и гнилой рыбы, — разбегались, оскорбляя собою музыку волн.
В нежном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.
Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.
Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.
— Василий! Где зеленые весла? — кричал кто-то.
Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, — признак его желания опохмелиться.
— У тебя водка есть? — спросил он.
— Есть, — глухо сказал Василий.
— Ну, так я не поеду… останусь у сухого крыла.
— Готово! — крикнули с косы.
— Отчаливай, давай! — командовал Сережка, сходя с баркаса. — Поезжайте… я останусь здесь. Смотри — завози шире, не путай! Да клади ровнее, — петель не навяжите!..
Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.
— Раз!
Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.
— Два! — командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам… — Раз!.. Два!..
На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:
— Поспать еще…
Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.
— Ты что в воскресенье не был? — спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.
— Пьян был?
— Нет, Следил за твоим сыном да за его мачехой, — спокойно сообщил Сережка.
— Нашел заботу! — криво усмехнулся Василий. — Малые они ребята, что ли?
— Хуже… Один — дурак, другая — юродивая…
— Это Мальва юродивая? — спросил Василий, и глаза его вспыхнули злобой. — Давно ли такой стала?
— У нее, брат, душа не по телу…
— Подлая у нее душа.
Сережка покосился на него и презрительно фыркнул.
— Подлая! Эх вы… землееды тупорылые! Ни черта вы понимать не можете… Вам бы только титьки были у бабы жирные, — а характера ее вам не надо… А в характере весь цвет у человека… без характера баба — без соли хлеб. Можешь ты получить удовольствие от такой балалайки, у которой струн нет? Кобель!..
— Ишь ты до каких речей допился вчера!.. — уязвил его Василий.
Ему очень хотелось спросить, где и как видел вчера Сережка Якова и Мальву, но было совестно.
Придя в шалаш, он налил Сережке чайный стакан водки, надеясь, что после такой порции Сережка сразу охмелеет и сам расскажет ему про них.
Но Сережка выпил, крякнул и, весь прояснившись, уселся в двери шалаша, потягиваясь и зевая.
— Выпьешь — как огня проглотишь!.. — сказал он.
— Ну и пьешь ты! — воскликнул Василий, пораженный быстротой, с которой Сережка проглотил водку.
— Умею… — кивнул босяк рыжей головой и, вытерев ладонью мокрые усы, заговорил поучительно: — Умею, брат! Я все делаю скоро и прямо. Без изворотов — валяй прямо и все! А куда попадешь — это все равно! С земли, кроме как в землю, никуда не соскочишь…
— Ты хотел на Кавказ уходить? — спросил Василий, тихонько двигаясь к своей цели…
— Уйду, когда захочу. Когда я захочу, — я прямо — раз-раз и… готово! Или по-моему вышло, или шишку на лбу набью… Просто!
— Чего проще! Вроде как без головы живешь…
Сережка насмешливо покосился на Василия.
— А ты — умный! Тебя сколько раз в волости пороли?
Василий посмотрел на него и смолчал.
— А ведь это хорошо, что у вас начальство ум-то сзади наперед розгами перегоняет… Эх ты! Ну, что ты с своей головой можешь поделать? И куда ты с ней угодишь? И чего ты можешь выдумать? То-то! А я без головы пру прямо, и больше никаких! И, наверное, дальше тебя буду, — хвастливо говорил босяк.
— Это — пожалуй!.. — усмехнулся Василий. — Ты и до Сибири дойдешь…
Сережка искренно расхохотался.
Он не пьянел, вопреки ожиданию Василия, и того злило это. Поднести еще стакан ему было жалко, а в трезвом виде от Сережки ничего не добьешься… Но босяк сам выручил его.
— Ты что же про Мальву не спрашиваешь?
— А чего мне? — равнодушно протянул Василий, вздрагивая от какого-то предчувствия.
— Ведь она в воскресенье не была здесь… Спрашивай, как она жила за эти дни… Чай, ревнуешь, старый черт!
— Много их! — пренебрежительно махнул рукой Василий…
— Много их! — передразнил Сережка. — Эх вы, деревня лыкова помещика дикого! Дай вам мед, дай деготь — всё у вас кулага будет…
— Ты что ее всё хвалишь? Сватать, что ли, пришел? Так я ее сам давно усватал, — насмешливо сказал Василий.
Сережка осмотрел его, помолчал и увесисто начал говорить Василию, положив ему руку на плечо:
— Я знаю, что она живет с тобой. Я тебе в этом не мешал — не надо было… Но теперь этот Яшка, сын твой, около нее вертится — вздуй его докрасна! Слышишь? А то я сам вздую… Ты мужик хороший… дурак дубовый… Я тебе не мешал, и ты это помни…
— Вон что! И ты тоже за ней? — глухо спросил Василий.
— Тоже! Кабы я знал, что тоже, — я бы прямо всех вас посшибал с моей дороги и — конец… А то — куда мне ее?
— Так что же ты путаешься? — подозрительно спросил Василий.
Сережку, должно быть, поразил этот простой вопрос.
Он широко открытыми глазами посмотрел на Василия и засмеялся.
— Чего путаюсь? Да — черт-е знает чего… Так, — баба она… этакая… с перцем… Нравится мне… А может, мне ее жалко, что ли…
Василий смотрел на него недоверчиво, но чувствовал, что Сережка искренно, от души говорит.
— Кабы она нетронутая девка была — ну еще можно пожалеть. А так — чудно что-то!
Сережка молчал, глядя, как баркас далеко в море поворачивал носом к берегу, описывая широкую дугу. Глаза Сережки смотрели открыто, лицо было доброе и простое.
Василий смягчился, глядя на него.
— А ты это верно, она баба славная… вертячка только!.. Яшка? Ну, я ему задам! Ишь, щенок!..
— Мне он не по душе… — заявил Сережка.
— А он ластится к ней? — сквозь зубы спросил Василий, разглаживая бороду.
— Он, — вот увидишь, — клином войдет между вами, — уверенно сказал Сережка.
В дали морской вспыхнул розовый веер лучей восхода. Сквозь шум волн с моря из баркаса долетел слабый крик:
— Веди-и!..
— Вставай, ребята! Эй! К неводу! — командовал Сережка.
И скоро они, все пятеро, уже выбирали свой край невода. Из воды тянулась на берег длинная веревка, упругая, как струна, и рыбаки, захлестывая за нее лямки, покрякивая, тащили веревку.
А другую сторону невода вел к берегу баркас, скользя по волнам.
Солнце, великолепное и яркое, поднималось над морем.
— Увидишь Якова — скажи, чтобы он завтра побывал ко мне, — попросил Василий Сережку.
— Ладно.
Баркас пристал к берегу, и, соскочив с него на песок, рыбаки тянули свое крыло невода. Две группы постепенно сближались друг с другом, и поплавки невода, прыгая на воде, образовали правильный полукруг.
Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.
— Ты чего тут сидишь? — раздался голос Сережки за ее спиной.
— А тебе что? — спросила она, не взглянув на него.
— Любопытно.
Он помолчал, разглядывая ее, свернул папироску, закурил и сел верхом на лодку. Потом сказал дружелюбно:
— Чудная ты баба: то бежишь прочь ото всех, то чуть не всем на шею виснешь.
— Это тебе, что ли, я висну? — равнодушно спросила она.
— Не мне, а Яшке.
— А тебе завидно?
— Мм… Давай прямо, по душе говорить? — предложил Сережка, ударив ее по плечу. Она сидела боком к нему, и он не видел ее лица, когда она кратко бросила ему:
— Говори.
— Ты что, Василья бросила, что ли?
— Не знаю, — ответила она, помолчав. — А тебе зачем это?
— Да — так…
— Сердита я на него теперь.
— За что?
— Побил меня!..
— Н-ну?.. Это он-то? А ты — далась ему? Ай-яй!
Сережка был изумлен. Он заглядывал сбоку в ее лицо и иронически чмокал губами.
— Кабы захотела — не далась бы, — возразила она с сердцем.
— Так что же ты?
— Не захотела.
— Крепко, значит, любишь кота? — насмешливо сказал Сережка и обдал ее дымом своей папиросы. — Ну, дела! А я было думал, что ты не из таких…
— Никого я вас не люблю, — снова равнодушно сказала она, отмахиваясь рукой от дыма.
— Врешь, поди-ка?
— Для чего мне врать? — спросила она, и по ее голосу Сережка понял, что врать ей действительно не для чего.
— А ежели ты его не любишь, как же ты позволяешь ему бить тебя? — серьезно спросил он.
— Да разве я знаю? Чего ты пристаешь?
— Чудно!.. — тряхнув головой, сказал Сережка.
И оба они долго молчали.
Ночь приближалась. Тени ложились на море от облаков, медленно двигавшихся в небе. Волны звучали.
Огонь у Василия на косе погас, но Мальва всё еще смотрела туда. А Сережка смотрел на нее.
— Слушай! — сказал он. — Ты знаешь, чего хочешь?
— Кабы знала! — с глубоким вздохом, очень тихо ответила Мальва.
— Стало быть, не знаешь? Это плохо! — уверенно заявил Сережка. — А я вот всегда знаю! — И с оттенком грусти он добавил: — Только мне редко чего хочется.
— Мне всегда хочется чего-то, — задумчиво заговорила Мальва. — А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку — и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех — себя самоё, то избила бы весь народ. И потом бы себя… страшной смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.
