лучше. Тоже не бесплатно. Но если вылечить человека один раз — второй он к тебе уже не придет. И теперь задачей Лили стало набрать учениц и учеников.
Азы им преподадут и вирманки. По свиткам, которые написала сама Лиля… простите — сколько в институтах преподавателей, которые свой предмет читают по бумажке? Да прорва! Но кто хочет знаний — будет знать! А вот потом, по результатам… раньше, чем через год-полтора так и так не управимся с основами, а когда управимся — будем работать в клинике. На практике — оно надежнее.
Да, получатся сначала фельдшера, а не терапевты или педиатры.
Ну так это дело поправимое. Все равно замахиваться на все и сразу — это означает не получить ничего.
А хороший фельдшер… уж простите — было время, когда в селах никого, кроме фельдшеров и не было. И людей спасали, и резали, и шили, и роды принимали… даже хорошая медсестра лучше ‘специалиста’, который будет лезть в рану грязными руками или мазать родовой канал медом, чтобы ребенок вылез на сладкое.
Однозначно.
Докторусы были бешено недовольны, но когда это дело одобрил еще и альдон — замолчали. Против церкви не попрешь. Попытаться можно. А вот выгрести будет сложно. Она такая, шуток не понимает.
***
Лиля крутилась с утра до вечера. И так же каторжно работали все, кто был рядом с ней.
Едва царапнул сознание разговор с пастером Воплером.
— Дитя мое, неужели надо было быть такой жестокой?
— О чем вы, пастер?
— О том, как вы разобрались с этим несчастным эввиром. Хоть они и язычники — нужна ли такая жестокость?
Лиля покачала головой.
— Пастер, не обвиняйте меня. Он воровал. Не у меня, у короны. Что ему положено за это?
— за воровство у короны — смертная казнь с конфискацией имущества.
— Именно. А делал он это просто потому, что я — женщина. Я по рождению дура, которую умный эввир решил обвести вокруг пальца. И что? Он это от бедности сделал? От горя? У него дети плакали? Родители побирались?
— Нет?
— Нет, пастер. Он просто решил сделать на мне свой маленький бизнес. Поэтому мне пришлось… играть. Иначе и не скажешь.
— Это жестокая игра.
— А кто бы спорил? Мне пришлось говорить с королем, мне пришлось выяснять отношения с эввирами, мне пришлось присутствовать, когда ему рубили пальцы и выжигали клеймо, меня едва не стошнило! Я три дня есть не могла, как вспомню. Думаете, из-за любви к деньгам?
Пастер пожал плечами.
— Ошибаетесь. Моя бы воля — я бы никогда так не поступила. Но он был своего рода пробой пера. Если бы я позволила ему сейчас — потом мое дело разворовали бы на корню. Вот подумайте, пастер, Ативерна стает богаче, благодаря стеклу и кружеву, станет легче морякам, появятся новые рабочие места, я уж молчу про пользу для веры, про лечение больных… я не хочу отвлекаться от этого, чтобы раздать пинков каждому вору! Мне проще все оборвать в зародыше!
— Это гордыня, Лилиан…
— я знаю. И отвечу за свои грехи. Но у меня не было другого выхода.
— Не было — или вы его не увидели?
— Скорее второе.
— или не захотели увидеть?
— И это тоже вероятно.
— Возможно, был и иной путь? Без такой жестокости?
Лиля покачала головой.
— Пастер, мне это не доставило удовольствия. Но если понадобится — я каждому вору ноги оторву. Пока не поймут, что у меня воровать нельзя. И никак иначе. Жестоко? Мерзко? Гордыня?
Тысячу раз — да!
Только вот и выбора у меня нету…
Пастер только головой покачал. Кенет не был дураком. И видел, что Лиля устала, что она держится из последних сил, что боится и за себя и за Миранду, что…
Да много всего.
— Альдонай простит вам. Он простит все. Он любит нас, что бы мы ни сделали. А вы себе простите этот грех?
Лиля решительно помотала головой.
— Это — не прощается. Я знаю.
— И все же…
— Я была с ним милосердна. Он жив. И деньги у него изъяли только ворованные. А то, что мне плохо… переживу. Всегда переживала.
Пастер вздохнул.
— Пусть Альдонай ведет тебя по жизни, Лилиан.
Лиля тоже сотворила знак Альдоная.
— Пусть над нами сияет солнце истины…
Истина, да…
Чего только стоил разговор с эввирами. Лиля довольно жестко объяснила, что это была первая и последняя проверка. Если еще раз кто-то посмеет — весело будет всей общине. Не просто весело, нет.
Им придется в срочном порядке налаживать бизнес по торговле макаронами на Вирме… ой!
Вот про макароны Лиля откровенно забыла. И про кучу других кулинарных рецептов… надо сразу сказать племяннику Хельке, чтобы предусматривал место под ресторан.
И радоваться, что СЭС, пожарные и прочие кровопийцы остались в двадцать первом веке.
Потому как польза от них есть. Но взяточничества… молчим о грустном.
Эввиры прониклись. Особенно Хельке, которому Лилиан популярно разъяснила, что после второй такой подставы без ее ведома — с ним будет беседовать не добрый Эрик, а злой король.
Авторитет у Эдоарда был. Больше проверок не проводилось.
***
О муже она и не вспоминала. И не вспомнила бы, если бы не Александр.
Фалион действительно сдружился с этой женщиной.
Приезжал, дарил подарки, разговаривал — после того нервного срыва он ощущал себя… словно пелена с глаз упала.
Да, сильная, умная, красивая… но женщина ведь!
А этого как раз никто и не замечает. Видят, как у боевого корабля, количество пушек. И никто не видит цвета парусов. Никто не осознает его красоты. И — хрупкости.
Да он и сам раньше ничего не видел.
Да, женщина. Знания, сила, ум, привычка повелевать…
Такие женщины оставляют след в истории. И в то же время…
Они несчастны. Потому что этакие железные девы. Холодные целеустремленные, выжегшие в себе все, ради того, чтобы сделать карьеру.
Воины, придворные…
Они — были. И история хранила упоминание о них. Сначала Фалион думал, что и Лилиан такая же. А потом…
Она обожала своего коня. Нежно любила падчерицу. Не родную дочь, нет! Хотя некоторые, вот как его мать, и родных-то детей не любят. Но ради падчерицы Лиля готова была сделать все возможное и невозможное. И Александр это видел.
Лилиан Иртон неплохо изображала эмоции. Но тут… когда она улыбалась и раскрывала руки навстречу Миранде, ее глаза сияли таким теплом и светом…
Это шло из души. Определенно.
Да и своих людей…
Лилиан тепло относилась ко всем своим людям. Это не разыграешь. И ее любили в ответ.
Единственный, о ком они не говорили…
Джерисон, граф Иртон.
Александр дружил с ним и даже симпатизировал этому человеку. И сейчас понимал, что добром такие вещи не кончаются.
Лилиан не желала зла, он видел это вполне отчетливо. Но и добра такое принести не могло. А он…
Александр даже зубами скрипнул.
Он знал Джерисона.
Первая растерянность перейдет у мужчины в агрессию. А потом… потом результат будет непредсказуем.
Сегодня Александр собирался сделать крохотный шаг. Поговорить с Лилиан.
Казалось бы — что ему до этого?
Но… Лилиан знала о его проблеме. Она не выдала его ни словом, ни жестом, она сочувствовала ему — это было видно. Она — понимала. Сняла с его плеч тяжкий груз. И ему хотелось отплатить добром за добро.
Графиню он застал о чем-то беседующей с Ганцем. Оба явно были заняты, чертили на листе бумаги кружки и стрелочки…
— Лилиан…
Женщина повернулась.
Вспыхнули зеленые глаза, просияла улыбка… красавица. Иначе и не скажешь. Когда вот так прорывается наружу внутренний свет души — становится неважно, какой формы нос или там уши. Она просто светится. И это выглядит почти чудом.
— Александр, добрый день. Рада вас видеть…
И это не светские любезности. Она действительно рада.
— я хотел пригласить вас на верховую прогулку. Вы сегодня еще не выезжали?
— Мне надо бы съездить в Тараль. Вы составите мне компанию?
Фалион кивнул. А поговорить можно и по дороге.
***
Лиля была неглупа. И взгляды, которые бросал на нее Фалион, заставляли женщину нервничать.
Лишь бы не влюбился. Вот уж что будет некстати… терять друга ради сомнительных радостей секса… почему сомнительных?
Да не до того!
Выспаться бы! Отдохнуть, расслабиться… а этого и не дают. Сплошные стрессы.
Сколько людей жалуются на фригидность или импотенцию… а чего удивительного? Нервы не выдернешь, а ими многое управляется в нашем организме.
Но что теперь делать? Перевести стрелки? Или…
Лиля выбрала второе. И пошла навстречу опасности.
— Александр, вы хотели со мной поговорить о чем-то?
— да, Лилиан. Прошу понять меня правильно… мне придется говорить о достаточно личных вещах…
— Я обещаю внимательно выслушать, — откликнулась Лиля, удерживая на лице маску спокойствия.
Фалион вздохнул. И как в воду бросился.
— Лилиан, вы стали невероятно популярны. Вы красивы, умны, на вас мечтают походить все женщины, вы вхожи к королю, вы сейчас на вершине. А что будет потом?
Лиля пожала плечами.
— Не знаю. У меня нет выбора. Я просто живу.
— Вы мечтаете всю жизнь прожить вот так? В делах, без мужа, без детей…
Женщина опустила глаза. Фалион ударил в самое больное место.
— Нет. Я хочу любить и быть любимой, хочу семью, детей… только это не от меня зависит.
— Правильно. От вас — и от Джерисона. Лилиан, поймите меня правильно. Вы стали мне дороги, Джерисон мой друг… если бы я видел, что вам не нужно ничего, кроме власти — я бы и слова не сказал. Но вы ведь не такая. Вы теплая, домашняя, просто вам пришлось стать — такой как сейчас. Но если бы это было возможно, вы бы…
Лиля покачала головой.
— я бы с радостью жила спокойной жизнью. Если бы меня не пытались убить. Если бы не… да вы и так все знаете. Стоит ли пересказывать?
— не стоит. Я помню. А вы помните, что вы — графиня Иртон?
— И рада бы забыть…
— Супруга Джеса.
— И что?
— сейчас он далеко. И что делаете вы?
— спасаю свою шкуру — и шкуру его дочери!
— огрызнулась Лиля. Но серые глаза смотрели так, что она невольно успокоилась. Было в Фалионе что-то такое… сдерживающее самые яростные порывы. Не смирение священника, нет. Внутренний стержень. Твердость, которая заставляет спасовать перед собой.
И Лиля отступила.
Опустила глаза первой.
— правильно. Ни у кого не повернется язык осудить вас. Вы спасаете себя. Но в то же время… Лиля вы осознаете, что мужчины — существа достаточно гордые?
— Да, мне говорили…
— Вы не оставляете от гордости Джерисона камня на камне. Вот скажите — он скоро возвращается. Как вы себе представляете вашу встречу?
Лиля порадовалась, что сидит. Стояла бы — упала бы.
Как?
Каком кверху!
Не знаю!!!
— Возможно… разговор?
— А возможен ли между вами будет этот разговор?
Лиля сверкнула глазами. Но куда там…
— Если бы я не считал себя вашим другом — я никогда не начал бы этого разговора.
Лиля выдохнула. Положила руку в тонкой
