потом он уехал удачи искать. А так… поженились они с Виткой — и через год после свадьбы та ребенка принесла. Ну и куда им было ехать с малявкой, да еще такой болезненной? Остались тут примерно лет на пять. Тарма малышку с рук не спускала, от смерти спасла, выходила… ну и привязались они друг к другу. Аэлена за бабушкой хвостиком ходила, мать с отцом так не любила, как ее…

— Аэлена про бабушку молчит.

— Иногда молчат и потому, что больно.

Яна подумала, что это тоже могло быть. Ох как могло. Кто другой кричал бы, а Аэлена молчать будет до последнего, уж когда вовсе прижмет, выскажется.

— Вижу, понимаешь. Но уехали. Тарма опять затосковала, но тут Финар женился. Выбрал… знаешь, вот чего плохого, а хорошего о Льяне Мерес сказать мало можно было. Дрянь девка. И родители ее дрянь людишки, из тех, кто выгоду везде ищет, а поработать никогда не пожелает. Льяна шалава та еще была, сестра ее Альма — и того хуже. Первая‑то похитрее была, пряталась, а вот вторая всех парней в округе перебрала, замуж потом за такого обмылка вышла, что смотреть больно. А Льяна вот…

Яна помотала головой, укладывая в памяти имена. Были Митор и Тарма. У них дети — Финар и Витана. Финар женился на Льяне. А родился у них кто?

— Это вопрос хороший, правильный. Льяна, конечно, тут же затяжелела и родила. Сначала парня, а потом и девку. Лидаса и Вериолу. Но Аэлена тут все равно каждое лето жила, к бабушке приезжала. У Льяны, вишь ты, здоровье оказалось слабенькое, ее надо было каждое лето на воды вывозить, ну, Финар и старался. Хотя как по мне — ее об крепостную стену не расшибешь, гадину.

— У вас к ней что‑то личное?

— да уж… было личное, да сплыло. Льяна к моему сыну подкатывалась, пусть ничего у нее не вышло, да невестка узнала. Семья чуть не порушилась, а из‑за кого?

Яна кивнула.

— Финар не знал, надо полагать?

— так лопухи ж все узнают последними. Он даже не знал, что Вериолу не от него прижили.

— в смысле…

— рогами оброс по самое это самое. Хоть и две шалавы в семье было, хоть Льяна все на сесттру и сваливала, да люди не слепые. Разобрались. Опять же, подумай. У Гетанро в роду все темные, что те вороны, сероглазые, что Тарма с Митором, что дети. Порода такая. Льяна тоже темненькая, а девка у нее уродилась беленькая и голубоглазая. А главное, что вся Льянина семейка в голос пела, что Вериолка копия Тармы. Хотя — верь, не верь, похожи они были, как черное и белое.

— да я верю, — пожала плечами Яна. — просто не понимаю пока, как это связано.

— А ты слушай. Вот, Фиинар на воды с женой, детей оставляют на Тарму, ну и на Аэлену. Она, кстати, тогда уже рисовала, у меня даже ее портрет сохранился. И наброски она всем дарила… потом поищу, если понадобится. Но ты, наверное, видела?

— Вижу. Рисует она… волшебно.

— Вот — вот, правильное слово. Вроде бы и ничего сложного, и угольком иногда черкала, а все одно — красота.

— Нархи — ро говорят, что она свои творения душой оживляет.

— Наверно, оно и правильно. Красиво… И знаешь, Яна, вот верь, не верь, Аэлену в городке любили. Тихая, скромная, лишний раз слова не скажет, ну, странноватая, но за рисунки ей все прощали. Понимали, что кому талант дан, от того стоит ждать странностей. Перерастет. А вот что Лидас, что Вериола… дрянные сопляки получились. Тарма с ними билась, билась, а потом рукой махнула. В материнскую породу пошли, не иначе.

— не любите вы их, кана.

— а любить и не за что было. Где гадость, так жди, рядом окажутся.

Яна подумала, что надо бы поделить ее слова натрое. Слишком много в них личного, ох и насолила кане эта самая Льяна, и наперчить не забыла. Раз уж столько лет спустя…

— но это неважно. Когда Аэлене пятнадцать было, она сюда приезжать перестала. Поссорились они…

— кто?

— Финар с сестрой. Уж не знаю из‑за чего, а кричали громко, но мое мнение такое, что из‑за Льяны.

— А почему?

— Финар кричал, что у него сестра — побирушка, а та отвечала, что он на нищей крысе женился. И других бы ему осуждать не след. Одним словом, хлопнули девочки двверью, да и уехали.

— девочки?

— А Витана к тому времени как раз овдовела.

Яна кивнула. Понятно было мало, но…

— поругались. А дальше?

— а дальше — Финар мать из дома выгнал.

— как!?

Вот тут Яна ахнула от души. У нархи — ро вообще страшнее преступления не было, чем поднять руку на родителей. Это ж сегодня на тех, кто тебе жизнь дал, а завтра на Лес посягнешь? Родная кровь неприкосновенна, а родительская — в особенности.

— А так вот. Не знаю уж, что там получилось, а только Тарма тут сидела, на этом вот месте, где и ты, и рыдала в три ручья. И меня просила, чтобы я никому про то не сказывала.

Интересно, сколько времени прошо, прежде чем весь город узнал?

Видимо, мысль как‑то отразилась на лицце Яны, потому что кана Лусия поджала губы.

— здоровьем детей клянусь, что ты первая, кто от меня про то услышал.

Вот это было серьезно. Более чем. Яна пристально посмотрела на женщину. Та словно маску в сторону отбросила и смотрела хмуро.

— знаешь, об Аэлене можно многое сказать, но девка она — хорошая. И не думаю, что испаскудилась за последние годы. И если беда пришла, то отсюда она, не иначе. Когда и рассказать, как не сейчас. И — тебе.

— Я обещаю молчать, если от этого не будет зависеть жизнь или здоровье Аэлены или ее близких. Пусть меня Лес не примет, если солгу.

— Принимаю. Да покарает тебя Четырехликий, если нарушишь клятву.

Женщины переглянулись, помолчали немного, попивая вишневый взвар — и Лусия продолжила.

— Рыдала она в три ручья, так, что я ее всю ночь успокаивала. Все понять не могла, в чем ее вина. Уж сколько Тарма сил отдала, всю жизнь сына больше любила… как хочешь, а только в тот день он свою мать и убил. Как ножом в сердце, только вернее. Предательство, оно… ранит. Просто от ножа сразу умирают и не так болезненно, а от такого… я ей тогда и денег дала на дорогу. Собрала и проводила к дочери.

— она вернулась?

— не сразу. И не она. Первой приехала Аэлена. И трех месяцев не прошло.

— Вот как…

— Ей тогда лет семнадцать было. Сопля зеленая, что по характеру, что по виду. Но… пришла она ко мне, я ей все обсказала, а на следующий день эта соплюшка направилась аккурат к градоправителю. Уселась там посреди приемной и заявила, что коли не примут ее, она тут и уляжется. И пусть ее в тюрьму ведут, вяжут, режут… да хоть на плаху!

— градоправитель ошалел?

— Это еще не то слово было. Городок у нас — сама видишь, тихий, мирный, разве что собаки подерутся… Приняли ее почти сразу же. А через два часа и грянуло.

— что грянуло?

— Скандал. Да такой, что ой — ой — ой. Тебе про него любой бы рассказал. Аэлена была в таком бешенстве, что слов не выбирала, дядя ее орал, тетка визжала, родня ее поддерживала, дети, опять же…

— а с чего вдруг?

— а с того. Думаешь, чего она у градоправителя потребовала?

— Чего? — Яна догадывалась, но решила не лишать кану Лусию такого момента.

— Она потребовала, чтобы дядюшку и тетку выкинули из незаконно занимаемого ими дома, который принадлежит ее бабушке. Более того, она потребовала, чтобы вернули все, купленное на бабкины деньги, озвучила причину своего появления, приложила свидетельство лекаря о том, что Тарма чуть не месяц пролежала с нервной горячкой, при всех обозвала Финара матереубийцей… представляешь?

Яна аж зажмурилась.

— Кошмар!

— И на своем она стояла крепко. Финар тогда в страже работал, но они ж в подчинении у градоправителя. Пойди она к начальнику стражи, может, и замолчали бы дело, чтобы грязь не лить, но… градоправитель и начальник стражи на тот момент сильно друг друга не любили. Финар из стражи вылетел со свистом, а за ним и начальничек.

Яна прищурилась.

— Кана Лусия…

— И отрицать не буду, моих рук дело. Я подсказала, куда идти и что говорить.

Кто б сомневался.

— а теперь представь, что все это происходило на улице, при всем скоплении народа. Финар орет так, что столбы шатаются, племянницу в неблагодарности обвиняет, Льяна визжит так, что уши закладывает, градоправитель не знает, как их заткнуть, а Аэлена стоит бледная как мел, и на Финара — ты недостоин быть Гетанро! Ты позор рода и убийца своей матери!

— И чем это кончилось?

— Чем и должно было. Все козыри были на руках у Аэлены, так что поорали, а потом градоправитель дал Гетанро час на сборы. Да не просто так, а под присмотром стражи. Аэлена настояла. На всю площадь заявила, мол, тот, кто мать из дома выгнал, тот и ложки стащить не погнушается. А потому — носильные вещи и деньги им взять разрешили, а вот украшения Льяне пришлось оставить. Свои она взяла, а вот Тармины — не посмела. Аэлена их ведь все знала, Митор жену баловал, а как старатель, в камнях разбирался.

— и дальше?

— Гетанро уехали.

— Куда?

— не знаю. Про то еще скажу. А Аэлена осталась тут. А еще через дней десять приехала ее мать, привезла Тарму. И вот тут они и прожили до смерти Тармы. И знаешь, про Аэлену с Витаной никто и слова дурного сказать бы не смог. Ни мужиков, ни гулянок… обе устроились в швейную мастерскую, с условием, что их будут домой отпускать, мать проведать. Та ведь после такой беды обезножела…

— С — сынок…

— Это еще мягко сказано. Я с ней потом говорила… она хоть и все в себе скрывала, все внутри, а только боль никуда не денешь. Ее это хуже яда травило, потому и прожила мало. Но девчонок упрекнуть не в чем было. Постоянно, три раза в день то Аэлена, то Витана — бегут по улице, введь лежачий больной… ну, сама понимаешь. Перевернуть, посудину подложить, покормить… Я еще Аэлене пеняла. Самый тот возраст, семнадцать — двадцать лет, тут бы гулять, парням головы крутить, а она все в одном платье, что та нищенка, все к бабке…. и еще отмахивается.