купца.
— Слыхал… цифра хорошая!.. В аккурат тридцать восемь? А не тридцать пять и не сорок? Верно счел?
В глазах купца искрился острый смешок, и губы у него вздрагивали.
— За тридцать пять я куплю здесь в уезде имение…
— Чье это?
— Скуратова…
— Мм… Сорок две он желает взять… Тридцать пять — это цена законная… Ничего цена… Только не тово, неважное это дело, помещичать-то. Какой ты помещик?
— Мне для ценза нужно…
— А! Вон оно что! Да ты, чудак, болотце у меня купи… У меня хорошее болотце есть — десятин около двухсот… лесок еловый… клюква, грибы-козляки там… вот те и поместье будет! По чину… хо-хо! И Скуратову будешь сосед притом же!
— Мне, Марк Федорович, необходимо Скуратове купить… Оно сразу в земство меня пустит…
— Пустит,- это что и говорить! Верно рассчитал, пустит… Ах, голова! Верно всё у тебя… и очень ты этим побеждаешь!
— Дальше я соображаю так: болото ваше вы тоже мне продайте…
— Мм… И болото? Ах ты… пострели те горой! На что оно при Скуратове?
— Я завод сухой перегонки дерева устрою, лес сведу, а болото высушу…
— Правильно!.. Н-да-а… Вот оно как… Это будет… братец ты мой… это, Аким Андреевич, выйдет так, что Скуратово-то тогда тыщ около двухсот оценится… мм!..
Шебуев сложил руки ладонями вместе и, сунув их между колен, крепко стиснул колени. Чечевицын внимательно и серьезно поглядел на его широкую согнутую спину, на крепкую шею и покачал головой. Потом поджал губы, потрогал себя за бороду и, сбоку глядя на архитектора, заговорил, как бы рассуждая сам с собой:
— Земля там наклонна к реке… м-да… Ежели через большую дорогу канавочку проковырять — вода сбежит, верно! А я вот — дурак… Семнадцать лет владел, а не догадался… Вот она, наука-то… Нет, в ней тоже есть применимость… Что ни говори… Пес те возьми, а? Правильно! И заводишко у места будет… хм! Подвел рекой дощаничишко и грузи себе полегоньку… а в половодь — к самому заводу подъедешь… ловко! Эх, кабы не пора мне умирать! Кабы у меня печенки покрепче были… Взял бы я тебя, Аким Андреевич, в управляющие — получи двенадцать тыщ!
— А я пошел бы? — спокойно спросил Шебуев, не изменяя своей позы.
— Н-да-а… ты бы не пошел… хо-хо! Где тебе чужим делом править? Ах ты… сделай милость! Обидный для меня твой план, Аким Андреевич! Очень обидный… так вышло у нас, что вроде как ты меня дураком обругал… да-а… А я должен чувствовать, что правильно ругаешься…
— Ну так как же? Даете денег, Марк Федорович? — спросил Шебуев, выпрямившись и глядя купцу прямо в глаза.
— Денег-то? Это так нельзя… Это непорядок… так сразу и дай тебе! Надо подумать… Надо очень подумать…
— Да ведь дело правильное!..
— Ну что ж? Твое дело… а деньги мои. Н-да… Так сразу нельзя… «Дай!» — «Изволь!» Нет, этак не ведется…
Шебуев вдруг весело и искренно расхохотался.
— Да ведь дадите же!
Купец чмокнул губами и, как бы сам себе не веря, вскричал:
— А… дам! Ну те к лешему! Дам… живи! Вали! Не могу не помочь умному парню… Стыдно не помочь. Ах ты… Как не дашь? Только ты погоди… я подумаю… для прилику… Ну и прощай… прощай, брат! Уйти от тебя скорее, а то мильон выпросишь — хо-хо!
Чечевицын смеялся, щеки у него вздрагивали, и, встав со скамьи, он как-то нерешительно переступал с ноги на ногу. Но в глазах у него было что-то пораженное, какое-то смятение. Он похлопывал Шебуева по плечу большой пухлой лапой, и глазки его беспокойно бегали по твердому лицу Шебуева.
— Иду… еду на биржу… скоро двенадцать… уж не зову тебя: некогда завтракать-то,- говорил он, усмехаясь, и вдруг как бы против своего желания закончил свою речь; — А… а опасный человек, Яким Андреич… охо-хо какой! М-много ты нагрешишь на земле… ей-богу, правда!
— Ничего, не бойтесь! — сказал Шебуев, спокойно тряхнув головой.
— Да я… не боюсь! Не сын ты мне… не сын… Прощай же!
— До свиданья!
Чечевицын пошел из сада, тяжело передвигая огромные ноги. Корпус его был странно неподвижен и похож на большую черную бочку. А Шебуев снова сел на лавку, крепко провел рукой по лицу и облегченно вздохнул. Но он не стер рукой с лица своего ни озабоченности, ни той неприятной и неприязненной усмешки, которой он проводил купца. Он и теперь с этой же улыбкой разглядывал землю пред собою, низко наклонив голову и не замечая, что по дорожке сада к нему тихо идет Малинин. Он вскинул голову уже тогда, как увидал пред собою ноги врача
— А! Павел Иванович! — воскликнул он, и выражение его лица тотчас же стало искренно приветливым.
— Экую вы пылищу пустили! — сказал Малинин, пожимая его руку и указывая глазами на разрушаемый дом.
— Уж потерпите! Не водой же поливать этот ковчег ветхозаветный… Куда вы?
— Гуляю… Я уже давно здесь хожу… да вы тут с Чечевицыным сидели…
— Сидел…
Лицо Шебуева снова дрогнуло, и он с ожесточением и злорадно воскликнул:
— Заглотался, подавился, старый волк! Смерть чувствует и — подло трусит… га-адина!.. А я его всё наталкиваю на мысль о ней… И, ей-богу, мне приятно видеть, как он корчится от страха…
Малинин уже сел рядом с ним на скамью, но при этих словах вдруг поднялся и с крайним изумлением на лице взглянул в лицо архитектора.
— Что вы… так смотрите? — спросил Шебуев.
Видя, как слова его подействовали на Малинина, он вдруг осекся, даже смутился, и его злорадно сверкавшие глаза погасли. Он даже улыбался немножко конфузливо, но уже весело.
— Вы меня…- заговорил Малинин медленно, опускаясь на лавку и не сводя с него глаз,- вы страшно удивили меня…
— Уж вижу, вижу… но чем — не понимаю!
— Этой… жестокостью… Послушайте! Значит, вам среди них не легко?
— Какой вы наивный, Павел Иванович! — вздохнул Шебуев.
— Но вы всегда так защищаете их… и я думал — Чечевицын искренно нравится вам…
— Он? В нем есть кое-что… Он лучше других… А все они тем хороши, что жить умеют… звери! Хорошо знают цену жизни… Эх, Павел Иванович! Я сейчас этому Чечевицыну сражение проиграл… Глупо проиграл, знаете… Обидно глупо… да! Нашло на меня что-то… бросился сразу, и… он мне не даст денег, старый чёрт!
Архитектор махнул рукой я замолчал. Малинин смотрел на него с сожалением и упреком.
— Что вы? — спросил архитектор.- Думаете — звереть начинаю? Нет еще… рано еще! Хотя среди них озвереешь.. Я вот уже две недели не отдыхал от них… Сегодня вечером иду к Варваре Васильевне… Вы что такой бледный?..
— Не спал ночь…
— Стихи писали?
— Доклад о кладбищах…
— Бедняжка!
— Потом лег спать… но не спалось. В голове какая-то муть… Лежал, глядя в потолок, и, слушая, как бьется сердце, думал в такт его биению: «Жизнь идет, жизнь идет!» Скучное занятие!
Павел Иванович не спеша достал папиросницу, закурил и, выпустив изо рта клуб дыма, стал следить, как дым колеблется и тает в воздухе.
— Н-да, вы избрали себе невеселую специальность,- сказал Шебуев, ласково поглядывая на его лицо.
— Это вы про санитарию?
— Нет, про мечтания…
В доме, сзади них, что-то с грохотом повалилось: раздались громкие крики, Лязг железа, дребезг стекол, и все звуки тучей поплыли над садом.
— О, чёрт… что там? — вскричал Малинин, побледнев и вскакивая со скамьи.
Шебуев взял его за рукав пальто и потянул вниз, с усмешкой говоря:
— Не беспокойтесь… Самое обыкновенное дело… жизнь идет и разрушает старые постройки…
— Вы уверены… никого не задавило? — нервозно подергиваясь, спросил врач.
— Уверен, уверен! Вам бы холодненькой вод имей полечиться, а?
— Мне и так холодно… жить…
— Тогда влюбитесь… Это согревает…
Малинин мельком взглянул на него и, не сказав ни слова, стал тихо сдувать пепел с папиросы.
— Быть влюбленным — славно! — заговорил Шебуев негромко и глядя куда-то в глубь сада.- Сейчас — это захочется… улучшить себя… прибраться… нарядить душу во всё яркое… захочешь быть лучше всех людей для любимой женщины… всех умнее, всех сильнее… Славно!
— А потом праздничный костюм долой, и — бедная женщина вместо рыцаря увидит пред собой грубого виллана с претензиями владыки…
— Может, и увидит… Это уж ее дело… Захочет она — и праздничный костюм не износится во всю жизнь… Пусть только чинит вовремя, пусть не дает рыцарю обноситься и расстегнуться…
— Вы читали «Без догмата»? — спросил Малинин.
— Читал… Отвратительная книга! Вот где, батенька, гипертрофия интеллекта изображена во всей гнусности…
— Вы шутите? — с изумлением воскликнул врач.
— Нимало.
— Не может быть! Да неужели вам чужда эта тонкость психики, острота чувств, духовная сложность героя?
— И никаких чувств там нет, а есть одни разнузданные умствования бескровного человека.
— Да ведь это вопль всё познавшей души.
— Ого! Это писк трусливой плоти, которая хочет жить, но боится жить…
— Ну, вы сели на своего конька! Я не спорю больше… у меня голова болит!..- воскликнул Малинин, раздраженно отвертываясь от собеседника.
Тот помолчал несколько секунд и спокойно предложил:
— Пойдемте завтракать?
— Идемте!..- согласился Малинин. А потом почти с удовольствием воскликнул: — Ну, право же, нет ни одного пункта, на котором мы сошлись бы!
— Верно! Но — и пускай не будет, да?
— Н-не знаю…
— Ну, идемте…
— Посидим еще минут пять?
Они взглянули друг на друга, и оба дружно расхохотались.
— А весело мне с вами! — вскричал Шебуев.
Малинин с улыбкой взглянул на него и, помолчав, сказал:
— Ну, пойдемте!.. В самом деле хочется есть…
Они встали и, не торопясь, пошли по дорожке сада. Малинин шел, покачиваясь, наклонив голову и глядя себе под ноги, а Шебуев, глубоко вдыхая весенний воздух, поглядывал на врача сбоку и, добродушно улыбаясь, шагал твердо. Шебуеву нравился этот задумчивый и прямой человек, хотя порою его искренность казалась архитектору болезненно вспухшей, никому не нужной и тягостной даже для самого Павла Ивановича… Порою он ловил себя на чувстве жалости к Малинину; иногда его печальные речи представлялись архитектору похожими на теплый пепел. Но в то же время он замечал за Павлом Ивановичем настойчивое желание встать ближе к нему; это было почему-то лестно для Шебуева и усиливало его симпатию к врачу.
— Вы о чем думаете? — дружески спросил он его минуты через две молчания.
— О вас,- с улыбкой ответил Малинин.- Что это вы проиграли Чечевицыну?
— Э, немного… то есть не особенно много… Обидно, что натолкнул его на мысль увеличить капитал… Чёрт знает, зачем мне это понадобилось… Молод еще я… И тороплюсь там, где
