Последние. Максим Горький
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
И в а н К о л о м и й ц е в.
Я к о в — его брат.
С о ф ь я — жена Ивана.
А л е к с а н д р — 26 лет.
Н а д е ж д а — 23 года.
Л ю б о в ь — 20 лет.
П ё т р — 18 лет.
В ер а — 16 лет.
Г — ж а С о к о л о в а.
Л е щ — муж Надежды.
Я к о р е в — околоточный надзиратель.
Ф е д о с ь я — няня, очень старая, полуглухая.
Г о р н и ч н а я.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Уютная комната; в левой стене — камин. У задней стены — ширмы, за ними видна односпальная кровать, покрытая красным одеялом, и узкая белая дверь. Большой книжный шкаф делит комнату на две части, правая больше левой. Шкаф обращён дверьми направо, спинка его завешена ковром, к ней прислонилось пианино; напротив — широкий тёмный диван и маленькое окно; в глубине этой комнаты дверь в столовую. Там светло. Если к пианино поставить стул — он закроет проход в столовую. У камина в глубоком кресле сидит Я к о в седой, кудрявый, бритый, лицо мягкое, читает книгу. Сзади кресла на письменном столе высокая лампа под абажуром из зелёной бумаги. У стола, тоже в кресле, сидит Ф е д о с ь я, в руках у неё длинное серое вязанье, на коленях большой клубок шерсти, она всё время что-то бормочет. В столовой бесшумно ходит, накрывая стол к обеду, Г о р н и ч н а я; там же С о ф ь я — она моложава, лицо бледное, глаза малоподвижны, всегда смотрят вдаль, пристально и тревожно. Я к о в мешает угли в камине, она прислушивается к шуму, медленно идёт в комнату Я к о в а, за шкафом нерешительно останавливается.
С о ф ь я. Я не помешаю?
Я к о в. Конечно, нет! (Встречает её улыбкой.)
С о ф ь я. Мне казалось — ты занят…
Я к о в (снимая пенснэ). Чем?
С о ф ь я. Я хочу спросить тебя, — госпожа Соколова, мать того, который стрелял в Ивана, просит принять её, — как ты думаешь, принять?
Я к о в (нерешительно). Не знаю… Как мать, она имеет право на твоё внимание… хотя — зачем ей обращаться именно к тебе, а не к Ивану?
Ф е д о с ь я (тихо и не поднимая головы, бормочет). Ждём-пождём да опять пойдём…
С о ф ь я. Ты веришь, что стрелял этот?
Я к о в. Видишь ли — я думаю, террористы не лгут, заявляя, что он не принадлежит к их партии…
С о ф ь я. Мне тоже кажется…
Я к о в. Ты что не сядешь?
С о ф ь я (опуская голову). Не хочется…
Я к о в. У тебя утомлённое лицо.
С о ф ь я (негромко). Когда я сажусь — меня одолевает слабость. (Тише.) Извини, но я снова принуждена просить у тебя денег.
Я к о в (торопливо, сконфуженный). В левом ящике стола — пожалуйста! Верхний ящик, не заперто…
С о ф ь я. Как это тяжело — обирать тебя…
Я к о в. Э, полно, Соня…
Ф е д о с ь я (бормочет). Бери, бери у него деньги-то! Умрёт скоро…. куда ему!
(Из столовой идёт Любовь. Она горбата и — чтобы скрыть своё уродство всегда носит на плечах шаль или плед. Теперь на ней большая жёлтая шаль. Остановилась у пианино.)
С о ф ь я (задумчиво). Переехали мы в твой дом, а тебя, больного, загнали куда-то в угол…
Я к о в (смущённо). Полно, Соня…
С о ф ь я. Я взяла сто…
(Любовь ставит к пианино стул и тихо играет.)
Я к о в. Послушай, я хочу предложить тебе…
С о ф ь я. Мне нужно идти, после обеда скажешь — хорошо? (Идёт.)
Я к о в (берёт книгу). Когда хочешь…
Ф е д о с ь я (тихо напевает на мотив колыбельной песни). Эх, Яшенька, Яша. Горька судьба наша… (Дальше слова непонятны, но всё время старуха бормочет, точно баюкая ребёнка.)
С о ф ь я (останавливается перед дочерью, не замечающей её, ждёт несколько секунд). Пусти меня, Люба.
Л ю б о в ь. Я уже мешаю?
С о ф ь я. Но как же пройти?
Л ю б о в ь. Мама, где я могла бы не мешать никому?
С о ф ь я (ставит ногу на диван и так обходит стул дочери). Ну, не злись…
Л ю б о в ь (вскакивая). Ты прыгаешь, чтобы потом получить право упрекнуть меня за свой прыжок?
С о ф ь я (уходя, тихо). В чём, когда я упрекаю тебя…
(Любовь встаёт и входит в комнату Якова.)
Я к о в (тихо). Как ты легко раздражаешься…
Л ю б о в ь (спокойно). Это все говорят. Все жалуются на меня, точно я зимний холод или осенний дождь…
Ф е д о с ь я (поёт). А вот пришла Люба… А чего ей надо…
Л ю б о в ь (громко). Перестань, няня!
Ф е д о с ь я. Чего? (Чешет спицей голову и улыбается, глядя на Любовь.)
Я к о в. Ты преувеличиваешь, Люба…
Л ю б о в ь. Холод и слякоть осени тоже нечто преувеличенное, ненужное, враждебное людям… Скажи, сколько мама взяла денег?
Я к о в. Сто рублей… А что тебе?
Л ю б о в ь. Почему ты не хочешь дать сразу много, чтобы ей не просить часто? Ведь это унизительно — просить, разве ты не понимаешь?
Я к о в (смущён). Ах, боже мой! Конечно, понимаю. Я и хотел сейчас предложить ей…
Л ю б о в ь (как бы напоминая). Ведь ты богат…
Я к о в (улыбаясь). Был. Алюминий разорил меня…
Л ю б о в ь. Зачем тебе понадобился этот алюминий?
Я к о в (виновато). Я думал, видишь ли, что было бы хорошо, если бы люди получили красивый металл. Железо — тяжело и мрачно, медь — такая жирная всегда…
Л ю б о в ь (вздохнув). Какой ты смешной!
Ф е д о с ь я. О, господи, господи… помилуй нас, грешников…
Л ю б о в ь. Ты часто ошибался?
Я к о в (усмехаясь). Необходимо, должно быть, чтобы иные люди делали ошибки…
Л ю б о в ь (заглядывая ему в лицо). Я знаю одну твою ошибку.
Я к о в (беспокойно). Да?
Л ю б о в ь. Ты должен был жениться на маме…
Я к о в (испуган). Люба!.. Это слишком сложно для тебя, пожалуй! Я не решился бы так говорить об этом на твоём месте.
Л ю б о в ь. А где оно — моё место?
Я к о в (опуская голову). Странно ты говоришь, право…
Л ю б о в ь (настойчиво). Почему я никогда не могу рассердить тебя? Я всех могу вывести из себя, а тебя — нет! Почему?
Я к о в. Бог мой, я не знаю…
Л ю б о в ь. Маме было бы лучше с тобой, чем с отцом, который пьёт, играет…
Я к о в. Милая Люба, зачем ты так говоришь?
Л ю б о в ь. Народил больных и глупых детей и вот оставил их теперь нищими на шее мамы…
Ф е д о с ь я (уловив слово «нищие», поёт). Нищая братия, богова забавушка…
Я к о в. Так нельзя говорить об отце! Няня, молчи, пожалуйста!
Ф е д о с ь я. Ась?
Л ю б о в ь. Почему? Мне не нравится быть дочерью человека, который приказывает убивать людей…
Я к о в (тоскливо). Как резко, Люба…
Л ю б о в ь. И бегает, как трус, когда в него стреляют за это…
Я к о в. Он старый, нездоровый человек, уставший…
Л ю б о в ь. Разве болезнь оправдывает? Ведь он болен оттого, что много кутил.
Я к о в (неприятно поражённый). Откуда ты знаешь?
Л ю б о в ь. Это говорит доктор Лещ. Он тебе нравится?
Я к о в (возится в кресле). Твои слова могут услышать…
Л ю б о в ь. Доктор Лещ… Тюремный врач… Какая честь быть в родстве с таким… Ты что — хочешь в столовую?
Я к о в. Я не могу больше слушать…
Л ю б о в ь (пожимая плечами). Сиди… Куда тебе с твоим сердцем! А-а, вот пришли любимчики… твои, мамины, всего света.
Я к о в. Но ведь и твои…
Л ю б о в ь (задумчиво). Любовь к жалкому — это, я думаю, нездоровая любовь…
Я к о в. Ты даже себе самой говоришь колкости!
В е р а (из столовой, за нею Пётр). Дядя!
Ф е д о с ь я (громко). А вот мои последние… детки мои последние… (Перестаёт вязать и смотрит на всех с улыбкою на тёмном лице.)
В е р а. С каким интересным человеком мы познакомились!
Я к о в. Это ты всё время катался на коньках, Пётр? Смотри, тебе вредно!
П ё т р (задумчиво). Пустяки!
В е р а. Понимаешь, к нам на улице привязались какие-то трое наверное, из чёрных сотен…
П ё т р. Три пьяных идиота — идут за нами и говорят гнусные вещи…
В е р а. Я им крикнула: мы дети Коломийцева…
Л ю б о в ь. На колени! Шапки долой…
(Пётр исподлобья смотрит на Любовь.)
В е р а (Любови). Мы испугались, нужно же было сказать им, кто мы!..
Л ю б о в ь (с улыбкой). А они, узнав это, начали ругаться ещё сильнее, да?
П ё т р (подозрительно). Почему ты знаешь?
В е р а. Да, Люба, это верно! Я не понимаю — как же? Ведь они должны уважать властей? Это революционеры обязаны не уважать, а они — почему?
Я к о в (поучительно, но мягко). В России никто никого не уважает…
Л ю б о в ь. Что же дальше?
В е р а. Вдруг навстречу нам идёт молодой человек, уже хотела ударить одного из них коньками, того, который был ближе, но этот человек…
П ё т р (усмехаясь). Верка действительно хотела драться…
В е р а. Этот господин крикнул им — прочь! (Федосья чему-то беззвучно смеётся ) Они зарычали и — на него! Вот было страшно! Тут он вынул револьвер… (Смеётся.) Как они побежали!
Ф е
