дворянина. Пробиться наверх ему стоило и крови, и денег, и изворотливости… и сейчас он внимательно рассматривал печатную страницу.
— Что это такое?
— Светлейший, это бумага.
— Бу…ма…га?
— Да. Ее сиятельство нашла рецепт, как получать это из самых простых растений.
— И для чего она?
— Светлейший, графиня сказала, что это — для церкви.
И Воплер, выложив еще несколько страниц на стол, пустился в объяснения.
Мол, рукописных книг мало. И они дороги. А эти приспособления позволят обеспечить книгами самые захолустные храмы. А кроме того — можно ведь делать и картинки с поучениями… и церковь могла бы заняться этим, графиня не настаивает на монополии, даже наоборот… она готова отдать права или Эдоарду или альдону…
Роман слушал внимательно — и прикидывал.
Действительно, это могло бы быть весьма полезно. Но просто так соглашаться на нечто неизвестное?
Нет, надо подумать… хорошенько подумать.
Лиля действительно не претендовала на лавры книгопечатника. По здравом размышлении она поняла, что если будет распыляться на все подряд — толку не будет. Ее дело медицина?
Вот и будем.
Но тут есть такая засада. Чтобы заниматься медициной (гильдия докторусов тоже не зря хлеб ест и любого новатора загрызет) надо иметь деньги и крышу.
Ну, если она направит в нужное русло производство в Тарале — о деньгах можно не беспокоиться. Еще ее внуки будут на брюлики в орешки играть.
А крыша?
Эдоард ее обожает за одну подзорную трубу. А ведь она и еще что-нибудь вспомнит. Сколько знает человек, который не просиживает целый день, играя в компьютерные игрушки?
И даже из тех же игрушек можно взять пласт информации.
А вот второй ее крышей будет церковь. Лиля серьезно подумала о книгопечатании — и поняла, что либо церковь и государство схлестнутся в кровь на этой делянке — либо мирно поделят территорию при ее посредничестве. А графиня будет иметь одобрение с двух сторон и свой скромный процент. Двадцать процентов ее вполне устроят. Технология-то примитивна. И все будут довольны.
Государство будет печатать свое, церковь — свое. А Лилиан Иртон посреди всего этого безобразия будет тихонько пробивать учебники по медицине и детские книжки. Известно же, что в схватке льва и тигра побеждает обезьяна, которая наблюдает за схваткой. Ну или как-то так.
А значит — сядем на попу и будем обезьянить.
Так что когда пастер Воплер принес Лиле известие от альдона, женщина приняла это спокойно.
Поговорим. Только этикет в памяти освежим.
***
И вот Лиля вступала в святая святых.
Альдоны жили в храмах. И этот конкретный изволил обитать в главном храме Лавери.
Здесь по воскресеньям проводились парадные службы, здесь хранилась церковная казна и поговаривали, что здесь же, в подвалах находились темница и пыточные.
Лиля подумала и решила обезопаситься.
Честно сказала Алисии, куда и зачем идет. Написала письмо и даже попросила Ганца Тримейна рассказать все королю, если на нее случайно упадет перелетный кирпич. Мало ли?
Лиле было страшно. И неудивительно.
Начнем с того, что человек двадцать первого века в большинстве своем религиозно безграмотен. Предыдущее же поколение рванулось кто куда, кто в дикий атеизм и агностицизм, кто — в избыточную религиозность. А вот просто сесть и разъяснить что данному течению надо от людей — обычно как-то не получается ни у той, ни у другой стороны. Кто не верит — найдите форум, где сцепились христиане с сатанистами и почитайте. На пятой же реплике зазвучат обычные народно-матерные выражения.
Лиля была в родном мире далека от этого дела. Изначально усвоив, что вера и религия суть вещи разные, в бога она верила. Как и большинство медиков. А вот религию с ее обрядами и историями считала чем-то вроде шаманов с бубном и не интересовалась. Зачем?
Есть же анекдот про ошалевшего Бога?
Вот. Он-то писал только десять заповедей. Их и будем соблюдать. Не воруй, не убивай, люби родителей… А остальное — ф топку! *
*Есть такой анекдот. Появился как-то раз Бог с небес и спрашивает:
— Люди, как живете?
Люди тут же начали жаловаться — и договорились, мол, ты крайний. Забирай свои законы, они некачественные, мы свое напишем… Бог подумал, вздохнул, но родители детей таки любят — и согласился. Мол, привозите туда-тио и тогда-то. Заберу. В назначенное время подвозят горами. Складируют, египетские пирамиды тихо завидуют… Вылез Бог, посмотрел и вздыхает.
Мол, так и так, я давал один раз, десять заповедей, гг. Моисею, на горе Синай. Вот их извольте вернуть. А всю ахинею, что сами понаписали — можете себе и оставить. Прим. авт.
А соответственно — про церковь Лиля знала мало, про историю — тоже, запомнилась Але только инквизиция, переведшая всех баб симпатичнее вороньего пугала по странам Европы… ну, может и не всех, но учили-то так?
И здесь Лиля подсознательно ничего хорошего от церкви не ждала. А что может быть хорошего?
Как-то вот учили в советские времена, что церкви думающие не нужны ей нужны верующие…
Нет!
— тут же воскликнут все верующие.
— Вас учили неправильно!
Далее см. форум, где сцепились христиане с сатанистами. Потому как иногда и самый добрый человек осатанеет.
Одним словом — Лиля нервничала и рычала. Пастер Воплер успокаивал ее, но толку было мало. Едва и ему не досталось на орехи.
И вот, госпожа графиня в главном храме.
Спору нет, красиво. Синяя с золотом роспись, большие окна, много света… красиво. Но грязи по уши и тут. Отмыть бы все…
Альдон Роман ждал ее сиятельство в своем кабинете. Из уважения к полу, женщину не стали мариновать в приемной. И Лиля оценила. Вежливо улыбнулась секретарю (парень аж шарахнулся, нервы свели лицо женщины в такую гримасу…) и прошла внутрь. Кенет придержал для нее дверь и хотел пройти следом. Но альдон покачал головой и пастер Воплер остался за дверью. Переживать за госпожу.
Лиля прошла три установленных этикетом шага и присела в глубоком реверансе. Сегодня она выглядела строго и просто.
Ничего дорогого или лишнего.
Белое шелковое платье с вышивкой — зеленые и желтые осенние листья по вороту и подолу. Никакого декольте, никаких разрезов, кружева — и того нет. Единственное, что себе позволила Лиля — это кружевные перчатки. Грызть в волнении ногти она бы не отучилась и под расстрелом.
Кольцо, браслет, серьги с изумрудами. Волосы по-прежнему заплетены во французскую косу, перевитую белыми, желтыми и зелеными лентами. Все очень просто и аккуратно.
— Встань, дитя света, — наконец разрешил альдон.
Лиля послушно встала, но глаза держала опущенными.
— Ваше сиятельство, — голос альдона звучал мягко, — я рад видеть вас у себя в гостях.
Лиля подняла глаза от пола.
— Светлейший, ваше приглашение — большая честь для меня.
— Но вы ее заслужили, графиня. Прошу вас, присаживайтесь…
Лиля оценила мягкое кресло. И его коварство — тоже.
С одной стороны — кресло. Мягкое и уважительно удобное.
С другой стороны — кресло. В котором ты окажешься на две головы ниже альдона. Да и изящно вылезти не сумеешь.
Лиля послушно присела на самый краешек.
— Благодарю вас, светлейший.
Альдон оценил ее хитрость.
— Вина, графиня?
— С вашего позволения — обычной колодезной воды, светлейший.
— Но…
— я не употребляю вино. Оно делает мужчину слабым, а женщину — продажной.
Альдон кивнул, оценив фразу.
— Вы неглупы, графиня. Я мог бы разговаривать еще долго — и ни о чем. Но давайте перейдем к делу. Ко мне пришел пастер Воплер — вот с этим.
Несколько листков легли на стол.
Сказка… то есть житие святой из ее библиотеки. Ей же и отпечатано. И?
— Это — ваша работа?
— Это — моя идея. Работа — больше моих людей.
— Что это за материал?
— Это бумага. Она дешевле пергамента, для нее требуются только растения, хотя и не все подходят…
— откуда вы о ней знаете?
— Прочитала в старых свитках.
— откуда у вас свитки?
Лиля невинно развела руками. Откуда? Без понятия. Там ведь куча Иртонов до меня жила, может, кто и прикупил чего…
— Ага. Скажите, графиня. Вы три года жили в Иртоне. В тишине, спокойствии… почему вдруг сейчас началась такая активность?
Лиля опустила глаза. Замялась. Что тут ответишь? Раньше меня тут не было? Убить не пытались? Ребенка не теряла?
Но альдон, сам того не ведая, помог ей.
— Не смущайтесь, ваше сиятельство. И не бойтесь. Мне вы можете сказать все. И ни одна тайна не уйдет из этого кабинета.
А я — уйду? И как далеко? Лиля вскинула глаза. И — решилась.
— Светлейший, вы правы. Я и смущаюсь, и боюсь. И у меня есть на то причины.
— Неужели, графиня? Какие же?
Ты думаешь, я сейчас признаюсь в чем-то типа черных месс? Ну-ну…
— Светлейший, я смущаюсь говорить с вами о достаточно интимных вещах. Ведь вы — мужчина, а я женщина. И да — я боюсь. Я очень боюсь, что вы неправильно меня поймете. А я по глупости своей не сумею объяснить.
— Вы — и глупость? Графиня, вы какая угодно, но не глупая. И я — не мужчина. Я слуга Альдоная. И мое призвание — выслушивать людей и утешать их в горестях и печалях. Попробуйте просто довериться мне.
Лиля мялась, как девчонка на первом свидании.
— Светлейший… прошу вас, не осуждайте меня за возможно резкие слова?
— Не буду, графиня. Попробуйте рассказать мне все — и я уверен, что мы найдем общий язык.
Лиля вздохнула.
— Я даже не знаю с чего начинать.
— Начните с начала. Несколько лет назад вы вышли замуж за графа Джерисона и уехали в Иртон. Там жили спокойно и счастливо вплоть до этого лета. А потом что-то изменилось. Что же?
— Я потеряла ребенка, светлейший.
— Лиля смотрела в пол, чтобы альдон не увидел злых искорок в ее глазах.
— Я не знаю, как это объяснить. Когда в тебе растет новая жизнь, когда ты во сне видишь этого ребенка, представляешь его, мечтаешь, как будешь кормить, носить на руках, петь песни — как муж посмотрит на тебя с одобрением — и у тебя отнимают эти мечты. У тебя отнимают — все.
А ты просыпаешься на пепелище разбитых надежд. Знаете, я ведь ничего не хотела от жизни сверх того, что есть у каждой женщины.
Выйти замуж, любить, быть любимой, носить и рожать детей своему мужу, воспитывать их и видеть их счастье, а потом и внуков… Немного, правда?
Теперь Лиля вскинула голову и смотрела альдону прямо в глаза. Она уже не лгала. Этого хотела и Аля Скороленок. Просто ко всему этому надо было добавить и любимую работу медиком. Но это — вторично.
— Этого хотят все женщины, графиня. Но далеко не все это получают.
— Все в воле Альдоная.
— Это верно. Итак, вы жили спокойно.
— А потом потеряла ребенка. И поняла… светлейший — если бы я не была так глупа! Если бы я заметила,
