рисования на земле даже согласился выковать ей несколько перьев. Если получится. Слишком уж тоненькая работа. Мол, попробую, госпожа графиня, только не велите казнить, ежели что не так. Уж больно работа тонкая, не по моим рукам. Аля подумала и кивнула. Попробуйте. Если нет — вы все равно нужны. Я просто найду того, кто справится. А почему нет? Металлическим пером писать удобнее. Спросом оно пользоваться будет. Еще надо бы чернильницу-непроливайку. А почему нет? Не идеально, но в дороге, для купцов, моряков… Кузнец идею понял и обещал попробовать сделать. Как только с перьями закончит и тоже в большом объеме. Это-то ему было по плечу. Зачем? Ну… надо же на что-то поднимать хозяйство. А гусиные перья, хоть и выглядят красиво, но писать ими — озвереешь. Вот как бы еще извернуться и патент обеспечить… — госпожа графиня, прибыл пастер Воплер. Тьфу! Лиля быстро прошлась по своим воспоминаниям. Пастер… вырисовывалось что-то очень смутное. Кажется, Лиля была твердо уверена, что солнце светит миру из ее… талии. Поэтому сама она к пастеру ездила не часто, предпочитая молиться дома. А тот… тот тоже не питал желания часто видеть такое сокровище. Тем более, что на церковь отстегивал Эдор — и сущие копейки. А теперь, видимо, прослышав об отъезде управляющего, товарищ решил посмотреть на происходящее. А если вспомнить опыт своего мира… Не только посмотреть. А то вдруг еще чего и поиметь удастся? Если баба-дура… А вот в пастеры шли далеко не дураки. Любой священник по определению: — образован на неплохом уровне для своего времени; — подкован в богословии; — умеет давить на психику, возможно даже обладает начатками гипноза, потому как верит в это всей душой; — способен незаметно трясти информацию из прихожан. Короче — крестец. Общаться с ним долго нельзя априори. Расколет. Это для крестьян она графиня, пусть и с заездами на всю крышу — так они ее и видели-то раз в год! Для Эммы… ох, хитра дама… А вот священник… но что же делать, что делать… надо бы его испугать, но не обидеть, никак не обидеть… потом-то он пригодится, обязательно… — Ладно. Пусть ждет. Угостите его там чем есть… — Вареные овощи, госпожа. Каша с мясом. Черный хлеб. Вы же приказали… — Вот и подайте это, — Лиля фыркнула. В глазах Эммы плясали веселые искры. Ну да. Диету надо соблюдать. Посему на все вкусности был наложен строжайший запрет. Даже ключи от кладовки с провизией Лиля отдала Марте. Подальше от искушения. А то желудок твердо вообразил себя чем-то вроде бездонной бочки и требовал заполнения. — а вы не переоденетесь, госпожа? Лиля только вздохнула. Она сильно подозревала, что Эмма умнее, чем показывает. И ее очень интересуют странности в поведении хозяйки. Но… Выгода! Все упирается в выгоду! Пока люди понимают, что с ней лучше, чем без нее — ей не дадут пропасть. Но с пастером ссориться нельзя. Подозрений вызывать — тоже. Религия в средние века — это мощная сила. Но и денег она ему не даст. Перетопчется! Лиля сильно подозревала, что это как с цыганками — потом не отвадишь. — Марту ко мне кликни. Или кого из девчонок, — женщина вздохнула и потопала в гардеробную. Выбирать самое откровенно дурачье платье. Чтобы напялить все полагающееся, потребовалось где-то полчаса. Лиля нервничала, шипела на служанку и топала ногой. Чай, не богадельня, чтобы так копаться! Итак! Что требуется?! Да выпроводить гада! Так, чтобы ему и возвращаться не захотелось. А что не переносят мужчины? Скандалы, слезы и истерики. И плевать, какой там век на дворе. Психическая дура — в любом веке страшная сила! Аля золоченной копной вплыла в гостиную. И впилась глазами в пастера Воплера. Ну, что тут скажешь. Обычный мужчина. Не страшный, но и не красавец. Лицо простоватое. Но телосложение при этом неплохое. Руки вполне аристократические. М-да… Либо чей-то отпрыск? Выучили и запихнули в глушь? Память Лилиан Иртон отвечать отказывалась. Такие мелочи, как сельский священник графиню не волновали. Конечно, он же несъедобный. Лиля еще пыталась вспомнить, а тело само выполняло все предписанное. Опустилось на одно колено, рука выполнила знак Альдоная… — Благословите, отче. Пастер неторопливо поднялся из кресла, подошел и положил руку ей на голову. — Благословляю тебя, дитя света. Интересно, руки он мыл? Хотя бы раз за неделю? На этом церемония приветствия была закончена и обе высокие стороны плюхнулись по креслам. Лиля — грузно, пастер более изящно. И посмотрели на стол. Тот откровенно не радовал. На выскобленном до блеска старом серебре лежали гречневая каша с мясом, черный хлеб был нарезан ломтями, овечий сыр громоздился небольшой горкой. В большой супнице аппетитно пахли тушеные овощи. Вполне приличный обед на Алин взгляд. Но пастер смотрел на это с отвращением. — Дитя мое, до меня дошли странные слухи… Лиля вздохнула. Крупные глаза наполнились слезами. — Отец мой, это такая трагедия! Такая потеря для нас!!! Слезу хлынули потоком. Стоило только подумать о родителях — и словно шлюз открылся. Лиля жаловалась вслух на негодяя-управляющего, который бросил ее в трудный момент на потерю ребенка, на горе-мужа, который бросил ее здесь, на безденежье, на… да на все, включая плохой урожай репы… на десятой минуте пастер затосковал. На двадцатой — ему явно стало грустно. Но Лиля не собиралась так просто его отпускать. Нет уж. Ты у меня надолго сюда дорогу забудешь, гад. Пока сама не позову. Да и потом подумаешь. Лучше уж читай проповеди о женской дури. Что-что, а истерики Лилиан Иртон всегда удавались. Аля просто использовала это в своих интересах. Стоит начать ныть, какая ты обиженная-покинутая-брошенная — и дело пойдет! Да еще как пойдет! Весело, живо, с огоньком… Лиля не давала бедняге ни поесть, ни встать. Ее натурально сотрясали рыдания, пастер попытался ее поднять, но добился только того, что Лиля скатилась на пол у его ног и осталась там, намертво вцепившись в рясу (ей же и нос вытереть можно). И скулила, ныла, выла, пока пастер не потерял всякое терпение и не кликнул прислугу. Эмма влетела так, что Лиле стало ясно — подслушивала под дверью. И захлопотала вокруг Лили, причитая что-то вроде «Ой, божечки, до чего ж госпожу-то довели…». Марта и Мэри усугубили ситуацию — и пастер поспешил откланяться. Стоило зеленой рясе скрыться, как Лилиан поднялась с пола, деловито отряхнулась и выставила за дверь Мэри. Мол, сходи, принеси водички умыться. — Марта, хватит прыгать вокруг меня. Проверь кухню, пожалуйста. Эмма, милая, отправь кого-нибудь в деревню, проверить, как дела у кузнеца. Нам нужно очень многое, а успеваем мы так мало… — Госпожа, до осенней ярмарки мы успеть должны… — Надеюсь. И уже про себя. Надеюсь, что пастер больше сюда не припрется. Но на всякий случай надо запустить утку, что я решила ограничивать себя во всем. Не могу обжираться, когда мои люди голодают. Или что-то еще в этом духе. Есть вещи, которые лучше не озвучивать. Окружающие целее будут. * * * Женщина идет по темному лесу. В первый раз ей было страшно. Сейчас же… ее ведет гнев. За своего птенца любая курица — зверь. Вот и та самая хижина. И та самая поляна. — Морага! Голос женщины звенит гневом. И старая ведьма появляется из дома. — Что ты сделала с госпожой Лилиан, гнусная шильда!? На лице Мораги появляется удивление. — Что с ней не так? — Ты знаешь! Она стала совсем другой! — Ты хочешь сказать, что я ее подменила? — Нет! — служанка теряет напор. — Нет. Но она — другая… — Она изменилась, да. — ведьма не знает в чем дело, но лучшая защита — нападение. И она атакует. — Но что ты хотела?! Она потеряла ребенка, была на грани смерти, насильственно вернулась к жизни! Кто бы остался прежним?! Марта вздыхает. — Моей девочке пришлось тяжело. Но… ты не понимаешь. Такое ощущение, что она осознает этот мир заново! Она ведет себя, как ребенок! — Она и есть ребенок. Новорожденная. Вернувшаяся в тело душа. Что ты хочешь от нее? — Она почти ничего не узнает… — Но тебя она узнала? — Да. Меня она любит по-прежнему. И даже сильнее. — Ты ей сейчас больше, чем мать. Ты ее от смерти спасла. Ничего страшного в ней нет. Просто она сейчас как ребенок. И ты помоги ей. Морага изворачивается, как может. Но Марта верит ей. Вздыхает. — Может, ей еще как можно помочь? — Только так. Говори с ней побольше. Рассказывай. Она все вспомнит. Но со временем. А сейчас — она побывала на пороге смерти. Пожалей девочку… Марта уходит с полянки через час, утешенная и успокоенная. И первое, что она делает — от души отвешивает оплеуху сплетничающей про госпоже служанке. — Помолчи, свистушка. Госпожа ребенка потеряла, едва не умерла, а ты только и знаешь, что языком молоть. Дура безмозглая! Воспитательный метод оказывается достаточно действенным. Марта повторяет его еще несколько раз. И постепенно сплетни начинают стихать. Действительно, потеря ребенка, почти десять дней горячки, женщина едва выжила…тут кто хочешь поменяется. Да и вроде не так уж сильно? Да, говорит непривычно. Да… в Иртоне многое меняется. Но вроде бы уж сильно не чудит? Голяком не бегает. Чужим богам не молится. На мужчин не бросается. А что управляющего выгнала — так и поделом ему, кровопивцу! Сплетни не стихают, нет. Но переходят в иную плоскость. И теперь вместо удивления — сочувствуют бедной женщине, которая слегка тронулась умом от потери ребенка. А это уже намного лучше. Ярмарка, леди! Осенняя ярмарка! Зерно, скотина, продовольствие… Раньше этим занимался Эдор, но — увы. Управляющего больше не было. Поговорив с Эммой, Лиля решила ехать туда сама. Ярмарка должна была состояться в десяти днях пути на побережье Ирты. Там располагалась крепость. Там был порт. Там и проводилась ярмарка, на которую приплывали на кораблях и приезжали по суше. Там продавалось все и вся. Домашняя живность, зерно, дрова, одежда, посуда, ювелирка… всего было просто не перечислить. Там же работал балаган, там же кормились разные скоморохи и шуты, там же было неисчислимое множество разных карманников и мошенников. Лиля задумалась. Потом собрала старост всех деревень и поставила перед ними задачу. И кто сказал, что люди в средние века были глупыми? Наверное тот, кто сам недалеко от питекантропа ушел. Лиля, например, не нашла особых различий между современными ей главами сельсоветов и местными старостами. Разве что от местных пользы было больше. Но глупыми… нет, глупыми их назвать было нельзя. * * * Они собрались