и с о г о н о в. Скажите, Лексей Матвеич…
Г у б и н. И не скажу. Больно ты любознателен, поди-ка, всё ещё баб щупаешь, а?
(Троеруков хохочет. Мокроусов открыл дверь направо, официант прошёл туда.)
Л и с о г о н о в. Лексей Матвеич — вопрос: помиримся с немцами или ещё воевать будем?
Т р о е р у к о в (печально). Царя — нет. Как воевать?
Г у б и н. Воевать — не в чем. Сапог нет. Васька Достигаев с Перфишкой Нестрашным поставили сапоги солдатам на лыковых подошвах.
(Ушли в гостиную направо. Мелания — крестится, глядя в потолок. Из зала выходят Нестрашный, Целованьев, затем — Достигаев.)
Н е с т р а ш н ы й. Наслушался. Хватит с меня. Мать Мелания, ты тоже не стерпела?
М е л а н и я. Я отсюда речи слышу, душно там. Что делается, Порфирий Петрович, а?
Н е с т р а ш н ы й. Об этом — не здесь говорить. Ты бы заглянула ко мне. Завтра?
М е л а н и я. Можно. Послал господь на нас саранчу эту…
Н е с т р а ш н ы й. Надо скорее Учредительное собрать.
М е л а н и я. На что оно тебе?
Н е с т р а ш н ы й. Мужик придёт. Он без хозяина жить не может.
М е л а н и я. Мужик! Мужик тоже бунтовать научен. Тоже орёт, мужик-то.
Н е с т р а ш н ы й. А мы ему глотку землёй засыпем. Дать ему немножко землицы, он и…
Д о с т и г а е в. Допустим, Перфиша, что глотки мы заткнули, живот мужику набили туго, а — что делать с теми, у кого мозги взболтаны? Вот вопрос.
Н е с т р а ш н ы й. Это ты, фабрикант, опять про рабочих поёшь?
Д о с т и г а е в. Вот именно! Я — фабрикант, ты — судовладелец, кое в каких делах мы компаньоны, а видно всё-таки, что медведи — плохие соседи.
Н е с т р а ш н ы й. Перестань… Все знают, что ты прибаутками богат.
М е л а н и я. В шестом-седьмом годах показано вам, как надо с рабочими-то… Забыли?
Н е с т р а ш н ы й. Достигаев, кроме себя, ничего не помнит…
Д о с т и г а е в (с усмешкой). Никак это невозможно — о себе забыть. Даже святые — не забывали. Нет-нет да и напомнят богу, что место им — в раю.
М е л а н и я. Заболтал, занёсся! Научился кощунству-то у Егора Булычова, еретика…
Д о с т и г а е в (отходя). Ну, пойду, помолчу, язык поточу.
Н е с т р а ш н ы й. Иезуит. Ходит, нюхает, примеряется, кого кому выгодней продать. Эх, много такого… жулья в нашем кругу!
М е л а н и я. Сильную руку, Порфирий, надобно, железную руку! А они вон как…
(Выходит Губин, за ним Троеруков, Лисогонов.)
Т р о е р у к о в. Не ходи…
Г у б и н. Идём, я хочу речь сказать. Я им скажу, болванам…
(Увидал Нестрашного, смотрит на него молча. Тот стоит, спрятав руки с палкой за спину, прислонясь спиною к стене. Несколько секунд все молчат, и слышен глухой голос в зале: «Могучие, нетронутые, почвенные силы сословия, которое…»)
Г у б и н (как бы отрезвев). А-а-а… Порфирий? Давно не встречались! Что, брат? Вышиб меня из градских голов, а теперь и тебя вышибли? Да и кто вышиб, а?
М е л а н и я. Лексей Матвеич, время ли старые обиды вспоминать?
Г у б и н. Молчи, тётка! Что, пёс, смотришь на меня? Боишься?
Н е с т р а ш н ы й. Я дураков не боюсь, а на разбойников сила найдётся…
Г у б и н. Не боишься? Врёшь!.. Помнишь, как Егор Булычов по морде тебя…
Н е с т р а ш н ы й. Поди прочь, пьяница… (Замахнулся палкой.)
М е л а н и я. Одумайтесь…
Г у б и н (орёт). Ну, ладно! Давай мириться, Перфишка! Сукин сын ты… ну, всё равно! Давай руку. (Вырвал палку у Нестрашного.)
(Выскочил Мокроусов. Из двери буфета выглядывают люди, из зала вышел какой-то человек и строго: «Господа, тише!» Троеруков, сидя у стола, самозабвенно любуется портретом. Нестрашный хотел уйти в зал, — Губин схватил его за ворот.)
Г у б и н. Не хочешь мириться? Почему, а? Что я — хуже тебя? Я, Лексей Губин, мужик самой чистой крови-плоти, настоящая Россия…
Н е с т р а ш н ы й. Пусти, собака…
Г у б и н. Я тебе башку причешу!
М о к р о у с о в (хватая Губина за руку). Позвольте… Что же вы делаете!
М е л а н и я (людям в дверях буфета). Разнимите их, не видите, что ли?
Г у б и н (оттолкнув Мокроусова). Куда лезешь? На кого руку поднимаешь, а?
(Нестрашный пробует вырваться из руки Губина — безуспешно. На шум из зала, из буфета выходят люди, в их числе — Достигаев с какими-то бумагами в руке. Из зала поспешно проходит Бетлинг под руку с Жанной, она испугана.)
Е л и з а в е т а (как всегда, весёлая, подбежала к мужу, спрашивает). Неужели дерутся?
(Он машет на неё бумагами. Мокроусов ударил кастетом Губина снизу по локтевому сгибу.)
Г у б и н (охнув, выпустил Нестрашного, орёт). Это — кто меня? Кто, дьяволы? Губина? Бить? (Его хватают за руки, окружают, ведут в буфет, он рычит.) Подожгу… Жить не дам…
(Из зала сквозь толпу появляется Ольга Чугунова, древняя старуха, в тёмных очках, её ведут под руки сын Софрон, лет за 50, и другой, Константин, приблизительно такого же возраста. Оба в длинных, ниже колен, сюртуках, в нагольных сапогах. На публику эти мрачные фигуры действуют подавляюще.)
М е л а н и я. Здравствуй, Ольга Николаевна!
Ч у г у н о в а. А? Кто это? Мелания, кажись? Стойте, дети! Куда пошёл, Софрон?
С о ф р о н. Кресло вам, маменька.
Ч у г у н о в а. Константин подаст, я тебе не приказывала. Что, мать Мелания, а? Делается-то — что? Гляди-ко ты: нотарусы да адвокаты купечеству смирненько служили, а теперь даже и не в ровни лезут, а командовать хотят нашим-то сословием, а? Воеводами себя объявляют… Что молчишь? Ты у нас бойкая была, ты — умная, хозяйственная… Не чужая нам плоть-кость…
М е л а н и я (хрипло). Что я скажу?
Е л и з а в е т а(мужу). Какая противная старушка-то…
М е л а н и я (очень громко). Говорила я, говорю…
Д о с т и г а е в. Её, старушку эту, весь город боится.
Ч у г у н о в а. Кричи! Криком кричи! В колокола ударить надо. Крестный ход вокруг города надо…
Е л и з а в е т а. Глупости какие! Идём?
Д о с т и г а е в (берёт её под руку). Пошли… Ох, Лизок! Взглядов нет, взглядов!
Ч у г у н о в а. Всё кричите… Всем миром надо кричать.
М-е л а н и я. А где он — мир? Нет — мира…
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
В доме Булычова. Поздний вечер. Столовая. На столе — самовар. Глафира шьёт рубаху. Т а и с ь я перелистывает комплект «Нивы» в переплёте.
Т а и с ь я. Это в сам-деле есть такой город Александрия, или только картинка придумана?
Т а и с ь я. Столица?
Г л а ф и р а. Не знаю.
Т а и с ь я. А у нас — две столицы-то?
Г л а ф и р а. Две.
Т а и с ь я. Богатые мы. (Вздохнув.) А — какие сволочи!
Г л а ф и р а (усмехаясь). Сердитая ты девица…
Т а и с ь я. Я-то? Я — такая… ух! Я бы всех людей спугала, перепутала сплетнями да выдумками так, чтоб все они изгрызли, истерзали друг друга.
Г л а ф и р а. Это зачем же надо?
Таись я. Так уж… Надо!.. Картинки-то вот выдумывают хорошие, а живут, как псы собачьи.
Г л а ф и р а. Не все люди — одинаковы, не все на твою игуменью похожи.
Т а и с ь я. Для меня — одинаковы.
Г л а ф и р а. Тебе, Таисья, учиться надо, надо книги читать.
Т а и с ь я. Не люблю я читать.
Г л а ф и р а. Есть книжки очень хорошие, про хозяев, про рабочих.
Т а и с ь я. Я — не рабочая, да и хозяйкой не буду, — кто меня замуж возьмёт? А девицы — не хозяйствуют. Читать меня — боем учили. И розгами секли, и по щекам, и за волосы драли. Начиталась. Псалтырь, часослов, жития… Евангелье — интересно, только я в чудеса не верю. И Христос не нравится, нагляделась я на блаженных, надоели! (Пауза.) Ты что скупо говоришь со мной? Боишься, что я твои речи игуменье перенесу?
Г л а ф и р а. Я не боязлива. Я — мало знаю, оттого и молчу. Ты бы вот с Донатом поговорила.
Т а и с ь я. Какой интерес, со стариком-то…
Д о н а т (с топором в руке, с ящиком плотничьих инструментов подмышкой). Ну, починил. А на чердаке — что?
Г л а ф и р а. Дверь скрипит. Звонцовым спать мешает.
Д о н а т. Фонарь давай. В кухне Пропотей торчит, чего он?
Г л а ф и р а. Игуменью ждёт.
Д о н а т. Ты бы угостила его чаем, поесть дала бы, голодный, поди-ка…
Г л а ф и р а. Видеть его дикую рожу не могу.
Д о н а т. Ты не гляди на рожу-то, а поесть — дай. Ты — послушай меня, не зря прошу! Позову его, ладно?
Г л а ф и р а. Твоё дело.
(Донат ушёл.)
Т а и с ь я. Вот, говоришь, Донат — хороший, а он — с обманщиком водится, с жуликом.
Г л а ф и р а (режет хлеб). Донату от этого плохо не будет.
Т
