Да, это интересно!
Шишкин. Мне тоже нравится, как Нил Васильев нотации читает…
Петр. А мне — как он ест…
Нил. Я всё недурно делаю…
Елена. Ну же, Таня, говори!
Татьяна. Не хочется…
Цветаева. Ей никогда ничего не хочется!
Татьяна. Почему ты знаешь? А может быть, я очень хочу… умереть?
Цветаева. Фи, гадость!
Елена. Брр! Не люблю говорить о смерти!
Нил. Что можно сказать о смерти до поры, пока не умрешь?
Тетерев. Вот истинный философ!
Елена. Идемте, господа, ко мне! Пора, самовар, наверное, давно готов…
Шишкин. А хорошо теперь чайку хлебнуть! Да и подзакусить бы… можно надеяться?
Елена. Конечно!
Шишкин (указывая на Нила). А то я смотрю на него и — завидую, грешный человек!
Нил. Не завидуй — я уже всё съел! Я тоже пойду с вами, у меня еще более часа свободного времени…
Татьяна. Ты лучше отдохнул бы до дежурства…
Нил. Сойдет и так…
Елена. Петр Васильевич! Идете?
Петр. Если позволите…
Елена. Благосклонно разрешаю! Вашу руку!..
Цветаева. Становитесь все в пары! Нил Васильевич, ко мне…
Шишкин (Татьяне). Значит, вы — со мной…
Тетерев. Вот — говорят, что женщин на земле больше, чем мужчин. Однако я живал во многих городах, и всегда, везде мне не хватало дамы…
Елена (смеясь, идет к двери и напевает). Allons, enfants de la patri…i…i…е!
Шишкин (толкая Петра в спину). Двигайся живее, сын отечества!..
(Уходят с шумом, пением и смехом. Комната несколько секунд остается пустой. Потом дверь из комнаты стариков отворяется, выходит Акулина Ивановна и, позевывая, гасит лампы. Слышен голос старика, монотонно читающего псалтирь у себя в комнате. Во тьме, натыкаясь на стулья, старуха проходит обратно к себе.)
Акт второй
Та же комната.
Осенний полдень. За столом сидит старик Бессеменов. Татьяна неслышно и медленно ходит взад и вперед. Петр, стоя у переборки, смотрит в окно.
Бессеменов. Битый час говорю я вам… детки мои милые, а, видно, нет у меня таких слов, чтобы сердца вашего коснулись… Один спиной меня слушает, другая ходит, как ворона по забору.
Татьяна. Я сяду… (Садится.)
Петр (оборачиваясь лицом к отцу). Ты скажи прямо — чего ты хочешь от нас?
Бессеменов. Хочу понять, что вы за люди… Желаю знать — какой ты человек?
Петр. Подожди! Я отвечу тебе… ты поймешь, увидишь. Дай прежде кончу учиться…
Бессеменов. Н-да… Учиться… Учись! Но ты не учишься… а фордыбачишь. Ты вот научился презрению ко всему живущему, а размера в действиях не приобрел. Из университета тебя выгнали. Ты думаешь — неправильно? Ошибаешься. Студент есть ученик, а не… распорядитель в жизни. Ежели всякий парень в двадцать лет уставщиком порядков захочет быть… тогда всё должно прийти в замешательство… и деловому человеку на земле места не будет. Ты научись, будь мастером в твоем деле и тогда — рассуждай… А до той поры всякий на твои рассуждения имеет полное право сказать — цыц! Я говорю это тебе не со зла, а по душе… как ты есть мой сын, кровь моя, и всё такое. Нилу я ничего не говорю… хоть много положил труда на него, хоть он и приемыш мой… но всё ж он — чужая кровь. И чем дальше — тем больше он мне чужой. Я вижу — будет он прохвостом… актером будет или еще чем-нибудь в этаком духе… Может, даже социалистом будет… Ну — туда ему и дорога!
Акулина Ивановна (выглядывая из двери, жалобным и робким голосом). Отец! не пора ли обедать?
Бессеменов (строго). Пошла ты! Не суйся, когда не надо… (Акулина Ивановна скрывается за дверью. Татьяна укоризненно смотрит на отца, встает со стула и снова бродит по комнате.) Видели? Мать ваша ни минуты покоя не знает, оберегая вас… всё боится, как бы я не обидел… Я не хочу никого обижать… Я сам обижен вами, горько обижен!.. В доме моем я хожу осторожно, ровно на полу везде битое стекло насыпано… Ко мне и гости, старые приятели, перестали ходить: у тебя, говорят, дети образованные, а мы — народ простой, еще насмеются они над нами! И вы не однажды смеялись над ними, а я со стыда горел за вас. Все приятели бросили меня, точно образованные дети — чума. А вы никакого внимания на отца своего не обращаете… никогда не поговорите с ним ласково, никогда не скажете — какими думами заняты, что делать будете? Я вам — как чужой… А ведь я — люблю вас!.. Люблю! Понимаете вы, что значит — любовь? Тебя вот выгнали — мне это больно. Татьяна зря в девках сохнет, мне это обидно… и даже конфузно пред людьми. Чем Татьяна хуже многих прочих, которые выходят замуж и… всё такое? Мне хочется видеть тебя, Петр, человеком, а не студентом… Вон Филиппа Назарова сын — кончил учиться, женился, взял с приданым, две тыщи в год получает… в члены управы попадет…
Петр. Подождите… и я женюсь…
Бессеменов. Да, я вижу! Ты — хоть завтра готов… Ну, только — на ком? На вертушке, на беспутной бабенке… да еще и вдове! Э-эх!
Петр (вскипая). Вы не имеете права называть ее… так!
Бессеменов. Как — так? Вдовой или беспутной?
Татьяна. Папаша! Пожалуйста… пожалуйста, оставьте это! Петр… Уйди!.. или — молчи! Я ведь вот — молчу! Слушайте… Я — не понимаю ничего… Отец!.. Когда вы говорите — я чувствую — вы правы! Да, вы правы, знаю! Поверьте, я… очень это чувствую! Но ваша правда — чужая нам… мне и ему… понимаете? У нас уже своя… вы не сердитесь, постойте! Две правды, папаша…
Бессеменов (вскакивая). Врешь! Одна правда! Моя правда! Какая ваша правда? Где она? Покажи!
Петр. Отец, не кричи! Я тоже скажу… ну да! Ты прав… Но твоя правда узка нам… мы выросли из нее, как вырастают из платья. Нам тесно, нас давит это… То, чем ты жил, твой порядок жизни, он уже не годится для нас…
Бессеменов. Ну да! Вы… вы! Как же… вы образовались… а я дурак! А, вы…
Татьяна. Не то, папаша! Не так…
Бессеменов. Нет — то! К вам ходят гости… целые дни шум… ночью спать нельзя… Ты на моих глазах шашни с постоялкой заводишь… ты всегда надута… а я… а мы с матерью жмемся в углу…
Акулина Ивановна (врываясь в комнату, жалобно кричит). Голубчики! Да я ведь… родной ты мой! Разве я говорю что? Да я и в углу!.. и в углу, в хлеву! Только не ругайтесь вы! Не грызите друг друга… милые!
Бессеменов (одной рукой привлекая ее, а другой отталкивая). Пошла прочь, старуха! Не нужна ты им. Оба мы не нужны! Они — умные!.. Мы — чужие для них…
Татьяна (стонет). Какая мука! Какая… мука!..
Петр (бледный, с отчаянием). Пойми, отец… ведь глупо это! Глупо! Вдруг, ни с того ни с сего…
Бессеменов. Вдруг? Врешь! Не вдруг… годами нарывало у меня в сердце!..
Акулина Ивановна. Петя, уступи! Не спорь!.. Таня… пожалейте отца!
Бессеменев. Глупо? Дурак ты! Страшно… а не глупо! Вдруг… жили отец и дети… вдруг — две правды… Звери вы!
Татьяна. Петр, уйди! Успокойся, отец… ну, прошу…
Бессеменов. Безжалостные! Стеснили нас… Чем гордитесь? Что сделали? А мы — жили! Работали… строили дома… для вас… грешили… может быть, много грешили — для вас!
Петр (кричит). Просил я тебя, чтоб ты… всё это делал?
Татьяна. Ступай вон, Петр! Я не могу, я ухожу… (В изнеможении опускается на стул.)
Бессеменов. А! бежите… от правды, как черти от ладана… Зазрила совесть!
Нил (широко распахнув дверь из сеней, останавливается на пороге. Он — с работы. Лицо у него черное, закопченное дымом, измазанное сажей, руки тоже грязные. Он в короткой куртке, промасленной до блеска, подпоясан ремнем, в высоких грязных сапогах по колено. Протягивая руку, он говорит). Дайте поскорее двугривенный извозчику заплатить! (Его неожиданное появление и вдруг раздавшийся спокойный голос сразу прекращают шум в комнате, и несколько секунд все молчат, неподвижно глядя на него. Он замечает впечатление и, сразу сообразив, в чем дело, с улыбкой сожаления говорит.) Н-ну-у. Опять баталия!
Бессеменов (грубо кричит). Ты, нехристь! Куда пришел!
Нил. А? Куда?
Бессеменов. В шапке! Шапку…
Акулина Ивановна. Что, в самом деле? Грязный лезешь прямо в горницы… ишь ты!
Нил. Да вы двугривенный-то дайте!
Петр (дает ему деньги и вполголоса говорит). Иди сюда скорее…
Нил (с улыбкой). На помощь? Трудно приходится! Сейчас!
Бессеменов. Ишь! Вот он!.. Тоже всё с рывка, с наскоку… Тоже нахватался где-то… чего-то… Уважения нет ни к чему на свете…
Акулина Ивановна (подделываясь под тон мужа). И впрямь… Сорванец какой! Таня, ты поди… поди в кухню… в кухню! скажи Степаниде — обедать…
(Татьяна уходит.)
Бессеменов (угрюмо улыбаясь). Ну а Петра куда пошлешь? Э-эх ты! Глупая старуха! Глупая ты… Пойми, я не зверь какой! Я от души… от страха за них… от боли душевной кричу… а не от злости. Чего же ты их разгоняешь от меня?
Акулина Ивановна. Да я ведь знаю… голубчик мой! Я знаю всё… да жалко их! Мы старые с тобой… мы — таковские! Куда нас? Господи! На что нас? А им — жить! Они, милые, горя-то от чужих много увидят…
Петр. Отец, ты, право, напрасно… волнуешься… Ты вообразил что-то…
Бессеменов. Боюсь я! Время такое… страшное время! Всё ломается, трещит… волнуется жизнь!.. За тебя боюсь… Вдруг что-нибудь… кто нас поддержит в старости? Ты — опора нам… Вон Нил-то… вишь какой? И этот… птица эта, Тетерев… тоже! Ты сторонись их! Они… не любят нас! Гляди!
Петр. Э, полно! Ничего со мной не будет… Вот, подожду еще немного… потом подам прошение…
Акулина Ивановна. Подай-ко ты, Петя, поскорее, успокой отца…
Бессеменов. Я в тебя, Петр, верю, когда ты вот так говоришь… рассудительно, серьезно… Верю, что ты жизнь проживешь не хуже меня… Ну а иной раз…
Петр. Ну, давай оставим это! Будет… подумай, как часто у нас бывают такие сцены!
Акулина Ивановна. Голубчики вы мои!
Бессеменов. Вот еще Татьяна… эх! Бросить бы ей это училище… Что оно для нее? Одно утомление…
Акулина Ивановна. Ох, надо!
Нил (входит раздетый, в синей блузе, но еще неумытый). Обедать скоро будем, а?
(Петр, при виде Нила, быстро выходит в сени.)
Бессеменов. Рожу-то умыл бы сначала, а потом об еде спрашивал.
Нил. Ну, рожа у меня не велика, вымою живо, а вот есть я хочу, как волк! Дождь, ветер, холодище, паровоз старый, скверный… Измаялся я в эту ночь — прямо сил нет! Заставить бы начальника тяги прокатиться в такую погодку да на этаком паровозе…
Бессеменов. Болтай больше! Что-то, я смотрю, ты про начальников-то легко говорить стал… смотри, худа не было бы!
Нил. Начальникам худо не будет…
Акулина Ивановна. Отец не про них говорит, а про тебя.
Нил. Ага, про меня…
Бессеменов. Да, про тебя!
Нил. Ага!..
Бессеменов. Ты не гакай,
