светит миру из ее… талии. Поэтому сама она к пастеру ездила не часто, предпочитая молиться дома. А тот… тот тоже не питал желания часто видеть такое сокровище. Тем более, что на церковь отстегивал Эдор — и сущие копейки. А теперь, видимо, прослышав об отъезде управляющего, товарищ решил посмотреть на происходящее. А если вспомнить опыт своего мира… Не только посмотреть. А то вдруг еще чего и поиметь удастся? Если баба-дура… А вот в пастеры шли далеко не дураки. Любой священник по определению: — образован на неплохом уровне для своего времени; — подкован в богословии; — умеет давить на психику, возможно даже обладает начатками гипноза, потому как верит в это всей душой; — способен незаметно трясти информацию из прихожан. Короче — крестец. Общаться с ним долго нельзя априори. Расколет. Это для крестьян она графиня, пусть и с заездами на всю крышу — так они ее и видели-то раз в год! Для Эммы… ох, хитра дама… А вот священник… но что же делать, что делать… надо бы его испугать, но не обидеть, никак не обидеть… потом-то он пригодится, обязательно… — Ладно. Пусть ждет. Угостите его там чем есть… — Вареные овощи, госпожа. Каша с мясом. Черный хлеб. Вы же приказали… — Вот и подайте это, — Лиля фыркнула. В глазах Эммы плясали веселые искры. Ну да. Диету надо соблюдать. Посему на все вкусности был наложен строжайший запрет. Даже ключи от кладовки с провизией Лиля отдала Марте. Подальше от искушения. А то желудок твердо вообразил себя чем-то вроде бездонной бочки и требовал заполнения. — а вы не переоденетесь, госпожа? Лиля только вздохнула. Она сильно подозревала, что Эмма умнее, чем показывает. И ее очень интересуют странности в поведении хозяйки. Но… Выгода! Все упирается в выгоду! Пока люди понимают, что с ней лучше, чем без нее — ей не дадут пропасть. Но с пастером ссориться нельзя. Подозрений вызывать — тоже. Религия в средние века — это мощная сила. Но и денег она ему не даст. Перетопчется! Лиля сильно подозревала, что это как с цыганками — потом не отвадишь. — Марту ко мне кликни. Или кого из девчонок, — женщина вздохнула и потопала в гардеробную. Выбирать самое откровенно дурачье платье. Чтобы напялить все полагающееся, потребовалось где-то полчаса. Лиля нервничала, шипела на служанку и топала ногой. Чай, не богадельня, чтобы так копаться! Итак! Что требуется?! Да выпроводить гада! Так, чтобы ему и возвращаться не захотелось. А что не переносят мужчины? Скандалы, слезы и истерики. И плевать, какой там век на дворе. Психическая дура — в любом веке страшная сила! Аля золоченной копной вплыла в гостиную. И впилась глазами в пастера Воплера. Ну, что тут скажешь. Обычный мужчина. Не страшный, но и не красавец. Лицо простоватое. Но телосложение при этом неплохое. Руки вполне аристократические. М-да… Либо чей-то отпрыск? Выучили и запихнули в глушь? Память Лилиан Иртон отвечать отказывалась. Такие мелочи, как сельский священник графиню не волновали. Конечно, он же несъедобный. Лиля еще пыталась вспомнить, а тело само выполняло все предписанное. Опустилось на одно колено, рука выполнила знак Альдоная… — Благословите, отче. Пастер неторопливо поднялся из кресла, подошел и положил руку ей на голову. — Благословляю тебя, дитя света. Интересно, руки он мыл? Хотя бы раз за неделю? На этом церемония приветствия была закончена и обе высокие стороны плюхнулись по креслам. Лиля — грузно, пастер более изящно. И посмотрели на стол. Тот откровенно не радовал. На выскобленном до блеска старом серебре лежали гречневая каша с мясом, черный хлеб был нарезан ломтями, овечий сыр громоздился небольшой горкой. В большой супнице аппетитно пахли тушеные овощи. Вполне приличный обед на Алин взгляд. Но пастер смотрел на это с отвращением. — Дитя мое, до меня дошли странные слухи… Лиля вздохнула. Крупные глаза наполнились слезами. — Отец мой, это такая трагедия! Такая потеря для нас!!! Слезу хлынули потоком. Стоило только подумать о родителях — и словно шлюз открылся. Лиля жаловалась вслух на негодяя-управляющего, который бросил ее в трудный момент на потерю ребенка, на горе-мужа, который бросил ее здесь, на безденежье, на… да на все, включая плохой урожай репы… на десятой минуте пастер затосковал. На двадцатой — ему явно стало грустно. Но Лиля не собиралась так просто его отпускать. Нет уж. Ты у меня надолго сюда дорогу забудешь, гад. Пока сама не позову. Да и потом подумаешь. Лучше уж читай проповеди о женской дури. Что-что, а истерики Лилиан Иртон всегда удавались. Аля просто использовала это в своих интересах. Стоит начать ныть, какая ты обиженная-покинутая-брошенная — и дело пойдет! Да еще как пойдет! Весело, живо, с огоньком… Лиля не давала бедняге ни поесть, ни встать. Ее натурально сотрясали рыдания, пастер попытался ее поднять, но добился только того, что Лиля скатилась на пол у его ног и осталась там, намертво вцепившись в рясу (ей же и нос вытереть можно). И скулила, ныла, выла, пока пастер не потерял всякое терпение и не кликнул прислугу. Эмма влетела так, что Лиле стало ясно — подслушивала под дверью. И захлопотала вокруг Лили, причитая что-то вроде «Ой, божечки, до чего ж госпожу-то довели…». Марта и Мэри усугубили ситуацию — и пастер поспешил откланяться. Стоило зеленой рясе скрыться, как Лилиан поднялась с пола, деловито отряхнулась и выставила за дверь Мэри. Мол, сходи, принеси водички умыться. — Марта, хватит прыгать вокруг меня. Проверь кухню, пожалуйста. Эмма, милая, отправь кого-нибудь в деревню, проверить, как дела у кузнеца. Нам нужно очень многое, а успеваем мы так мало… — Госпожа, до осенней ярмарки мы успеть должны… — Надеюсь. И уже про себя. Надеюсь, что пастер больше сюда не припрется. Но на всякий случай надо запустить утку, что я решила ограничивать себя во всем. Не могу обжираться, когда мои люди голодают. Или что-то еще в этом духе. Есть вещи, которые лучше не озвучивать. Окружающие целее будут. * * * Женщина идет по темному лесу. В первый раз ей было страшно. Сейчас же… ее ведет гнев. За своего птенца любая курица — зверь. Вот и та самая хижина. И та самая поляна. — Морага! Голос женщины звенит гневом. И старая ведьма появляется из дома. — Что ты сделала с госпожой Лилиан, гнусная шильда!? На лице Мораги появляется удивление. — Что с ней не так? — Ты знаешь! Она стала совсем другой! — Ты хочешь сказать, что я ее подменила? — Нет! — служанка теряет напор. — Нет. Но она — другая… — Она изменилась, да. — ведьма не знает в чем дело, но лучшая защита — нападение. И она атакует. — Но что ты хотела?! Она потеряла ребенка, была на грани смерти, насильственно вернулась к жизни! Кто бы остался прежним?! Марта вздыхает. — Моей девочке пришлось тяжело. Но… ты не понимаешь. Такое ощущение, что она осознает этот мир заново! Она ведет себя, как ребенок! — Она и есть ребенок. Новорожденная. Вернувшаяся в тело душа. Что ты хочешь от нее? — Она почти ничего не узнает… — Но тебя она узнала? — Да. Меня она любит по-прежнему. И даже сильнее. — Ты ей сейчас больше, чем мать. Ты ее от смерти спасла. Ничего страшного в ней нет. Просто она сейчас как ребенок. И ты помоги ей. Морага изворачивается, как может. Но Марта верит ей. Вздыхает. — Может, ей еще как можно помочь? — Только так. Говори с ней побольше. Рассказывай. Она все вспомнит. Но со временем. А сейчас — она побывала на пороге смерти. Пожалей девочку… Марта уходит с полянки через час, утешенная и успокоенная. И первое, что она делает — от души отвешивает оплеуху сплетничающей про госпоже служанке. — Помолчи, свистушка. Госпожа ребенка потеряла, едва не умерла, а ты только и знаешь, что языком молоть. Дура безмозглая! Воспитательный метод оказывается достаточно действенным. Марта повторяет его еще несколько раз. И постепенно сплетни начинают стихать. Действительно, потеря ребенка, почти десять дней горячки, женщина едва выжила…тут кто хочешь поменяется. Да и вроде не так уж сильно? Да, говорит непривычно. Да… в Иртоне многое меняется. Но вроде бы уж сильно не чудит? Голяком не бегает. Чужим богам не молится. На мужчин не бросается. А что управляющего выгнала — так и поделом ему, кровопивцу! Сплетни не стихают, нет. Но переходят в иную плоскость. И теперь вместо удивления — сочувствуют бедной женщине, которая слегка тронулась умом от потери ребенка. А это уже намного лучше. Ярмарка, леди! Осенняя ярмарка! Зерно, скотина, продовольствие… Раньше этим занимался Эдор, но — увы. Управляющего больше не было. Поговорив с Эммой, Лиля решила ехать туда сама. Ярмарка должна была состояться в десяти днях пути на побережье Ирты. Там располагалась крепость. Там был порт. Там и проводилась ярмарка, на которую приплывали на кораблях и приезжали по суше. Там продавалось все и вся. Домашняя живность, зерно, дрова, одежда, посуда, ювелирка… всего было просто не перечислить. Там же работал балаган, там же кормились разные скоморохи и шуты, там же было неисчислимое множество разных карманников и мошенников. Лиля задумалась. Потом собрала старост всех деревень и поставила перед ними задачу. И кто сказал, что люди в средние века были глупыми? Наверное тот, кто сам недалеко от питекантропа ушел. Лиля, например, не нашла особых различий между современными ей главами сельсоветов и местными старостами. Разве что от местных пользы было больше. Но глупыми… нет, глупыми их назвать было нельзя. * * * Они собрались в ее (вообще-то это был кабинет графа, но у нас же совместно нажитое имущество, так?…) кабинете. Лиля сидела в кресле, для старост принесли еще пять табуретов. Женщина хотела устроить круглый стол, но Эмма мягко отговорила. Мол, не ровня вы крестьянам-то, госпожа графинюшка, как же вы так… Пришлось уступить. Да и с угощением Эмма опять поступила по-своему. Выставила пяток кувшинов с элем и ломти ветчины с хлебом. Нечего баловать. Люди и того не видят. И поди не согласись. И Лиля исподтишка оглядывала здоровущих (и кто сказал, что раньше люди были мельче?) мужиков. Она в этом теле была не пушинкой. Но мужики были матерущие. Двое из них. Другого слова не подберешь. Не слишком высокие, нет, но с развитым плечевым поясом, пузатые, причем один не сильно меньше Лилиан, трое других тоже не слишком крупные, но жилистые и худые, словно вяленые ремни Да, тут на мясо не осталось, тут все в жилы и мышцы ушло… Иан Лейг,