хочешь… — пригрозил Тяп`а.
— Глуп ты, старый чёрт, — презрительно сказал Кувалда.
— Не глуп я… а только нехорошо, мол, не по-дружески.
— Ну и ладно. Отвяжись!
— Ишь! А сколько денег-то?
— Четвертная… — рассеянно сказал Кувалда.
— Вона!.. Дал бы мне хоть пятёрочку…
— Экой ты мерзавец, старик… — равнодушно посмотрев в лицо Тяп`ы, сказал ротмистр.
— Право, дай…
— Пошёл к чёрту!.. Я ему на эти деньги памятник устрою.
— На что ему?
— Куплю жёрнов и якорь. Жёрнов положу на могилу, а якорь цепью прикую к нему… Это будет очень тяжело…
— Зачем? Чудишь ты…
— Ну… не твоё дело.
— Я, смотри, скажу… — снова пригрозил Тяп`а. Аристид Фомич тупо посмотрел на него и промолчал.
— Слышь… едут! — сказал Тяп`а, встал и ушёл из ночлежки.
Скоро в дверях её явился частный пристав, следователь и доктор. Все трое поочерёдно подходили к учителю и, взглянув на него, выходили вон, награждая Кувалду косыми и подозрительными взглядами. Он сидел, не обращая на них внимания, пока пристав не спросил его, кивая головой на учителя:
— Отчего он умер?
— Спросите у него… Я думаю, от непривычки…
— Что такое? — спросил следователь.
— Я говорю — умер он, по моему мнению, от непривычки к той болезни, которой захворал…
— Гм… да! А он давно хворал?
— Вытащить бы его сюда, не видно там ничего, — предложил доктор скучным тоном. — Может быть, есть знаки…
— Нуте-ка, позовите кого-нибудь вынести его, — приказал пристав Кувалде.
— Зовите сами… Он мне не мешает и тут… — равнодушно отозвался ротмистр.
— Ну! — крикнул полицейский, делая свирепое лицо.
— Тпру! — отпарировал Кувалда, не трогаясь с места, спокойно злой и оскаливший зубы.
— Я, чёрт возьми!.. — крикнул пристав, взбешённый до того, что лицо у него налилось кровью. — Я вам этого не спущу! Я…
— Добренького здоровьица, господа честные! — сладким голосом сказал купец Петунников, являясь в дверях.
Окинув острым взглядом всех сразу, он вздрогнул, отступил шаг назад и, сняв картуз, истово перекрестился. Затем по лицу его расплылась улыбка злорадного торжества, и, в упор глядя на ротмистра, он почтительно спросил:
— Что это здесь? Никак человека убили?
— Да вот что-то в этом роде, — ответил ему следователь.
Петунников глубоко вздохнул, опять перекрестился и тоном огорчения заговорил:
— А, господи боже мой! Как я этого боялся! Всегда, бывало, зайдёшь сюда, посмотришь… ай, ай, ай! Потом придёшь домой, и всё такое начинает мерещиться — боже упаси всякого!.. Сколько раз я господину этому, вот… главнокомандующему золотой ротой, хотел отказать от квартиры, но боюсь всё… знаете… народ такой… лучше уступить, думаю, а то как бы не того…
Он плавно повёл рукой в воздухе, потом провёл ею по лицу, собрал в горсть бороду и снова вздохнул.
— Опасные люди. И господин этот вроде начальника у них… совершенно атаман разбойников.
— А вот мы его пощупаем, — многообещающим тоном сказал пристав, глядя на ротмистра мстительными глазами. — Он мне тоже хорошо известен!..
— Да, мы с тобой, брат, старые знакомые… — подтвердил Кувалда фамильярным тоном. — Сколько я тебе и присным твоим взяток за молчание переплатил!
— Господа! — воскликнул пристав, — вы слышали? Прошу запомнить! Я этого не спущу… А-а! Так вот что? Ну, ты у меня помни это! Я тебя… сокр-ращу, мой друг…
— Не хвались на рать идучи… — спокойно говорил Аристид Фомич.
Доктор, молодой человек в очках, смотрел на него с любопытством, следователь со зловещим вниманием, Петунников с торжеством, а пристав кричал и метался, наскакивая на него.
В дверях ночлежки явилась мрачная фигура Мартьянова. Он подошёл тихо и стал сзади Петунникова, так что его подбородок приходился над теменем купца. Сбоку из-за него выглядывал дьякон, широко раскрывая свои маленькие, опухшие и красные глазки.
— Однако давайте же что-нибудь делать, господа! — предложил доктор.
Мартьянов скорчил страшную гримасу и вдруг — чихнул прямо на голову Петунникова. Тот вскрикнул, присел и прыгнул в сторону, чуть не сбив с ног пристава, который едва удержал его, раскрыв ему объятия.
— Видите? — тревожно сказал купец, указывая на Мартьянова. — Вот какие люди! а?
Кувалда хохотал. Доктор и следователь смеялись, а к дверям ночлежки подходили всё новые и новые фигуры. Полусонные, опухшие физиономии с красными, воспалёнными глазами, с растрёпанными волосами на головах, бесцеремонно разглядывали доктора, следователя и пристава.
— Куда лезете! — усовещивал их городовой, дёргая за лохмотья и отталкивая от двери. Но он был один, а их много, и они, не обращая на него внимания, лезли, дыша перегорелой водкой, молчаливые и зловещие. Кувалда посмотрел на них, потом на начальство, несколько смущённое обилием этой нехорошей публики, и, усмехаясь, сказал начальству:
— Господа! Может, вы хотите познакомиться с моими квартирантами и приятелями? Хотите? Всё равно — рано или поздно, вам придётся, по обязанностям службы, знакомиться с ними…
Доктор смущённо засмеялся. Следователь плотно сжал губы, а пристав догадался, что нужно было сделать, и крикнул на двор:
— Сидоров! Свисти… скажи, когда придут сюда, чтоб достали телегу…
— Ну, а я пойду! — сказал Петунников, выдвигаясь откуда-то из-за угла. — Квартирку вы мне сегодня ослободите, господин… Я ломать буду эту хибарочку… Позаботьтесь… а то я обращусь к полиции…
На дворе пронзительно рокотал свисток полицейского, у дверей ночлежки тесной толпой стояли её обитатели, позёвывая и почёсываясь.
— Итак, не хотите знакомиться?.. Невежливо!.. — смеялся Аристид Кувалда.
Петунников достал из кармана кошелёк, порылся в нём, вытащил два пятака и, крестясь, положил их в ноги покойника.
— Господи благослови… на погребение грешного праха…
— Что-о? — гаркнул ротмистр. — Ты — на погребение? Возьми прочь! Прочь возьми, я тебе говорю… мер-рзавец! Ты смеешь давать на погребение честного человека твои воровские гроши… разражу!
— Ваше благородие! — испуганно крикнул купец, хватая пристава за локти. Доктор и следователь выскочили вон, пристав громко звал:
— Сидоров, сюда!
Бывшие люди стали в дверях стеной и с интересом, оживлявшим их смятые рожи, смотрели и слушали.
Кувалда, потрясая кулаком над головой Петунникова, ревел, зверски вращая налитыми кровью глазами:
— Подлец и вор! Возьми деньги! Гнусная тварь — бери, говорю… а то я в зенки твои вобью эти пятаки, бери!
Петунников протянул дрожащую руку к своей лепте и, защищаясь другой рукой от кулака Кувалды, говорил:
— Будьте свидетелем, господин пристав, и вы, добрые люди.
— Мы, купец, недобрые люди, — раздался дребезжащий голос Объедка.
Пристав, надув лицо, как пузырь, отчаянно свистел, а другую руку держал в воздухе над головой Петунникова, извивавшегося перед ним так, точно он хотел влезть ему в живот.
— Хочешь, я заставлю тебя, ехидна подлая, ноги целовать у этого трупа? Х-хочешь?
И, вцепившись в ворот Петунникова, Кувалда швырнул его, как котёнка, к двери.
Бывшие люди быстро расступились, чтобы дать купцу место для падения. И он растянулся у их ног, испуганно и бешено воя:
— Убивают! Караул… убили-и!
Мартьянов медленно поднял свою ногу, прицеливаясь ею в голову купца. Объедок со сладострастным выражением на своей физиономии плюнул в лицо Петунникова. Купец сжался в маленький комок и, упираясь в землю ногами и руками, покатился на двор, поощряемый хохотом. А на дворе уже появились двое полицейских, и пристав, указывая им на Кувалду, кричал:
— Арестовать! Связать!
— Вяжите его, голубчики! — умолял Петунников.
— Не сметь! Я не бегу… я сам пойду, — говорил Кувалда, отмахиваясь от городовых, подбежавших к нему.
Бывшие люди исчезали один по одному. Телега въехала во двор. Какие-то унылые оборванцы уже тащили из ночлежки учителя.
— Я т-тебя, голубчик… погоди! — грозил пристав Кувалде.
— Что, атаман? — ехидно спрашивал Петунников, возбуждённый и счастливый при виде врага, которому вязали руки. — Что? Попал? Погоди! То ли ещё будет!..
Но Кувалда молчал. Он стоял между двух полицейских, страшный и прямой, и смотрел, как учителя взваливали на телегу. Человек, державший труп подмышки, был низенького роста и не мог положить головы учителя в тот момент, когда ноги его уже были брошены в телегу. С минуту учитель был в такой позе, точно он хотел кинуться с телеги вниз головой и спрятаться в земле от всех этих злых и глупых людей, не дававших ему покоя.
— Веди его, — скомандовал пристав, указывая на ротмистра.
Кувалда, не протестуя, молчаливый и насупившийся, двинулся со двора и, проходя мимо учителя, наклонил голову, но не взглянул на него. Мартьянов с своим окаменелым лицом пошёл за ним. Двор купца Петунникова быстро пустел.
— Н-но, поехали! — взмахнул извозчик вожжами над крупом лошади.
Телега тронулась, затряслась по неровной земле двора. Учитель, покрытый каким-то тряпьём, вытянулся на ней вверх грудью, и живот его дрожал. Казалось, что учитель тихо и довольно смеётся, обрадованный тем, что вот, наконец, он уезжает из ночлежки и более уж не воротится в неё, никогда не воротится… Петунников, провожая его взглядом, благочестиво перекрестился, потом тщательно начал обивать своим картузом пыль и сор, приставшие к его одежде. И по мере того, как пыль исчезала с его поддёвки, на лице его являлось спокойное выражение довольства. Со двора ему видно было, как по улице в гору шёл ротмистр, с прикрученными на спине руками, высокий, серый, в фуражке с красным околышком, похожим на полосу крови.
Петунников улыбнулся улыбкой победителя и пошёл к ночлежке, но вдруг остановился, вздрогнув. В дверях против него стоял с палкой в руке и с большим мешком за плечами страшный старик, ершистый от лохмотьев, прикрывавших его длинное тело, согнутый тяжестью ноши и наклонивший голову на грудь так, точно он хотел броситься на купца.
— Ты что? — крикнул Петунников. — Ты кто?
— Человек, — раздался глухой хрип. Петунникова этот хрип обрадовал и успокоил. Он даже улыбнулся.
— Человек! Ах ты… такие разве люди бывают?
И, посторонившись, он пропустил мимо себя старика, который шёл прямо на него и глухо ворчал:
— Разные бывают… как бог захочет… Есть хуже меня… ещё хуже есть… да!
Хмурое небо молча смотрело на грязный двор и на чистенького человека с острой седой бородкой, ходившего по земле, что-то измеряя своими шагами и острыми глазками. На крыше старого дома сидела ворона и торжественно каркала, вытягивая шею и покачиваясь.
В серых, строгих тучах, сплошь покрывших небо, было что-то напряжённое и неумолимое, точно они, собираясь разразиться ливнем, твёрдо решили смыть всю грязь с этой несчастной, измученной, печальной земли. 1897 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в журнале «Новое слово», 1897, книга 1, октябрь, и книга 2, ноябрь, с подзаголовком «Очерк».
Рассказ отражает казанские встречи и впечатления М.Горького 1885-1886 гг.
На упрёки Л.Н.Толстого: «Вы — сочинитель. Все эти ваши «Кувалды» выдуманы», — М.Горький заметил, что «Кувалда — живой человек», и рассказал
