сам женись.
Тетерев. Не хочется…
(Татьяна уходит к брату, и между ними начинается тихая беседа.)
Перчихин. Не женись, не надо! Нашему брату, чудаку, женитьба ни к чему. Лучше пойдем снигирей ловить…
Тетерев. Согласен…
Перчихин. Расчудесное это занятие — снигирей ловить! Только что снег выпал, земля словно в пасхальную ризу одета… чистота, сияние и кроткая тишина вокруг… Особенно ежели день солнечный — душа поет от радости! На деревьях еще осенний лист золотом отливает, а уж ветки серебрецом снежка пухлого присыпаны… И вот на этакую умилительную красоту — гурлы! гурлы! — вдруг с небес чистых стайка красных птичек опустится, цви! цви! цви! И словно маки расцветут. Толстенькие эдакие пичужки, степенные, вроде генералов. Ходят и ворчат и скрипят — умиление души! Сам бы в снигиря обратился, чтобы с ними порыться в снегу… эх!..
Бессеменов. Глупая птица, снигирь.
Перчихин. Я сам глупый…
Тетерев. Рассказано хорошо…
Акулина Ивановна (Перчихину). Младенец ты…
Перчихин. Люблю птичек ловить! Что есть на свете лучше певчей птицы?
Бессеменов. А ловить ее, птицу-то, грех. Знаешь?
Перчихин. Знаю. Но ежели люблю? И ничего кроме делать не умею. Я так полагаю, что всякое дело любовью освящается…
Бессеменов. Всякое?
Перчихин. Всякое!
Бессеменов. А ежели кто любит чужую собственность прикарманивать?
Перчихин. Это уж будет не дело, а воровство.
Бессеменов. Мм… Оно пожалуй…
Акулина Ивановна (зевая). Охо-хо! Скушно что-то… И как это по вечерам скушно всегда… Хоть бы ты, Терентий Хрисанфыч, гитару свою принес да поиграл бы.
Тетерев (спокойно). При найме мною квартиры, достопочтенная Акулина Ивановна, я не брал на себя обязанности увеселять вас…
Акулина Ивановна (не разобрав). Как ты сказал?
Тетерев. Громко и внятно.
Бессеменов (с удивлением и досадой). Смотрю я на тебя, Терентий Хрисанфович, и дивуюсь. Человек ты… извини за выражение, совсем… никудышный… никчемный, но гордость в тебе — чисто барская. Откуда бы?
Тетерев (спокойно). Врожденная…
Бессеменов. Чем же ты гордишься-то, скажи на милость?
Акулина Ивановна. Так это он — чудачит всё. Какая в нем гордость может быть?
Татьяна. Мама!
Акулина Ивановна (встрепенувшись). А? Ты что?
(Татьяна укоризненно качает головой.)
Акулина Ивановна. Али я опять что не так сказала? Ну, ин буду молчать… Бог с вами!
Бессеменов (обиженный). Ты, мать, осторожнее выражай свои мысли. Мы живем среди лиц образованных. Они на всё могут навести критику с точки науки и высших свойств ума. А мы с тобой люди старые, глупые…
Акулина Ивановна (миролюбиво). Что уж там! Конечно уж… они ведь знают.
Перчихин. А это ты, брат, верно сказал. Хоть и в шутку, а верно…
Бессеменов. Я не в шутку…
Перчихин. Погоди! Старики — действительно глупый народ…
Бессеменов. Особенно как на тебя посмотришь.
Перчихин. Я — не в счет. Я даже так полагаю: не было бы стариков — не было бы и глупости… Старый человек думает, как сырое дерево горит, — больше чаду, чем огня…
Тетерев (улыбаясь). Одобряю…
(Поля ласково смотрит на отца и гладит его плечо рукой.)
Бессеменов (угрюмо). Так, так! Ну, ври дальше…
(Петр и Татьяна, прерывая свою беседу, с улыбкой смотрят на Перчихина.)
Перчихин (воодушевленно болтает). Старики, главное дело, упрямые! Он, старик, и видит, что ошибся, и чувствует, что ничего не понимает, но сознаться в том — не может. Гордость! Жил, дескать, жил, одних штанов, может, сорок штук износил и вдруг — понимать перестал! Как так? Обидно! Ну, он свое и долбит — я стар, я прав. А куда уж? Ум стал тяжелый у него… А у молодых — ум быстрый, легкий…
Бессеменов (грубо). Ну, ты заврался, однако… Ты вот что мне скажи: коли мы глупы, стало быть — надо нас учить уму-разуму?
Перчихин. Где там? В камни стрелять — стрелы терять…
Бессеменов. Погоди, не перебивай! Я постарше тебя. Я говорю: чего же быстрые-то умы по углам от нас, стариков, разбегаются да оттуда смешные рожи показывают, а говорить с нами не хотят? Вот ты и подумай… И я пойду подумаю… один, коли глуп я для вашей компании (с шумом отодвигает свой стул и в дверях своей комнаты говорит) … образованные мои дети…
(Пауза.)
Перчихин (Петру и Татьяне). Ребятишки! Вы чего старика обижаете?
Поля (улыбаясь). Да это ты его обидел…
Перчихин. Я? В жизнь ни разу никого не обижал…
Акулина Ивановна. Эх, братцы! Нехорошо у нас… За что старика обидели? Все надутые, все недовольные… а он — стар, ему покой нужен… его уважать надо бы… Ведь отец… Пойду к нему. Палагея, ты вымой посуду-то…
Татьяна (подходя к столу). И за что на нас рассердился отец?
Акулина Ивановна (в дверях). А ты больше бегай от него… умная!
(Поля моет посуду, а Тетерев, облокотясь о стол, тяжелым взглядом смотрит ей в лицо. Перчихин идет к Петру и присаживается у стола. Татьяна медленно уходит в свою комнату.)
Поля (Тетереву). Вы что смотрите на меня… так?
Тетерев. Так…
Перчихин. О чем думаешь, Петя?
Перчихин. Давно я хочу тебя спросить, скажи ты мне, пожалуйста: что такое канализация?
Петр. Ну зачем тебе? Рассказывать это так, чтоб ты ясно понял, — долго… и скучно…
Перчихин. А ты сам-то знаешь все-таки?
Петр. Знаю…
Перчихин (недоверчиво глядя в лицо Петра). Мм…
Поля. Как долго не идет Нил Васильевич…
Тетерев. Какие у вас хорошие глаза…
Поля. Вы это и вчера говорили.
Тетерев. Скажу и завтра.
Поля. Зачем?
Тетерев. А не знаю… Вы, может быть, думаете, что я влюблен в вас?
Поля. Господи! Ничего я не думаю.
Тетерев. Ничего? Жаль! Вы подумайте…
Поля. Да… о чем?
Тетерев. Ну, хоть бы о том — чего ради я пристаю к вам? Подумайте и скажите мне…
Тетерев. Знаю… Вы говорили мне это. Я тоже повторю вам — уходите отсюда! Вам вредно бывать в этом доме… уходите!
Петр. Вы объясняетесь в любви? Может быть, мне уйти?
Тетерев. Нет, не беспокойтесь! Я не считаю вас предметом одушевленным…
Петр. Неостроумно…
Поля (Тетереву). Какой вы задира!
(Тетерев отходит в сторону и внимательно прислушивается к разговору Петра и Перчихина.)
Татьяна (выходит из своей комнаты, кутаясь в шаль, садится за пианино и спрашивает, разбирая ноты). Нил еще не пришел?
Поля. Нет…
Перчихин. Скушновато… Да, вот что, Петя: прочитал я прошлый раз в листке, будто в Англии летающие корабли выстроены. Корабль будто как следует быть, но ежели сел ты на него, надавил эдакую кнопку — фию! Сейчас это поднимается он птицей под самые облаки и уносит человека неизвестно куда… Будто очень многие англичаны без вести пропали. Верно это, Петя?
Перчихин. А печатают…
Петр. Мало ли ерунды печатают.
Перчихин. Много разве?
(Татьяна тихо наигрывает что-то грустное.)
Петр (с досадой). Конечно, много!
Перчихин. Ты не сердись. И что это, в самом деле, все вы, молодые, на нас, подержанных людей, свысока глядите? И даже никак говорить не желаете? Нехорошо!
Перчихин. Дальше вижу я, что надо мне уходить. Надоел. Поля, ты скоро домой пойдешь?
Поля. Вот уберусь только… (Выходит из комнаты, сопровождаемая взглядом Тетерева.)
Перчихин. Н-да… Забыл ты, Петя, как мы с тобой, бывало, чижиков ловили. В ту пору любил ты меня…
Петр. Я и теперь…
Перчихин. Вижу, чувствую… как ты теперь!
Петр. Я в то время леденцы и пряники любил, а теперь в рот не беру…
Перчихин. Понимаю… Дядя Терентий! Идем пиво пить?
Тетерев. Не расположен…
Перчихин. Ну, я один. В кабачке — весело. В кабачке — просто. А у вас — с тоски помрешь, не в комплимент вам будь сказано. Ничего вы не делаете… никаких склонностей не имеете… А то давайте в карты играть? В свои козыри? Как раз четверо… (Тетерев смотрит на Перчихина и улыбается.) Не желаете? Ну, воля ваша… Стало быть, прощайте! (Подходя к Тетереву, щелкает себя по горлу.) Идем?
Тетерев. Нет…
(Перчихин уходит, безнадежно махая рукой. Несколько секунд тишины. Отчетливо слышны тихие ноты пьесы, которую медленно разбирает Татьяна. Петр, лежа на кушетке, вслушивается и насвистывает мелодию. Тетерев встает со стула и ходит по комнате. В сенях, за дверью, с громом падает что-то железное — ведро или самоварная труба. Слышен голос Степаниды: «Куда те черт понес»…)
Татьяна (не прерывая игры). Как долго Нил не приходит…
Татьяна. Ты ждешь Елену?..
Петр. Кого-нибудь…
Тетерев. Никто к вам не придет…
Татьяна. Какой вы всегда мрачный…
Тетерев. Никто не придет к вам, ибо у вас нечего взять…
Петр. Так говорит Терентий Богословский…
Тетерев (настойчиво). Замечаете ли вы, что у пьяненького, подержанного птичника — жив дух и жива душа его, тогда как вы оба, стоя на пороге жизни, — полумертвы?
Петр. А вы? Вы о себе какого мнения?
Татьяна (вставая со стула). Господа, оставьте! Ведь уж это было, было! Вы спорили об этом…
Петр. Мне нравится ваш стиль, Терентий Хрисанфович… И нравится ваша роль — роль судьи всех нас… Но я желал бы понять — почему именно эту роль вы играете… Вы говорите всегда так, точно читаете нам акафист за упокой…
Тетерев. Таковых акафистов не бывает…
Петр. Ну, всё равно. Я хочу сказать — вот вы не любите нас…
Петр. Спасибо за откровенность.
(Входит Поля.)
Поля. Чем вы угощаете?
Татьяна. Дерзостями…
Тетерев. Правдой…
Поля. А я хочу идти в театр… Не пойдет ли кто со мной?
Тетерев. Я…
Поля. «Вторая молодость»… Идемте, Татьяна Васильевна?
Татьяна. Нет… Я в этот сезон едва ли буду ходить в театр. Надоело. Меня злят, раздражают все эти драмы с выстрелами, воплями, рыданиями. (Тетерев ударяет пальцем по клавише пианино, и по комнате разливается густой печальный звук.) Все это неправда. Жизнь ломает людей без шума, без криков… без слез… незаметно…
Петр (угрюмо). Разыгрывают драмы на тему о страданиях любви, и никто не видит тех драм, которые терзают душу человека, стоящего между «хочу» и «должен»…
(Тетерев, улыбаясь, продолжает бить по клавишам басов.)
Поля (смущенно улыбаясь). А мне нравится в театре… ужасно. Вот, например, Дон Сезар де Базан, испанский дворянин… удивительно хорошо! Настоящий герой…
Тетерев. Я похож на него?
Поля. Ой, что вы! Совсем ни капли!..
Тетерев (усмехаясь). Эх… жаль!
Татьяна. Когда актер на сцене объясняется в любви — я слушаю и злюсь… Ведь этого не бывает, не бывает!..
Поля. Ну, я иду… Терентий Хрисанфович, — идете?
Тетерев (перестает трогать клавиши). Нет. Я не пойду с вами, если вы не находите во мне ничего общего с испанским дворянином…
(Поля, смеясь, уходит.)
Петр (глядя вслед ей). Что ей испанский дворянин?
Тетерев. Она чувствует в нем здорового человека…
Татьяна. Он красиво одет…
Тетерев. И весел… Веселый человек — всегда славный человек… Подлецы редко бывают веселыми людьми.
Петр. Ну, с этой точки зрения вы должны быть величайшим злодеем на земле…
Тетерев (снова начиная извлекать из пианино густые тихие звуки). Я просто — пьяница, не больше. Вы знаете, почему в России много пьяниц? Потому что быть пьяницей удобно. Пьяниц у нас любят. Новатора, смелого человека — ненавидят, а пьяниц — любят. Ибо всегда удобнее любить какую-нибудь мелочь, дрянь, чем что-либо крупное, хорошее…
Петр (расхаживая по комнате). У нас в России… у
