я т и н (одет солдатом, голова гладко острижена, на плечах старенькая шинель). Шура — дома?

Г л а ф и р а. У себя. Калмыкова там…

Т я т и н (берёт кусок хлеба). Картинки смотришь, Тая?

Т а и с ь я (смущённо улыбается, но говорит грубо, задорно). Чего только нет в книге этой, а, поди-ка, выдумано всё для забавы?

Т я т и н. А вот горы, Альпы, тоже, по-твоему, выдуманы?

Т а и с ь я. Ну, уж горы-то, сразу видно — придуманы. Вон — снег показан на них, значит — зима, а внизу — деревья в цвету, да и люди по-летнему одеты. Это — дурачок делал.

Т я т и н. Дурачка этого зовут- природа, а вы, церковники, дали ему имя — бог. (Глафире.) Яков придёт, так ты, тётя Глаша, пошли его ко мне, на чердак.

Т а и с ь я (глядя вслед ему, вздохнув). С виду — тихий, а на словах озорник. Бога дураком назвал — даже страшно слушать!

Г л а ф и р а. Нравится он тебе?

Т а и с ь я. Ничего. Хороший. С волосами-то красивее был. Хороший и без волос. И говорит обо всём очень понятно. (Вздохнула.) Только всё не так говорит.

Г л а ф и р а. Разговаривай с ним почаще, он тебя добру научит.

Т а и с ь я. Ну, я не дура, знаю, чему парни девок учат. У нас, в прошлом году, две послушницы научились — забеременели.

Г л а ф и р а. И тебе, девушка, этого не миновать. Любовь людям в корень дана.

Т а и с ь я. Про любовь-то в песнях вон как горько плачут. Побаловал да убежал, это не любовь, а собачья забава.

Г л а ф и р а. Характерец у тебя есть, ума бы немножко.

Т а и с ь я. Ума с меня хватит.

(Донат и Пропотей — в деревенской сермяге, в лаптях, подстригся, неотличим от простого мужика, угрюмо озирается.)

Д о н а т. Садись.

Т а и с ь я. Преобразился как! Фокусник.

П р о п о т е й. При девке этой не стану говорить, она игуменье наушница.

Т а и с ь я (озлилась). Я — не девка, жулик! И — не уйду! Выслушаю всё и скажу игуменье, скажу! Она тебе задаст…

Д о н а т. Ты, девушка, будь умницей,- уйди! И ты, Глаха…

Г л а ф и р а (строго). Идём, Таисья.

Т а и с ь я. А я — не хочу. Мне велено за всеми присматривать, всё слушать. Выгоните меня, — я ей скажу: выгнали, значит — секреты были против неё.

Д о н а т (ласково). Милая! Чихать нам на твою игуменью. Ты сообрази: люди — царя прогнали, не побоялись, а ты их игуменьей стращаешь, дурочка! Иди-ко…

Г л а ф и р а. Не дури. Ты — что? Для игуменьи живёшь?

Т а и с ь я. А — для кого? Ну, скажи? Вот и сама не знаешь.

(Лаптев в дверях.)

П р о п о т е й. Мала змея, а — ядовита.

Д о н а т. А вот и Яша! Ну — попал в свою минуту! Вот, человек этот…

Л а п т е в. Как будто я его знаю…

П р о п о т е й. Знать меня — не диво. Я, как пёс бездомный, семнадцать лет у людей под ногами верчусь…

Д о н а т. Это — Пропотей…

Л а п т е в. Блаженный? Та-ак… Ловко, дядя, ты ерунду сочиняешь!..

П р о п о т е й. Это — не я. Это — один попик из пригорода, пьяница. Осипом звать. Гусевод — знаменитый…

Л а п т е в. Ну, наверно, и сам сочинял?..

П р о п о т е й. Сначала — сам, да не больно грамотен я. С голоса учился… стихам-то. В ночлежках, в монастырях…

Д о н а т. А чем раньше занимался, до блаженства?

Л а п т е в. До дурачества?

П р о п о т е й. Коновалом был. И отец у меня — коновал. Его во втором году харьковский губернатор засёк… выпороть велел, у отца на пятый день после того — жила в кишках лопнула, кровью истек. Я-то ещё раньше, года за три, во святые приспособился. Вот что… не знаю, как вас назвать?

Д о н а т. Люди.

Л а п т е в. Граждане.

П р о п о т е й. Вы — беды мне не сделаете?

Д о н а т. Ты — не сомневайся, рассказывай!

П р о п о т е й. Мне бродяга один, дьякон-расстрига, посоветовал: «Люди, говорит, глупы, к ним на боге подъезжать надобно, да понепонятнее, пострашней, они за это и кормить и поить легко будут». Ну… Оказалось верно: глупы люди, да так, что иной раз самому за них стыдно бывало. Да и жалко. Живёшь сыт, пьян, нос в табаке, копеечки в руке, а вокруг — беда! Когда брюхо полно, так всё — всё равно. (Говорит всё более густо и угрюмо.) Однакож всё-таки… совесть-то скорбит. Я всю Россию из края в край прошагал, и везде беда, эх какая! Льётся беда, как Волги вода, на тысячи вёрст по всей земле. Облик человечий с людей смывает. А я, значит, блаженствую, стращаю. Столкнёшься с кем поумнее, говоришь: что ж ты, мать твою… извините!

Л а п т е в. Ничего! Дуй, словеса знакомые.

П р о п о т е й. Привык с мужиками. Говаривал нередко: долго терпеть будете? Жги, дави всё вокруг! Теперь вот начинается что-то. И надоело мне блаженным быть.

Л а п т е в. Так.

Д о н а т. Стращал, стращал людей, да и сам испугался.

П р о п о т е й. Вроде этого. Хоша бояться мне как будто нечего, я битый козырь, на мне уж не сыграешь, они — хотят сыграть. Вот я к тебе… к вам пришёл. (Донату.) Меня сейчас очень привлекаете вы доверчивостью вашей к людям. Я на кирпичном заводе два раза беседу вашу слышал. И вас, товарищ, слышал на мельнице Троерукова, на суконной у Достигаева, в городском аду. Замечательно внятно говорите с народом. Ну, и господ слушал…

Л а п т е в. А они — как? Нравятся?

П р о п о т е й. Что скажешь? Конечно, может, и господам стыдно стало. Однако они свои сапоги на мои лапти не променяют.

Л а п т е в. Это — едва ли! Ну, а какое у тебя дело нам?

Д о н а т. Дело у него есть. Ну-ка прочитай…

П р о п о т е й (встал, согнулся, достаёт бумагу из-за онучи, развернул, читает нараспев и не глядя на бумажку).

Люди смятённые,

Дьяволовы пленные,

На вечные муки осуждённые!

Выслушайте слово,

От чистого сердца,

От божьего разума сошедшее к вам…

Это — вроде как запевка будет, а дальше — другой распев. (Откашлялся, понизил голос, гудит.)

На три города господь прогневался:

Он Содом, Гоморру — огнём пожёг,

А на Питер-град он змею послал,

А и та ли змея лютая,

Она хитрая, кровожадная,

Прозывается революция,

Сатане она — родная дочь,

А и жрёт она в сутки по ста голов,

Ох, и по ста голов человеческих,

Всё народа православного…

Л а п т е в. Ну — будет!

П р о п о т е й. Тут ещё много.

Л а п т е в. За эту песенку тебе рабочие голову оторвут.

П р о п о т е й. Об этом я и беспокоюсь… Вы-то как? От вас что мне будет?

Л а п т е в. Посмотрим. Это зависит от тебя.

П р о п о т е й. Да ведь я — что же?

Л а п т е в. Дай-ка бумажку-то. (Взял. Донату.) Тятин — был?

Д о н а т. Он здесь.

К с е н и я (идёт). Ба-атюшки! Кто это, ой! Пропотей! Да… как же это ты посмел? Яков, побойся бога! Донат — что же это?

Л а п т е в. Не кричите, мамаша. В чём дело?

К с е н и я. Да что вы таскаете в дом разных… эдаких? Каждый день кто-нибудь торчит! И — неизвестно кто, и неведомо — зачем? Как в трактир идут! Ведь он, Пропотей, отца крёстного твоего уморил… забыл ты?

Пропотей (ворчит). Уморил… Я многих купцов стращал — не умирали.

К с е н и я. И — не ворчи, не смей… Врёшь всё, обманщик, врёшь. (Грозит пальцем.)

П р о п о т е й. А кто врать учил? Сестра твоя учила.

Д о н а т. Чего делать, Яша?

Л а п т е в. Иди в кухню… нет, лучше ко Глафире! Я сейчас приду с Тятиным.

(Донат и Пропотей ушли.)

К с е н и я. Поп всенощну — бегом служил, видно, в карты играть торопился. Пришла домой — дома песни рычат. Ох, Яков, строго спросит с тебя господь!

Л а п т е в. Вот что, мамаша…

К с е н и я. И не хочу тебя слушать! И не мамаша я тебе. Александру ты с Тятиным совсем разбойницей сделал.

Л а п т е в. Тятин — он может разбойников воспитывать! Это — любимое его дело.

К с е н и я. То-то вот!

Л а п т е в. Хотя Шура и до Тятина была озорная девица. Вот что, вы добрая душа…

К с е н и я. Глупая, оттого и добрая. Умные-то — вон они как, Звонцовы-то…

Л а п т е в. Обещали вы отдать мне ружья отцовы и одежонку его…

К с е н и я. Да — возьми! Возьми, покуда Варвара не продала. Она всё продаёт, всё…

Л а п т е в. Вы всё это Глафире сдайте — ладно? Звонцовы-то где?

К с е н и я. У Бетлингов. Варвара-то в Москве думает жить. Бетлинг с любовницей туда едут, ну и она…

Л а п т е в. Та-ак! Ну, я — иду…

К с е н и я. Погоди, посиди со мной. Сестрица-то моя — слышал? С архереем поссорилась. Говорят — выгнал он её, ногами топал…

Л а п т е в. Топал? Ногами? А-яй-яй! Из-за чего же это?

К с е н и я. Уж — не знаю.

Л а п т е в. Страшные дела! До свиданья…

К с е н и я. Да погоди!.. Убежал. (Оглядывается.)