как в человеке попирается божественное… это я знаю! Эти чувства я знаю! Да… Потом — проступок дочери становится известен отцу — он хочет бить девушку… «Не смей! — говорит старуха, здесь я, мать, виновата! Я, мать, не хочу, чтобы дочь моя — моя плоть рождала людей ничтожных… Я — мать!..» Это хорошо, Лена?
Е л е н а (тихо). Да, хорошо.
М а с т а к о в. И — возможно?
Е л е н а (тихо, убеждённо). Да. Нужно, чтобы это было возможно в жизни.
М а с т а к о в. Мать! О ней мало говорят, Лена… позорно мало! Матери Гёте — не поняты. А ведь каждая женщина — мать — почти символ… Я буду много писать о матерях… Ты знаешь, что в твоём отношении ко мне есть материнское? Я это иногда чувствую удивительно ясно и сильно… Иногда ты бываешь слишком серьёзна… это немножко скучно… знаешь ли! Ты мало смеёшься, Лена. Но зато с тобой так спокойно, просто… ах, спасибо, Лена! Тверда и непоколебима земля, по которой ты ходишь…
Е л е н а (задыхаясь от радости и горя). Слушай… ради бога! Ради твоей души — говори мне всегда всю правду… всегда всю правду! Ложь — это такая пошлость… так не идёт к тебе!
М а с т а к о в. Правда? Иногда она такая дрянь… точно летучая мышь, — кружится, кружится над твоей головой, серенькая, противная… Зачем они нужны, эти маленькие правды, чему они служат? Никогда я не понимал их назначения… Ну, вот — моя старуха, — это ложь, скажут мне, уж я знаю, что скажут. Таких старух нет, будут кричать. Но, Лена, сегодня — нет, а завтра — будут… Ты веришь — будут?
Е л е н а. Да. Помоги им быть, и — они будут! Не о той правде я говорила… Может быть, иногда ты не хочешь сказать мне чего-то, жалея меня… Ради красоты, которую ты так любишь, — не жалей меня! Это унизительно…
М а с т а к о в (задушевно). Я тебя не жалею… нет! (Снова ложится на колени её.) Милая моя Лена, сегодня я удивительно близок тебе…
Е л е н а (тревожно). Сегодня? Почему именно сегодня — скажи!
М а с т а к о в (закрыл глаза). Не знаю… Не скажу… Xотя, может быть, догадываюсь… Как славно, живо бьётся твоё сердце…
Е л е н а. Хочешь, я помогу тебе? Скажу за тебя?
М а с т а к о в (сквозь дрёму). Подожди… мне хочется молчать… Как это хорошо… тишина… и бьётся хорошее, преданное мне сердце… Думая о тебе… я всегда нахожу что-то новое… новую тему… мысль… удивительно, Лена…
(Он задремал. Саша идёт с белою шалью в руках.)
С а ш а (громко). Простите — я забыла…
Е л е н а (шёпотом). Ш-ш… Спит!..
(Саша, видя его позу, опустила голову.)
Е л е н а (нахмурив брови). Прикройте ему ноги… тихонько… (Улыбаясь невольно.) Смотрите, какое лицо… милое…
(Саша медленно идёт прочь. Елена тихонько покачивает на коленях голову мужа. Потехин выходит с левой стороны, увидал людей на скамье, присмотрелся и, выпрямившись, угрюмо идёт к дому, шаркая ногами.)
Е л е н а (беспокойно). Тише…
(Потехин круто обернулся, точно крикнуть хочет, и, махнув рукой, быстро уходит прочь.)
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Вечер. Заходит солнце. У стола под сосной — Е л е н а, перед нею пяльцы. З и н а. В а с я — в кресле, окутанный пледом. М а с т а к о в — с рукописью в руках. Прислонясь к дереву, стоит доктор П о т е х и н, он курит. За Еленой — С а ш а, в руках у неё шитьё, она точно прячется, согнулась, иногда смотрит через плечо Елены на Мастакова. Как всегда, лицо у неё печальное, взгляд — укоризненный.
М а с т а к о в (похлопывая рукописью по столу, взволнованный, смотрит на всех по очереди с улыбкой). Ну — судите!
В а с я. Я, как осуждённый, говорю последним. Это моё право.
З и н а (с гримасой). Ой-ой! Как ты весело шутишь! (Мастакову.) Мне очень нравится. Особенно — дочь!
С а ш а (тихонько). А мне — старуха!
М а с т а к о в (рад). Конечно, вы сами — старая ведьма! (Доктору.) Остался — ты! (Наклонив голову.) Руби, злодей!
П о т е х и н (неохотно). Ты знаешь, я плохой ценитель искусств.
М а с т а к о в. Судя по началу — попадёт мне!
П о т е х и н. Сказки меня не волнуют.
Е л е н а (тихо). Почему же — сказки?
М а с т а к о в. Лена — ты молчи, тебе нельзя говорить… Ну, Николай, терзай меня…
П о т е х и н. Не торопи! Я, твой читатель, не торопил писать.
З и н а. Господи, какой мрачный тон!
В а с я. Доктор намерен отнестись к делу серьёзно… (Мастакову.) Очевидно, вы опасно болеете… Чем он болен, уважаемый доктор?
П о т е х и н (усмехаясь). Слабое зрение.
В а с я. Угрожает слепота?
З и н а. Подожди!
П о т е х и н. Знаешь что, Константин, — отец, пожалуй, прав, когда он говорит о вас, литераторах! (Внезапно с горечью, почти со злобой.) Обманываете вы читателей, да, да! Вы не хлеб насущный даёте нам, а сладкие пряники…
В а с я. Вы, кажется, сердитесь, доктор?
П о т е х и н (сильно). Желая возбудить надежды, вы приводите к тяжёлым разочарованиям… однажды вы уже изобразили народ, ожидающий пророков правды и добра… пророки поверили вам и пошли, и были преданы, были убиты!.. Но вы ещё раз сделали это снова, обманули тех, кто верил вам… вместо могучего народа, о котором вы пели, нас встретил старый, тёмный зверь…
З и н а (возмущена). Доктор, вы на границе пошлости!..
В а с я (удерживая её). Подожди… терпение…
П о т е х и н (несколько опомнился, провёл рукою по лицу). Не беспокойтесь… и не грубите! Я ведь предупредил — это не моё мнение… это мнение отца.
В а с я. Однако вы с такой силой излагаете чужие мнения… интересно бы слышать ваши!
П о т е х и н (угрюмо). У меня нет своих мнений… я не хочу скрывать этого, как теперь делают многие. Я не умею выдумывать наскоро… Мне надоели комедии с переодеваниями нигилистов в фанатиков и фанатиков в нигилистов.
В а с я. Как англичанин анекдота — вы не настолько богаты, чтобы шить своё платье у плохого портного?.. Похвально!
З и н а (Елене). Беседа принимает несколько истерический характер.
(Елена останавливает её взглядом.)
М а с т а к о в (подавлен). Первый раз вижу тебя таким… что с тобой?
П о т е х и н. Надоело мне всё! Не хочу никакой лжи… никаких утешений и обманов! Не хочу и того, что так весело и беззаботно возвещаешь ты, Константин… не верю в эту твою сказку о матери…
С а ш а (пугливо). Ой, господи… как это можно!
В а с я (насмешливо). Это вы от себя уже говорите?
П о т е х и н (тяжело). Да, это говорю я, Николай Потехин! (Он вдруг взглянул на Елену — согнувшись над пяльцами, она спокойно вышивает. Ему точно ушибло голову, он приподнял плечи и — пошёл прочь, говоря.) Если грубо вышло… извините… я ведь этого не хотел.
В а с я (усмехаясь). Увы… Разваливается колосс на глиняных ногах… эх, родина моя!
Е л е н а (взглянув на него, потом на мужа). Знаете, чьё мнение здесь ценнее всего? Сашино!
С а ш а (прячется). Ну, что это…
Е л е н а. Она выросла в той среде, о которой сейчас рассказано нам…
В а с я (Зине, негромко). Рассказ из быта готтентотов может оценить только готтентот.
З и н а (протяжно). Не надо-о!
В а с я. Шатобриан посылал рукопись Аталы индейцам, и только когда они сказали ему: всё верно! — решился напечатать книгу.
М а с т а к о в (ласково и мягко). Разве я лгу? Я? Никогда!
Е л е н а. Нужно ли объяснять?
М а с т а к о в. Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день… Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей, — всё это не нужно мне! Это возбуждает у меня отвращение… но — я же не сатирик! Есть ещё что-то робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого, — это мне дорого, близко… имею я право указать людям на то, что люблю, во что верю? Разве это ложь?
В а с я (улыбаясь, поучительно). Ну, да, это обычная ваша мысль… вы часто говорите об этом. Но — вы забываете, что есть нечто неотразимое… пред ним всё наше человеческое, и доброе и злое, — ничтожно, осуждено на гибель.
М а с т а к о в. Боже мой… надоели мне эти слова!
В а с я (иронически). Надоели? Не более того?
М а с т а к о в. Вам известен обычай омывать тело покойника? Давайте омоемся от пошлости и лени при жизни! Пусть всё человечество в свой последний час предстанет гибели чистым и прекрасным… пусть оно погибнет с мужественной простотой, с улыбкой!
В а с я. О романтизм! Не всё ли мне равно — как умереть?
М а с т а к о в (уныло). Да? Всё равно вам?
Е л е н а (спокойно). Разве не лучше умереть красиво?
В а с я. Я не романтик. Нет.
З и н а (почти с отчаянием). Да оставьте вы этот похоронный разговор! Только что слышали такой задушевный рассказ… право, стыдно перед автором!
В а с я. Писателей не стыдятся. Писатель должен быть мужествен… особенно когда он проповедует… весёлый стоицизм! (Смеётся.) Каково словцо?
(Самоквасов идёт с букетом цветов; видя Васю, остановился, хмурится, дёргает себя за ус.)
Е л е н а (живо). Добро пожаловать!
С а м о к в а с о в. Моё почтение… (Делит букет, цветы падают на землю.) Позвольте предложить вам… и вам… (Сконфузился.) Становлюсь стар и неловок…
(Мастаков встал, отошёл в сторону и, глядя в небо, тихо посвистывает. Вася тоже встал и уходит прочь. Самоквасов, видя это, ещё более теряется.)
Е л е н а. Саша, поставьте
