась Мири. Марта покачала головой, но ругаться не стала. И тихонько вышла из комнаты. За дверью ждал Ганц Тримейн. – Графиня уснула? – Спит, как солнышко, лэйр. – Марта могла себе позволить небольшие вольности на правах любящей и любимой няньки. – Да и то сказать, намаялась за сегодня. – Я и не ожидал, что у нее такие познания в лекарском деле. – Так это она как ребеночка потеряла, так и начала узнавать, расспрашивать… Раньше-то не особо интересовалась, а как при смерти побываешь, так все сразу по-иному кажется. Спорить с этим было сложно. – А вы ведь с детства с графиней? – Она у меня на руках выросла. Как ее матушки не стало, так почитай она все со мной и со мной. – А виконтесса? – Леди Мири? Там же, – кивок на дверь. – Она к Лилюшке тянется, да оно и понятно, легко ли без матери… – Нелегко, – согласился лэйр Ганц. – А раньше они не общались? – Так граф как засунул Лилюшку сюда, так и дочку не привозил. Простите лэйр Ганц, некогда мне болтать впустую. Намек был понят. Лэйр Ганц отпустил служанку и с интересом посмотрел на дверь. Какая же ты, Лилиан Иртон? Сильная? Слабая? Или просто вынужденная стать сильной? Может быть и так. Разберемся. Это работа королевского представителя. С утра Лиля прошлась по замку. Побеседовала с Ганцем Тримейном. Порадовалась. Оказалось, что работорговцы все подтвердили, так что ее люди были полностью в своем праве. Даже более того. Их надо будет наградить, на что деньги выделит сам король. Когда Лиля искренне спросила, как это, Ганц объяснил все просто, на пальцах. Эрка Грисмо и его родственников допросили по полной программе. С применением нехитрых средств из местной пыточной. И оказалось, что они нарыли примерно пятьдесят килограммов янтаря. Сумма по местным меркам… бешеная. По-другому и не скажешь. Этого хватило бы, чтобы прикупить неплохое поместье вроде Брокленда. Даже с учетом королевской четверти. Да, такое тут было. Обычно король не заморачивался, собирал десятину налога, и все. Кстати, иногда дворяне платили сами в столице, иногда на места выезжали соратники Ганца с достойной охраной. Но вот если дело касалось ценных и полезных ископаемых… Найдешь золото? Открывай рудник, но четверть всего – королевская. Найдешь брюлики – то же самое. Любое ценное ископаемое из земли облагается налогом. Лиля спорить не стала. Только подумала, что где-то Эдорова кубышка еще припрятана. И вообще – незачем быть жлобьем. Она из своего мира может такое вспомнить, что четверть, отданная королю, копейками медными покажется! А уж что они с Хельке могут наворотить… Тем более что и Хельке, и его сестричка Лория, навестив с утра ребенка, преисполнились к Лиле горячей благодарности. А то ж! Сколько народу в этом мире вымирало из-за грязи. А Лиля это дело ликвидировала. И то сказать, кто бы стал возиться с мальчишкой-эввиром? А тут – рану промыли, перевязали, на тюфяк отдельный уложили в чистой комнате, сиделки ходят… За королем иногда так не ухаживают. Так что Хельке готов был на графиню молиться. А пастор, кстати, и молился. Приехавшие ночью Лейф и Ингрид застали самый шапочный разбор, чему Лейф очень огорчился. Выговорил Эрику за утрату ценного кувшина. Поругался с Лейсом. Но потом махнул рукой и признал, что сделано все было вовремя и не так плохо. А пастора тут же перехватила Эмма. И отправила молиться за выздоровление всех раненых. Что пастор Воплер и сделал. И пошел. И молился прямо в палатах, не обращая внимания, кто тут есть кто. А на удивление Ганца Тримейна пожал плечами. – Так все мы – дети Альдоная. И мы, и вирманы, и эввиры, а то, что они еще этого не поняли… Альдонай равно милостив ко всем своим чадам. Ганц покачал головой – мол, ни к чему такое вольнодумие, но в глуши сойдет. Да и графиня такую точку зрения полностью поддержала. Мол, кому не нравится, идите к Мальдонае. А в ее доме никому в помощи отказано не будет, и плевать на веру. Ну так резко она, конечно, не выразилась, но Ганц все равно понял, покачал головой и перешел к делам насущным. Итак, пятьдесят килограмм янтаря за вычетом королевской четверти, то есть 12,5 килограммов его величеству. Плюс работорговцы. Плюс два корабля. Не самых лучших, но неплохих. Они тоже являются собственностью графини Иртон. Так что решайте, вашество, что с ними делать. Работорговцев я, конечно, заберу в Альтвер, там их к делу приспособят, вам-то в Иртоне такие радости ни к чему. А корабли – ваша проблема. Лиля пожала плечами. И решила посоветоваться с Лейфом и Эриком. Может быть, удобнее их продать. А может, и нет. Чем дальше, тем больше зрело у Лили подозрение, что надо иметь пути отхода. Да и свои корабли были бы – не пришлось бы до Альтвера пешком шлепать. За зиму вирмане могут подобрать команды, обучить, и готов флот Иртона. Торговый, ясен пень. А чем торговать… Янтарь и изделия из него. Это первое. Стекло и изделия из него. Это второе. Соль. Бумага. Ну и посмотрим, что они с Хельке еще наворотят за зиму. Если бы Лиля пожелала, Иртон мог бы стать центром промышленности. Только вот… Хорошо, если у супруга в голове мозги. А ежели опилки? Если не удастся договориться миром? Лиля на многое была готова, но мало ли что, мало ли кто и как… А если придется покидать весь свой скарб на корабль и свалить в рекордное время? Может ведь и такое быть. Судя по огрызкам памяти Лили, Джерисон Иртон супругу не любил, не ценил и даже не собирался. А Лиля себя знала. Если ей на шею свалится местный мачо, начнет качать права, гнуть пальцы, сажать ее под замок… Короче, сковородка ей не понадобится. Пришибет. Быстро и качественно. Плакать в платочек не станет. А куда потом деваться? Вот надо бы с отцом посоветоваться. А то у нее вся база в Иртоне. Можно ли прикупить земли по соседству? Чтобы принадлежала она отцу или вообще ей, она там распоряжалась, строила свой бизнес, разворачивала дела. Барон Авермаль мог бы предоставить свою территорию, но доверять ему… Может, лучше сразу самоубиться? Нет уж. Монополия на стекло и бумагу ей нужна позарез. А потом, глядишь, и книгопечатание откроем… под благословением церкви-матери… чтоб ее… Но это потом, еще как потом. Сначала – письма. И Лиля засела в кабинете. Писалось, надо сказать, омерзительно. Но совет лэйра Ганца она оценила. Неизвестно, как здесь, а дома свой зад надо было прикрывать бумагой. И чуть что – отгавкиваться, что доложила, исполнила и отписалась по инстанциям. Медикам – так в особенности. Хотя это бесило неимоверно. Нанимали бы, что ли, медика для работы и писаря – для бумажек! А здесь никто за нее не напишет. Но часа через три были готовы четыре письма. Первое – отцу. Коротенько и по делу. «Любезный мой отец. Хочу сообщить, что в Иртоне обнаружен пласт янтаря. А также мной получены хорошие результаты… я не могу все описать на бумаге. Но хотелось бы посоветоваться с вами. Или с вашим доверенным. Мне очень нужен ваш совет о том, как правильно вести разработки, вкладывать деньги. И стоит ли их вкладывать в Иртон. Надеюсь, что вы не оставите меня своей любовью и заботой. Остаюсь ваша нежно любящая дочьЛилиан Элизабетта Мариэла Иртон».Второе также отцу. Но если первое она отправит со своими людьми, то второе с Ганцем Тримейном. То есть могут прочитать. Так что… «Любезный мой отец. Хочу сообщить, что я жива и здорова. В Иртон заявилась шайка работорговцев на двух кораблях, но моей гвардии удалось их разбить. В результате мне досталась доля прибыли, о реализации которой я хотела бы поговорить с вами. Верю в ваше искреннее расположение ко мне и добрые советы. Здоровы ли вы? Я ежедневно молюсь за ваше благополучие. Остаюсь ваша нежно любящая дочьЛилиан Элизабетта Мариэла Иртон».Это на случай цензуры. И пусть читают. А первое она отправит с Торием Авермалем. Ничего криминального там нет. И самое главное – это маленькое зеркальце, вложенное в письмо. Они сварили и посеребрили, Хельке оправил, поминутно приговаривая, что за такой новинкой пойдут стадами, и вообще – цех стеклодувов предложит за такое графине почетное место в своих рядах. Вот получит папан, посмотрится, и будем решать. По крайней мере убедится, что ребенок поумнел и повзрослел.

Не опасно ли показывать такое? Опасно, а что делать? Чем дальше, тем больше Лиля убеждалась, что отсидеться тихо не получится. Не тот тип человека. Значит, выход только один. Стать яркой деталью пейзажа. Графиня Иртон? Она не ведьма… шильда. Она просто эксцентричная. Но избавься-ка от нее? Бабы тебя разорвут за зеркала, церковь – за книги и идею с печатанием священных текстов… Надо бы еще чего для мужиков придумать. Каблуки? Или пудру с помадой? В плане гнусной мести. А то в нашем мире они придумали для себя, а мучиться – бабам.